— Идите и попробуйте еще раз.
— Да, сэр.
Он оставил нас, прокашлявшись, чтобы как-то заполнить смущенное молчание. Я понимал, что его смущало: я был ужасно вульгарен, не в силах справиться со своим настроением; но, послушайте, я провел весь этот чертов день; сидя в какой-то дыре, ожидая появления головореза, который охотится за моей головой, и дважды, прогуливаясь по газону, я дергался из-за ложной тревоги, потом мне пришлось драться за свою жизнь, катаясь по полу в туалете, и, что хуже всего, в завершение меня встречает этот сукин сын, вы понимаете, кого я имею в виду, и начинает крутить мне голову, уговаривая продолжать миссию, а я уже сыт ею по горло, неужели это не понятно?
— Давайте присядем на минутку, вы не против?
Ломан.
Я не столько сел, сколько плюхнулся на диван, не в силах справиться с усталостью — как раз в ту секунду, когда мистер Ломан со столь изысканной вежливостью обратился ко мне. Я слышал, как у Пеппериджа вырвался вздох, полный облегчения, как я прикинул — он-то хотел, чтобы миссия продолжалась, потому что он стоял у самых ее истоков и по-прежнему вел меня, когда я был в поле, и, доведись нам успешно завершить это дело, его акции заметно выросли бы.
Сев на другой конец дивана, он обнаружил какой-то розовый клочок в щели у спинки и вытащил оттуда пару розовых панталончиков; бегло глянув на них, он засунул панталоны себе в карман. “Тот еще клуб”, — смущенно хмыкнул он. Ломан сидел напротив в бархатном кресле с невозмутимой физиономией — как вывеска почтового отделения — и скорее всего, он даже и не подозревал, что мы находимся в бывшем бардаке; и если вам удастся представить Ломана наедине с женщиной, вы, должно быть, окончательно съехали с катушек.
Он начал было говорить, но я не обращал на него внимания, ибо никакие его слова не могли заставить меня изменить решение: просто я испытывал искреннее блаженство, когда сидел вот так, развалившись, вот и все, хотя отдельные части тела еще давали о себе знать, особенно ныла рука, но я предполагал, что в больнице знали, что делали, когда накладывали швы, так что риска инфекции не было, даже учитывая, в какой нестерильной обстановке нам пришлось вести схватку.
— …и в любом случае я хотел, чтобы вы знали, — голос Ломана то возникал, то снова уплывал, — что это место находится под круглосуточным наблюдением офицеров сингапурской полиции, и у них есть приказ арестовывать любого бродягу, который будет тут болтаться. Так что это не просто убежище, а настоящая крепость.
Очень внушительно. Я был бы просто потрясен, если бы мне в самом деле было нужно убежище, не говоря уж о крепости.
— Во-вторых, если вас что-то беспокоит из-за смерти Кишнара, можете все выкинуть из головы. — Он вбивал мне свои мысли в голову очень настойчиво, подчеркнутой артикуляцией стараясь, чтобы до меня дошло каждое слово. Да, было не деться от того, что меня они не интересовали, просто мне было приятно сидеть, вместо того чтобы стоять, и мне пришла в голову мысль, что лежать на мягкой постели еще приятнее.
— Ломан.
Он осекся. Я встал, глядя на него сверху вниз, и даже тот факт, что я смертельно устал, не мог лишить меня удовольствия при мысли, что произойдет в ближайшие пять секунд, потому что в следующие пять секунд я собирался к чертям собачьим вышибить из этого надутого маленького подонка его самоуверенность. Я попробовал передразнить его изысканную артикуляцию, но не знаю, дошли ли до него мои намеки или нет; во всяком случае, меня это не очень интересовало.
— Я не собираюсь тратить ваше драгоценное время, так как у меня нет ни малейшего интереса к тому, что вы мне собираетесь поведать. — Он таращился на меня снизу верх, и я видел его выпученные белки. — Я не буду заниматься заданием, связанным с Шодой, и ничего из того, что вы скажете; не заставит меня изменить свое решение. Повторяю — ничего.
Он продолжал смотреть на меня, а я — на него. Пепперидж не шевельнулся. Затем дернулся Ломан. Он испустил один из своих вздохов, изображающих его долготерпение, взял с дивана дипломат, встал и, не глядя ни на кого из нас, двинулся между столиков к дверям; глядя ему вслед, я еле сдерживал отвращение, ибо все, чем я занимался с момента моего появления в Сингапуре, ушло впустую, испарилось, включая и шесть жизней — все впустую. Миссия окончена.
Я не представляю, сколько я стоял так, молясь, чтобы Ломан, выйдя отсюда, попал под автобус, чтобы Пепперидж, человек, который в общем-то мне нравился и которого я даже начинал уважать, не загонял бы меня в эту историю, но больше всего я мечтал забраться куда-нибудь и поспать…
— Она по-прежнему не отвечает, сэр. Появился какой-то человек. Флуд.
— Ее нет в Верховном Комиссариате?
— Нет. Они ее не видели.
Что-то, наконец, начало привлекать мое внимание, что-то важное. Но я все пропустил мимо ушей.
— Поищите ее дома. — Это Пепперидж.
— Будет сделано, сэр.
