Хорошее место они нашли уже ближе к полудню, и Рамон аккуратно подвел плот к самому берегу. Плот ткнулся в песок с толчком, от которого двойник чуть покачнулся, но конструкция выдержала. Рамон проверил на всякий случай узлы, однако слабых не обнаружил.
Остаток утра двойник рубил камыш, а Рамон тем временем искал чего поесть. С пистолетом это, конечно, получилось бы у него проще, но нескольких сахарных жуков он все-таки нашел, а еще ему удалось отловить троих жирных, цвета грязи созданий, выглядевших незаконнорожденными отпрысками краба и угря. Он представления не имел, кто это, но законы эволюции гласят, что ядовитые твари в большинстве своем имеют яркую окраску, поэтому эти крабоугри выглядели скорее съедобными. И потом он всегда мог скормить их на пробу двойнику и посмотреть на результат.
Когда Рамон-второй вернулся на берег, первый сидел на земле, низко опустив голову. На лезвии ножа застывали капли тростникового сока, похожего на кровь. Груда тростника на земле оказалась меньше, чем Рамон ожидал. Рамон кашлянул достаточно громко, чтобы звук донесся до двойника над водой, и тот поднял голову. На мгновение брови его тревожно сдвинулись, потом он кивнул в знак приветствия.
— Эй, — произнес Рамон. — Я тут добыл каких-то тварей. Возможно, они сойдут в еду. Видели таких прежде?
Взгляд двойника с некоторым усилием сфокусировался на крабоугрях.
— Нет, — сказал тот. — Но они мертвы. Значит, давай их приготовим, а?
— Идет, — кивнул Рамон. — Вы в порядке, дружище? Вид у вас утомленный.
— Недосып, — сплюнул двойник. — А до того несколько дней бежал без оглядки, имея только то, что на мне. А до того эти засранцы мне палец оторвали.
— Может, устроить дневку? — предложил Рамон, бросив мертвых тварей и протягивая руку за ножом. — Отдохнуть, там, набраться сил.
— Хрен-два, — буркнул двойник. Взгляд его переместился на протянутую руку Рамона.
— Не могу же я их гребаными ногтями потрошить, — объяснил Рамон.
Двойник пожал плечами, подбросил нож в воздух, поймал его за лезвие и протянул Рамону рукоятью вперед. Ему, конечно, здорово досталось, спора нет, но реакция у Рамонова двойника по-прежнему была на уровне.
Потроха у крабоугрей оказались довольно нехитрыми. Рамон вычистил все, что не напоминало мышцы — теоретически ядовитые железы и прочие несъедобные органы реже всего расположены в мышечных тканях. Потом нанизал их на прут и поджарил на огне — они пахли жареной говядиной и горячей глиной. Сахарных жуков он сварил в походной кружке из рюкзака. Двойник сидел на берегу, уставившись в воду пустым взглядом. Рамон все-таки решил попробовать крабоугрей первым. Он отрезал ломтик, положил его на язык, едва не поперхнулся и выбросил крабоугрей вместе с прутиками в реку.
— Сахарные жуки, — сказал он. — У нас еще есть сахарные жуки.
Двойник повернулся к нему, прикрыв глаза от солнца обмотанной тряпками рукой.
— Они здесь, — сказал он.
— Кто? — не понял Рамон, но тот не ответил.
Когда Рамон проследил за направлением его взгляда, он все понял. В воздухе парили, словно ястребы в восходящих потоках, огромные черные суда.
Серебряные энии вернулись на Сан-Паулу.
Глава 18
Поев, двойник свернулся калачиком и крепко уснул. До темноты оставалось часа два, поэтому Рамон взял нож и нарубил еще тростника. Растущие стебли зеленым цветом не отличались от травы, но срубленные, становились красными за минуту или две. Работа эта не требовала особенных усилий, так что ко времени, когда небосклон окрасился на западе золотом с розовыми крапинками облаков, груда нарубленного тростника почти удвоилась в размерах. Рамон сполоснул руки и нож в воде, потом порылся в рюкзаке и нашел обломок серого точильного камня. Его двойник не слишком утруждал себя заточкой ножа. Впрочем, если подумать, этот бедолага и работать-то мог только одной рукой. Вполне убедительное оправдание.
Он сидел у кромки воды, прислушивался к угрожающему шипению трущегося о камень металла и поглядывал наверх. Даже после того как река и деревья погрузились в сумерки, энианские корабли на высокой орбите продолжали сиять в лучах солнца. Ярче звезд. Он смотрел, как тень Сан-Паулу постепенно наползает на них, словно кто-то выключал эти огни по одному, и постепенно от них остались только фиолетовые и оранжевые ходовые огни — корабли сделались менее заметными, но от этого вовсе не исчезли. Словно сам Господь явился и повесил в небе зловещий череп, чтобы тот смотрел сверху вниз и напоминал Рамону о той бойне, что видел он в мозгу у Маннека. Бойне, которая, вполне вероятно, возобновится, если они с двойником доберутся до города.
