— И что это за приказ?
— Просто помогать вам в этом расследовании.
— Тут еще мало что расследовать… Вы совершенно лояльны к шефу?
— Конечно. — Гитлер выглядел искренне удивленным. Он наконец завел машину, и мы выехали на ровную белую дорогу, по обеим сторонам которой возвышались поросшие травой развалины.
— Что, у убитого были бумажные легкие? — спросил он.
— Да. Думаю, он приехал из Рима. Он немного смахивает на итальянца.
— Или на еврея, а?
— Не думаю. А почему вы так решили?
— Русские часы, восточные туфли… нос, наконец. Он у него приличный. Знаете, у них, в Москве, еще в ходу бумажные легкие.
Похоже, у него проблемы с логикой. Впрочем, я не стал уточнять. Мы повернули за угол и въехали в жилую часть города, где уцелело еще много домов. В подвале одного из них я заметил бар.
— Как насчет немного выпить? — спросил я.
— Здесь? — Кажется, он удивился. Даже забеспокоился.
— А почему бы и нет?
Он все же остановил машину, и мы спустились по ступенькам в бар. Пухленькая брюнетка приятным, тонким голосом пела что-то по-английски. Я прислушался:
Никто не печалится о Стиви,
Ничто не печалит его самого:
В тюрьме он покончил с жизнью,
А Джонни с девчонкой забыл про него.
Это был последний английский хит. Мы заказали у буфетчика пива. Похоже, он хорошо знал Гитлера, потому что засмеялся, хлопнул его по плечу и ничего с нас не взял, чем заметно смутил Гитлера.
— Кто он? — спросил я.
— О, его зовут Вайль. Я мало знаком с ним, так…
— Похоже, не совсем мало.
Гитлер был раздосадован. Он расстегнул форменный китель, сдвинул фуражку на затылок и попытался — впрочем, безуспешно — зачесать челку назад. Маленький, грустный человечек. Моя привычка задавать вопросы была не всегда уместна. Я отвернулся, посасывая пиво, и стал разглядывать певичку. Гитлер сидел к ней спиной, но я заметил, что она на него все время поглядывает.
— А что вы знаете о Сагиттариусе? — спросил я.
Гитлер пожал плечами:
— Не слишком много.
Вайль снова появился за стойкой и спросил, не желаем ли мы еще пива. Мы отказались.
— Сагиттариус? — Вайль весело ввязался в разговор. — Вы говорите об этом чокнутом?
— А он разве чокнутый? — спросил я.
— Ты не прав, Курт, — возразил Гитлер. — Он выдающийся человек, биолог…
— …которого выперли с работы, потому что он тронулся!
— Это жестоко, Курт, — с упреком сказал Гитлер. — Он исследовал потенциалы чувствительности растений. Вполне разумное научное направление.
В углу кто-то презрительно рассмеялся. Это был старик, с лохматой шевелюрой, сидевший наедине со стаканом шнапса, стоящим перед ним на маленьком столике.
Вайль показал на него:
— Спросите вот Альберта. Он-то понимает в науке.
Гитлер поджал губы и уставился в пол.
— Он всего лишь старый, обозленный на всех учитель математики — он завидует Фелипе, — сказал он тихо, чтобы старик не услышал.
— Кто он? — спросил я у Вайля.
— Альберт? Он действительно выдающийся человек… Он не получил никакого признания, хотя этого заслуживает. Хотите с ним познакомиться?
Однако старик с косматой головой засобирался уходить и махнул им рукой.
— Курт, капитан Гитлер, приветствую вас!
— До свидания, доктор Эйнштейн, — пробормотал Гитлер и повернулся ко мне: — Куда вы теперь поедете?
— Думаю совершить тур по ювелирным магазинам, — сказал я, пощупав в кармане кулон. — Может быть, я иду по ложному следу, но на данный момент он у меня единственный.
К вечеру хоть мы и объехали всех ювелиров, но ни на шаг не приблизились к выяснению владельца вещицы. Завтра придется вытягивать правду из Бисмарка, хотя это, понятно, будет непросто. Вполне вероятно, что он откажется отвечать на личные вопросы.
Гитлер высадил меня у окружного управления полиции, где для меня одну из камер переоборудовали в спальню.
Я сидел на жесткой кровати, курил и размышлял и уже собирался раздеться и лечь спать, как опять вспомнил тот самый бар, который мы посетили днем. Я был уверен, что там мне могли бы помочь. Подчиняясь этой захватившей меня мысли, я покинул камеру и оказался на пустынной улице. Было еще очень жарко, а небо закрывали тяжелые тучи. Похоже, собиралась гроза.
Я взял кэб и поехал в бар. Он был еще открыт.
Вайль уже не обслуживал посетителей, а аккомпанировал на аккордеоне той самой певичке. Когда я вошел, он кивнул мне. Я облокотился о стойку и заказал бармену пива.
Когда номер закончился, Вайль снял с плеча аккордеон и присоединился ко мне. Девушка подошла тоже.
— А что, Адольфа нет с вами? — спросил он.
— Он поехал домой. Он ведь ваш приятель, не так ли?
— О, мы познакомились много лет назад в Австрии. Он славный малый, не надо было ему идти в полицейские. Он слишком мягкий человек.
— И у меня такое же впечатление. Но почему же он пошел на эту службу, в чем главная причина?
