Из груди его вырвался страшный крик.
И тут до него снова донесся голос Уиллоу:
— Эсквиел! Эсквиел!
Что происходит? Все перепуталось. Он ничего не мог понять… Он чувствовал, что слабеет. Взглянув вверх, он заметил, что какие-то маленькие фигурки снуют по планете, которую он держит в руках. Потом он почувствовал, что начал расти, расти, расти…
Он снова не смог сдержать крика и услышал, как пустота многократно вторит раскатам его голоса.
В ушах бесконечно отдавался этот грохот, сердце бешено колотилось, казалось, оно вот-вот разорвет грудь. Он, задыхаясь, отчаянно карабкался по круто коробящейся поверхности планеты, чуть ли не ногтями цепляясь за нее.
Он чувствовал себя гигантом на этой крошечной планете — и вместе с тем ничтожной букашкой, барахтающейся то ли в вязкой жиже, то ли в вате.
И он засмеялся — бессмысленным и страшным смехом сумасшедшего.
Стоял и смеялся, как слабоумный… Но вдруг смех оборвался — он ухватил рвущиеся, ускользающие нити своего слабеющего разума, напрягся, натянул их. И вот он уже стоит на клочке твердой поверхности с низкой гравитацией, и все вокруг выглядит совершенно обыденно, если только это определение вообще применимо к Росу.
Он скользнул взглядом вокруг и внезапно увидел сквозь туман Мери — она стояла рядом. Он бросился к ней.
— Мери!
— Эсквиел!
Это была не Мери, это была Уиллоу Ковекс в скафандре, который принадлежал когда-то Мери. Он готов был сбить ее с ног, но на ее лице читалось такое горькое разочарование, что он был обезоружен. Он хотел пройти мимо, но передумал и вернулся к ней.
— Уиллоу, Мери где-то здесь, я знаю…
И вдруг ему открылась истина.
— Боже мой! Ну конечно же. Ведь время здесь так скручено и искривлено, что нам дано видеть то, что происходило когда-то в прошлом, так же, как и то, что случится в будущем!
В светящемся тумане показалась еще одна фигура. Это был Телфрин.
— Я не смог связаться с вами из корабля. Там какая-то женщина. Она…
— Это тебе померещилось, дружище. Ступай-ка снова на корабль!
— Пойдемте вместе. Ничего мне не померещилось. Она сама пришла на корабль!
— Давай веди нас назад, — сказал Роффрей.
Уиллоу стояла как вкопанная, даже пальнем не шевельнула. Кончилось тем, что они подняли ее, несмотря на то что она пыталась ускользнуть от них, и потащили. Правда, пройти надо было не более трех ярдов.
Женщина была одета в скафандр. Она лежала на полу в кабине. Роффрей склонился над ней, поднял экран, защищавший лицо.
— Мери, — сказал он нежно. — Мери. Слава тебе, Господи!
Она открыла большие глаза, взгляд был мягкий, прежде он так и светился умом. Какое-то мгновение в нем еще блистал интеллект, более того, в нем читалось некое высшее абсолютное универсальное всеведение. И вдруг взгляд погас, Мери скривила губы, силясь сказать что-то, но их свело судорогой, зубы оскалились, как у слабоумной, и она замерла, уставясь в пространство пустыми глазами.
Роффрей тяжело поднялся.
— Уиллоу, помогите снять с нее скафандр, — сказал он, устало махнув рукой, — Положим ее на койку.
Уиллоу смерила его ненавидящим взглядом:
— Я не нашла Эсквиела. Вы помешали мне.
— Да будь он здесь, он и видеть тебя не захотел бы, — сказал Телфрин. — Если ты сохнешь по нему, так надо было раньше думать. Теперь уже поздно. Ничего не попишешь, Уиллоу, ты навсегда потеряла его!
— Если мы встретимся, он вернется ко мне. Ведь он любил меня!
— Слушайте, лучше помогли бы мне, — раздраженно сказал Роффрей Телфрину.
Телфрин кивнул. И они стали снимать с Мери скафандр.
— Уиллоу, — сказал Роффрей, когда они закончили, — Эсквиела нет здесь, я хочу сказать, сейчас нет. Вы видели то, что происходило много лет назад. Ведь был еще и Ринарк, а Ринарк уже умер. Понимаете?
— Я видела его. Он слышал, как я звала его!
— Возможно. Не знаю. Но успокойтесь, Уиллоу. Мы вернемся во флотилию, если, конечно, повезет и если она вообще еще существует. Там вы увидите Эсквиела.
Телфрин грубо дернул скафандр, стаскивая его с бесчувственного тела Мери. Он стиснул зубы, но не проронил ни слова.
— Вы возвращаетесь во флотилию? Но вы ведь сказали… — Уиллоу казалась смущенной. Роффрей заметил, что она бросила на него какой-то странный взгляд, в котором читались и нетерпение, и сосредоточенность на каких-то своих, потаенных чувствах.
— Мери надо лечить. Здесь это невозможно. Поэтому мы возвращаемся. Да ведь вас это должно радовать.
— Да, — сказала она. — Да-да, конечно.
Он задраил люки, и ненавистный пейзаж Роса больше не раздражал их. Они сразу почувствовали себя в некоторой безопасности.
— Все ясно, Уиллоу, — начал вдруг Телфрин. — Ты поставила все точки над і. Я больше не буду докучать тебе.
— Вот так-то лучше.