Находясь в плену у Маннека и других пришельцев, Рамон как-то не слишком часто задумывался о том, что будет, когда он вернется из глуши. Это, решил он, потому, что вероятность такого события представлялась ему тогда столь мизерной, что все мысли его заняты были другими, более неотложными проблемами. Однако теперь, когда он освободился и вместе с двойником медленно, но все-таки приближался к городу, этот вопрос вставал перед ним все более явственно. Он провел пальцами по руке, где обозначилась уже неровная белая линия шрама от мачете. Что там говорил Маннек? Что он типа «продолжает приближаться к исходной форме». Он ощупал жесткую плоть шрама. Борода его тоже густела, руки грубели. Он делался все больше похожим на своего спутника. Он закрыл глаза, разрываясь между чувством облегчения от того, что его плоть возвращается к привычному состоянию, и тревогой за то, что из этого вытекает: никто не примет их уже за двух разных людей. Их даже за близнецов никто не примет — слишком они для этого станут похожи. Ко времени, когда они доберутся до людей, они будут щеголять одинаковыми шрамами, одинаковыми мозолями, не говоря уже о телах, лицах и шевелюрах.
Он не мог просто так возникнуть и объявить себя Рамоном Эспехо, по крайней мере пока рядом с ним двойник. Даже если не найдется никакого способа отличить их друг от друга — а ведь черт его знает, какие следы оставила на нем технология Маннека, — губернатор вряд ли не обратит на это внимания. И Рамон слишком хорошо знал себя, чтобы не сомневаться в том, что будет думать на этот счет его двойник.
В общем, лучше всего было бы двигаться как можно быстрее и добраться до Прыжка Скрипача прежде, чем их сходство перейдет в полную идентичность. Рамон смог бы придумать какой-нибудь предлог, чтобы ускользнуть. Потом — на юг, может, даже до самой Амадоры. Придется найти кого-нибудь, кто снабдит его фальшивыми документами. Конечно, денег на поддельные бумаги у него тоже нет, но и двух Рамонов Эспехо тоже не может существовать, правда?
Он опустил нож; точильный камень в руке разом показался ему ужасно тяжелым. Нет. Для того чтобы начать жизнь заново, ему нужны деньги. Он помнит все свои банковские шифры, без труда пройдет любые идентификационные тесты, которых потребуют от него банки. Проблема только в том, чтобы вернуться в Диеготаун прежде, чем его двойник восстановится после травмы, снять все деньги со счетов, может, взять еще кредит и уехать дальше на юг. Это оставит двойника в долгах как в шелках, но у него там по крайней мере найдутся знакомые. Он прорвется. Они оба прорвутся. И в конце концов, это ведь не кража. Он — Рамон Эспехо, и деньги он заберет тоже свои.
А если полиция ищет человека, который убил европейца — что ж, тогда, возможно, его двойник и не будет так уж переживать из-за исчезнувших денег. Рамон усмехнулся. Вряд ли его повесят дважды за одно преступление. Он представил себе, как осядет в Амадоре, а может, прикупит себе простенький домик где-нибудь на южном побережье. Как только он выправит себе документы, он сможет взять напрокат новый фургон. Ну, по крайней мере до тех пор, пока не заработает на собственный. Он будет просыпаться на заре под шум морского прибоя. Один, на кровати, слишком узкой для двоих. Елена, в конце концов, получит себе второго, двойника. А тот, соответственно, ее. Рамон сможет начать все сначала. Подобно сбросившей кожу змее, он сможет оставить за спиной свою старую, серую жизнь. Может, даже пить станет меньше. Не будет больше шататься по барам и затевать драки. Убивать людей или позволять им пытаться убить его. Он станет кем-то новым. Сколько людей мечтали о таком — и многим ли из них выпал шанс осуществить это?
Все зависит от того, удастся ли ему добраться до южных краев прежде, чем отвердеют рубцы на его коже и загрубеют волосы. Прежде, чем морщины на его лице сделаются такими же глубокими, как у его двойника, чем потемнеют родинки. Рамон не знал, как скоро это может случиться, но уж наверняка долго ждать не придется. Черт, всего несколько дней назад он был не более чем оторванным пальцем, а сейчас почти вернулся уже в нормальное состояние.
Высоко в небе один из энианских кораблей, мигнув, исчез — и почти сразу же возник снова. Это остывали его прыжковые двигатели. Внутри у Рамона все сжалось при воспоминании о том, каково в такие мгновения находиться на борту корабля. В первый раз это случилось, когда они со старым Паленки и его шарагой только-только улетали с Земли. Корабль сошел со стационарной орбиты и начал удаляться от планеты — как взлетающий фургон, который все никак не выровняется. Рамону запомнилось, как вдавило его в спинку перегрузкой, когда включились двигатели. Ощущение было, как если бы он спускал горячую воду из ванны — ну, или как слабость после секса. Даже мышцы казались слишком тяжелыми для его костей. Он улыбнулся Жирному Энрике — черт, сколько лет он вообще не вспоминал даже Жирного Энрике! Паренек улыбнулся ему в ответ. Они оставляли за спиной все, и ко времени, когда их путешествие подойдет к концу, все, кого они знали, с кем говорили, кого боялись, кого трахали — все умрут от старости. Он читал про конкистадоров — те, ступив на землю Нового Света, сжигали свои корабли. Вот Рамон, и старый Паленки, и Жирный Энрике, и все остальные делали то же самое. Земля для них умерла. Все умерло, кроме будущего.