Вайль — худощавый, невысокий, в сильных очках — растянул в усмешке большие чувственные губы.
— Вероятно, чувство долга. У него оно очень развито. И еще — он очень религиозен, набожный католик. Это очень на него влияет. Вы ведь знаете этих новообращенных, они абсолютно непримиримы, их постоянно гложет совесть. Я еще не встречал счастливого новообращенного католика.
— Кажется, он что-то имеет против евреев.
Вайль нахмурился:
— Что именно? Никогда ничего такого не замечал. Многие из его друзей — евреи. И я, и Сагиттариус…
— Так Сагиттариус — его приятель?
— О, я бы сказал, просто знакомый. Пару раз я видел их вместе.
Снаружи донесся гром. Начался дождь.
Вайль подошел к двери и стал опускать жалюзи. Сквозь шум грозы я различил еще один звук — скрипучий, скрежещущий металлический звук.
— Что это? — обратился я к Вайлю, но тот покачал головой и пошел обратно к стойке. Бар уже опустел.
— Пойду-ка взгляну, — сказал я.
Я подошел к двери, открыл ее и поднялся по ступенькам. В свете вспышек молний, частых, как артиллерийский огонь, я увидел, что по развалинам марширует гигантское, размерами с высокий дом, металлическое чудище. Оно перемещалось на четырех телескопических ногах, громыхая и время от времени неуклюже разворачиваясь почти под прямым углом. Из него во все стороны высовывались стволы орудий. Молния, иногда попадавшая в него, вызывала в ответ душераздирающий лязг, невыносимый для ушей; машина останавливалась, выпаливала вверх, а затем громыхала дальше.
Я скатился по ступенькам вниз и рывком распахнул дверь. Вайль прибирал помещение и на мой вопрос, что бы это значило, лишь недоуменно покачал головой.
— Не знаю, наверное, это оставили после себя завоеватели Берлина.
— Оно выглядит так, словно сделано здесь…
— Может, и так. В конце концов, кто захватил Берлин?..
В задней комнате внезапно послышался короткий, пронзительный женский крик.
Вайль выронил стакан и бросился туда. Я последовал за ним.
Он распахнул дверь, за которой оказалась уютная, скромно обставленная комната. Стол, покрытый плотной темной скатертью, на нем перец, соль, ножи и вилки… У окна — пианино.
Девушка лежала на полу.
— Ева! — ахнул Вайль, опускаясь на колени рядом с ней.
Я еще раз огляделся вокруг. На маленьком кофейном столике стояло какое-то растение, на первый взгляд напоминающее кактус. Оно было все в крапинках, неприятного зеленого цвета, а верхушка изогнулась так красноречиво, что живо напоминала изготовившуюся к броску змею — безглазую, безносую, но — с пастью! И пасть приоткрылась, когда я подошел поближе! В ней даже были зубы — скорее, шипы, расположенные как зубы. Одного шипа явно не хватало. Я отступил назад и стал осматривать труп. В запястье торчала колючка, к которой я не притронулся.
— Она мертва, — тихо сказал Вайль, вставая и озираясь кругом. — Но как?..
— Ее укусило это ядовитое растение, — сказал я.
— Растение?!.. Я должен вызвать полицию…
— Не стоит этого делать — по крайней мере, сейчас, — попросил я и вышел. Я уже знал, куда идти. В дом Бисмарка и… в сад развлечений Фелипе Сагиттариуса.
Чтобы найти кэб, понадобилось время, я успел промокнуть до нитки и приказал извозчику поторапливаться.
Не доезжая до места, я остановил кэб, расплатился и зашагал по газонам. Потом не стал утруждать привратника, а просто влез в окно, воспользовавшись стеклорезом.
Наверху были слышны голоса, и я пошел на их звук, пока не добрался до кабинета Бисмарка. Чуть-чуть приоткрыл дверь…
Гитлер был здесь. Он держал под прицелом своего пистолета Отто фон Бисмарка, все еще пребывающего в полном обмундировании. Оба были чрезвычайно бледны. Рука Гитлера дрожала, а Бисмарк тихонько постанывал.
Наконец он пришел в себя и умоляюще произнес:
— Не шантажировал я Еву Браун! Я ей нравился, дурак!
Гитлер истерично рассмеялся:
— Это вы-то — толстый старик!
— Ей нравились толстые старики.
— Она не из таких!
— Кто это вам сказал?
— Мне кое-что сообщил следователь. А полчаса назад позвонил Вайль и сказал, что Ева убита. Я считал Сагиттариуса своим другом. Я ошибся. Он — ваш наемный убийца! Что ж, я тоже сегодня кое-кого убью.
— Капитан Гитлер! Я ваш старший офицер!
Пистолет дрогнул, в голосе Бисмарка послышались властные нотки. Только теперь я заметил, что все это время звучала высококачественная запись классической музыки, а именно — пятый струнный квартет Бартока.
Бисмарк пошевелил рукой.
— Вы сильно заблуждаетесь. Человек, нанятый вами следить за Евой прошлой ночью, — ее бывший любовник!
У Гитлера затряслись губы.
— Вы знали это, — произнес Бисмарк.
— Подозревал.
— Вы также были осведомлены о тех опасностях, которые скрываются в этом саду, так как Фелипе вам о них рассказывал. Шпиона убили виноградные лозы, когда он крутился у беседки.
Пистолет перестал дрожать. Это испугало Бисмарка.