Она обернулась к Роффрею:
— Это и к вам тоже относится, как, впрочем, и ко всем остальным. Для меня не существует никого, кроме Эсквиела, вы убедитесь в этом, как только мы вернемся во флотилию!
— Да не кипятитесь вы так, — усмехнулся он. — Вы совсем не в моем вкусе.
Она, явно уязвленная, тряхнула своими блестящими волосами.
— Спасибо и на том, — бросила она.
Роффрей улыбнулся Мери, которая, сидя на койке, то бормотала что-то нечленораздельное, то мурлыкала. Роффрей подмигнул ей.
— Вот кто в моем вкусе, — сказал он нежно.
— Это просто жестоко, — резко бросила Уиллоу.
— Она моя жена, — сказал Роффрей с улыбкой, и только теперь Уиллоу поняла наконец, что скрывалось за всем этим.
Она отвернулась.
— Ну, трогаемся, — сказал Роффрей бодро. Теперь было ясно, что нужно делать, и он не желал терять времени.
Он не знал, как долго Мери пробыла на Росе. Может быть, всего несколько минут реального времени, а может, сотню лет в масштабе времени этой планеты. Он боялся даже думать об этом, ведь он знал, как жестоко мог пострадать ее рассудок. «Надеюсь, психиатры хоть что-нибудь смыслят в этом», — думал Роффрей. Он был готов ждать и надеяться.
Он подошел к ней. Она отпрянула от него, что-то бормоча и напевая, ее огромные глаза, казалось, расширились еще больше.
Он мягко, но настойчиво заставил ее лечь на койку и осторожно стянул ремнями безопасности. Она его не узнавала, и он мучительно страдал от этого, но тем не менее, улыбаясь и даже мурлыча себе под нос какой-то мотивчик, уселся в кресло в кабине управления, потянул на себя рычаг, подстроил приборы, защелкал переключателями, и вскоре звук его голоса потонул в мощном реве двигателя.
И вот вспышка, мерцание огней, и они взмывают в глубокий космос, удаляясь прочь из системы Беглец в лишенную признаков жизни пустоту. Взлет оказался таким легким, что Роффрею почудилось, будто кто-то добрый и сильный мягко вытолкнул их ввысь…
Покоряясь неизбежно предстоящему испытанию, он начал движение, рассекая плоскости разных измерений и устремляясь назад, в тот пространственно-временной континуум, где он оставил флотилию.
Тем временем человеческий разум беспорядочно метался, содрогаясь, в страстном стремлении одержать верх в этой страшной игре. Рассудок изнемогал. Нервы не выдерживали. Однако вопреки всему, едва ли отдавая себе отчет в том, что творится вокруг, лорд Морден понуждал свою команду продолжать борьбу, ибо был убежден: человечество должно победить в этой игре или погибнуть…
Свистящие звуки — первое, что услышал Роффрей, когда вывел корабль из пространственно-временной системы Беглец на следующий уровень.
Космическое пространство вокруг них вдруг заблистало мириадами звезд, невиданно стремительное вращение какой-то спиральной галактики выбрасывало наружу палящее пламя неистовых, разнузданных солнц. И тут свист, который поразил их вначале, сменился звуками ужасающего стенания, заполнившими собою весь корабль, — человеческие голоса просто тонули в этом вое.
Роффрей был поглощен наблюдением за показаниями приборов. Опыт, хоть и весьма ограниченный, управления устройствами, предназначенными для путешествий сквозь пространственно-временные континуумы, подсказывал ему, что корабль легко может проскочить через них и просто-напросто затеряться.
Приборы его корабля не были предназначены для столь дальних перелетов, Роффрей знал это, но каждый универсум, как часть общего мультиверсума, имел свои собственные координаты, и приборы, как бы грубы они ни были, все-таки улавливали разницу. Над основным лазерным экраном у Роффрея висела карта, позволяющая распознать тот универсум, где находилось человечество. Путь туда был опасен, Роффрей не мог даже с уверенностью сказать, возможен ли он вообще.
Звук тем временем все нарастал — теперь он вызывал уже болевые ощущения; из монотонного он превратился в пульсирующий, изматывающий нервы визг. Роффрей вошел в следующий слой.
Галактика, раскинувшаяся перед ними, была настоящей моделью ада: в ней бурлила лишенная какой-либо формы материя, расплывчатая, сверкающая, горящая чистыми, первозданными красками — красной, белой, черной, желтой, — беспорядочно и медленно переливающимися одна в другую. Это был универсум, проходящий стадию то ли зарождения, то ли распада.
Стояло почти полное безмолвие, когда Роффрей покидал этот континуум и входил в следующий. Все это время он, не переставая, бодро насвистывал что-то легкомысленное. Внезапно веселое насвистывание оборвалось — он услышал, как Мери застонала.
Они находились в самом центре какой-то галактики.
Везде, куда ни кинь глаз, лежали скопления звезд. Роффрей изумленно смотрел на них, его удивляло, что субстанция, заполняющая пространство вокруг них, казалось, непрерывно струится, все время неузнаваемо меняя, смазывая картину их расположения, да и сам вид этих звезд.
Но вот корабль миновал загадочные звезды и попал в бурлящую темноту газообразной массы, которая постепенно обретала какие-то чудовищные, смутно знакомые формы; это зрелище вызвало у Роффрея странное омерзение, он отвернулся и сосредоточился на приборах.