— Вы говорили о Кэти? — это уже я. Он с непроницаемым лицом посмотрел на меня, а потом на Пеппериджа.
— Да.
— Что случилось?
— Она исчезла.
28. Сделка
— Что она знает?
— Немного.
Ему явно не понравилось, как я осадил его.
— То есть, ее можно списать со счета? — Ломан замялся.
— Ну… во всяком случае, без нее можно обойтись.
— Итак, что же вы сделаете, если не разыщете ее? Оставите ее на растерзание псам?
Флуд принес нам черного кофе, что было очень кстати, поскольку я держался на пределе сил. Ломан же зевал: пробило час, и на нем сказывалась разность часовых поясов, которые он пересек на реактивном лайнере.
— Я должен, — сказал он, — получить инструкции из Лондона.
— Из Лондона. — Я тоже подумал об этом. — От кого именно в Лондоне?
— От мистера Кродера.
Ах, да, в самом деле. Шеф Службы контроля. Пепперидж в полном изнеможении опустился на диван; на нем лица не было. Последние двадцать четыре часа держали в постоянном напряжении и его, тем более он знал, что ему придется расшифроваться передо мной, когда я лицом к лицу столкнусь с Ломаном.
— Все это начал Кродер? — спросил я у Ломана. — Он был инициатором всей этой операции?
Мне было важно выяснить этот вопрос. В Бюро Кродер шел по одному ранжиру со Святым Духом.
— Да. — Ломан по-прежнему стоял передо мной, плотно сдвинув носки лакированных туфель, в правой руке у него болтался дипломат. — Но мне помнится, что вы сказали, будто вас не заинтересует ровным счетом ничего из моих слов.
Конечно, мои слова его зацепили, я предполагал, что он их мне припомнит, и он их выдал точное том же стиле, какого я и ждал: “Мне помнится”, о.. Господи!
Естественно, я не обратил на его реакцию внимания.
— Когда ее видели в последний раз?
— Она оставила офис, — Пепперидж, — утром, вскоре после десяти. То есть вчера утром. И с тех пор Я пытаюсь связаться с ней, потому что мистер Ломан хочет выслушать ее отчет.
— Какой отчет?
— Самый обычный. Рутина.
Еще лучше. Чин из Лондона свалился как снег на голову и, конечно же, ему нужен личный отчет всех полевых работников.
— Квиллер, — тут же подал он голос. — Поскольку вы готовы выслушать меня, я хотел бы задать вам пару вопросов.
— Ну?
— Вы не станете отрицать тот непреложный факт, что, скорее всего, Маккоркдейл захвачена людьми Шоды в качестве заложника, которого можно обменять на вас. И поскольку вы знаете намного больше, чем она, поскольку вы единственное препятствие на пути замысла Шоды поставить дыбом всю Юго-Восточную Азию, я хотел бы задать следующий вопрос: если противная сторона выйдет с вами на контакт и предложит освободить Маккоркдейл в обмен на вас, каково будет ваше решение?
Он склонил голову, глядя на меня сверху с напряженным вниманием, ожидая ответа. Краем глаза я видел, что Пепперидж в таком же состоянии. Откуда-то донеслось слабое журчание, и левое полушарие сразу же определило его источник: кофеварка, оставленная Флудом на мраморном столике.
— Я приму предложение, — ответил я. Пепперидж втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— То есть, вы отдадите себя в руки противника? — хладнокровно уточнил Ломан.
У меня нет выбора. Если откажусь, они начнут пытать ее, дав мне знать об этом, и в конце концов они, не раздумывая, прикончат ее.
— Она так много значит для вас?
— Не в этом дело. Я знаком с ней всего несколько дней. Но она женщина.
Наконец в нем прорвалось нетерпение: он бросил дипломат на диван и резким движением засунул руки в карманы пиджака, выставив наружу большие пальцы.
— Вам не кажется, что вы несколько старомодны в своих воззрениях?
— Нет, не кажется. — Я шагнул к этому вылощенному типу, и он невольно отступил от меня. — И придет время, когда мои взгляды займут подобающее им место.
Он внимательно посмотрел на меня, словно впервые увидел, и наконец сел в кресло, перестав маячить передо мной.
“Паршивая романтичность”, — как мне показалось, пробормотал он сквозь зубы. Подняв глаза, вслух Ломан спросил:
— А что, по вашему мнению, сделает с вами Шода, когда вы попадетесь ей в руки?
— Отвинтит голову.
— После чего ничто не помешает ей приступить к своим замыслам и разжечь войну в Юго-Восточной Азии. И вы считаете, что такое развитие событий менее важно, чем жизнь одной женщины?
— Совершенно верно. Пепперидж только развел руками.
— Ну, старина, ты… — но, увидев выражение моего лица, заткнулся и лишь пожал плечами.
— Это ваше последнее слово? — спросил Ломан.
— Да.
— Значит, если мы получим послание от Шоды через Верховный Комиссариат или через таиландское посольство, что Маккоркдейл в их руках и они предлагают обмен, мы просто передадим им вас?
— Да. Но, если удача нам улыбнется, до этого не дойдет. — Я повернулся к Пеппериджу: — Ее видели в десять часов вчерашнего утра — куда она направилась?
— Похоже, этого никто не знает.
— Она уехала на машине?
— Один из служащих сказал, что она взяла велорикшу.