Тут только все заметили, что рядом с женщиной находилось малое дитя. Соломон невольно подался вперёд и, скрипнув зубами, ухватился за Романа.
Теперь он понял причину странного исчезновения Моники. Венеция, хотя и была городом свободных нравов, однако ходить вызывающе с выпирающим плодом их совместной любви Моника не могла себе позволить. И уж тем более, никакой карнавальный костюм не смог бы замаскировать женщину на сносях. Она сделала всё, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение счастье, о котором так долго мечтала. Прав был Роман, когда говорил, что природное предназначение любой женщины – это воспроизведение потомства, а всё остальное – издержки любви.
Перед мысленным взором Соломона постепенно прошёл весь период их общения, начиная с того дня, когда они познакомились в ювелирной лавке. С первой же встречи их мимолётная страсть постепенно переросла в глубокое взаимное чувство. Соломон давно уже потерял надежду заиметь собственных детей и потому скептически относился к чаяниям своей возлюбленной, ни на секунду не сомневавшейся что их любовь не бесплодна.
В тот день Моника была особенно великолепна. Предварительно искупав шкипера в ванне с ароматными добавками, она накормила его аппетитным ужином, обильно заправленным острыми специями и маринованным сельдереем, добавив бутылку доброго тосканского вина. Затем в полумраке алькова её спальни, на роскошной кровати, покрытой прохладными шёлковыми тканями, влюблённая пара предалась долгой сладострастной любви.
– Сегодня ты зачал во мне ребёнка, – сказала она таинственным голосом.
– Этого не может быть. От меня не родятся дети.
– Не родятся у твоей жены. А в мой пестик плод попал.
Тогда он не придал значения этому разговору, а вскоре и вовсе позабыл…
Ребёнок захныкал и, Моника, взяв его на руки, приложила к груди. Почувствовав на губах молоко, младенец стал жадно сосать.
– Каешься ли ты, дочь моя, в том страшном грехе, который совершила? – спросил священник.
– Да, отец мой.
– Тогда скажи мне, почему сделала это? По какой причине ты, девушка из известной в Венеции семьи, убила эту несчастную женщину.
– Мне трудно ответить, святой отец. Сразу после рождения ребёнка я была как во сне и плохо что-либо помню. Как мне сказали потом, роды протекали очень тяжело, я несколько дней находилась в бреду и, возможно, мой разум тогда помутился. Скажу только одно – я очень хотела, чтобы отец моего ребёнка был всегда рядом со мной, а не с этой бесплодной женщиной.
– И поэтому убила её? Как ты могла пойти на такой тяжкий грех? Ты – урождённая католичка!
Моника опустила голову и сказала:
– Не знаю, святой отец. Наверное, я тогда сошла с ума. Но когда увидела эту несчастную женщину, лежащую в луже крови, я будто очнулась и пришла в ужас от содеянного.
– Ты хочешь сказать, что слышала потусторонние голоса, толкающие на грех, но потом к тебе пришло прозрение и теперь сожалеешь о содеянном?
– Да, отец мой! Сожалею и молю Бога о пощаде, – ответила Моника со слезами на глазах, – но не для себя, а во благо ребёнка.
– Кто же его отец?
– Соломон Гранде – шкипер из Барселоны. Ради него я готова пройти все муки ада.
– Зря позоришь имя почтенного для нашего города человека, дочь моя, – не выдержал отец Доминик. – Твой ребёнок – плод сатаны.
– Нет, святой отец! – вскрикнула Моника. – Мой ребёнок чист. Он зачат от достойного человека.
Она упала на колени и закрыв лицо руками принялась громко рыдать.
– Успокойся, дочь моя, – смягчился отец Доминик. – Впредь, если хочешь спасти себя и ребёнка, не произноси ничьё имя. Тебя попутал бес – вот кто истинный виновник происшедшего. Он вселился в тебя, нашёптывал преступные идеи, и подбил на убийство. Однако ты сумела избавиться от него и прозрела. Только так ты сможешь вызвать снисходительность у церковных судей.
– И тогда они освободят нас?
– Очень возможно. Во всяком случае, это ваш единственный шанс на спасение.
– Хорошо, – ответила Моника после некоторого молчания, – я сделаю всё, как ты скажешь.
– Отлично. Тогда я смогу уговорить суд вынести оправдательный приговор.
Сказав это, отец Доминик покинул её и направился к выходу. Остальные последовали за ним.
– Как вы можете держать в подобных условиях мать с ребёнком? – возмутился Соломон, когда они покинули мрачные стены тюрьмы и через Мост Вздохов вернулись во дворец.
– Насколько мне известно, сын мой, эта женщина – убийца твоей жены, – возразил отец Доминик.
– Разве вы не поняли, что у неё после родов наступило помутнение рассудка? Этот недуг хорошо был знаком ещё лекарям Византии. Теперь же, когда она постепенно приходит в себя, вы опять хотите её свести с ума уже россказнями про дьявола.
– Это не россказни, сын мой. Налицо все признаки действия сатаны. Она сношалась с ним, зачала от него, затем, подчиняясь его голосу и увещеваниям, совершила тяжкое преступление. Участь этой женщины должен решить церковный суд. Меня же попросила выступить в качестве защищающей стороны семья обвиняемой, дабы по возможности смягчить приговор. Убийство совершено во время карнавального праздника, и дож Венеции настроен очень строго. Он пригласил из Рима главного инквизитора Папы – архиепископа Франческо Ладзаро, – высокопарно возвестил отец Доминик. – Она предстанет перед судом инквизиции.
Сказав это, святой отец удалился.
– Судом инквизиции? – повторил Соломон. – Это значит, что её ждёт сожжение на костре.
– Думаю, что да, – ответил Роман. – И боюсь, что не только её.
– Ты хочешь сказать, ребёнка сожгут вместе с ней? – с ужасом в голосе спросил Соломон.
– Может, так будет и лучше. Ведь если мать признают ведьмой, а затем казнят, то оставшегося в живых ребёнка никто не возьмёт на попечение, и тот попросту умрёт от голода.
– Но почему?
– Ребёнок ведьмы считается порождением дьявола.
– Скажи мне, Роман, ты тоже веришь в этот бред? Ребёнок зачат мною! – закричал возмущённо Соломон, колотя себя в грудь. – Неужели я похож на дьявола?
– Конечно, похож, – резко ответил Роман. – Мужчина, который сводит с ума молодую девушку – он похуже дьявола. Ведь ради тебя она пошла на страшное преступление. Ваше греховное прелюбодеяние породило более тяжкий грех.
– Так ты всё-таки считаешь это смертным грехом? Не ты ли говорил, что благодаря ему люди рождают потомство? Как видишь, ты оказался совершенно прав – у меня, наконец, родился ребёнок.
– А почему ты думаешь, что она зачала именно от тебя? Откуда такая уверенность? Может, у неё были ещё любовники? У вас с Ириной никогда не было детей, а тут раз – и сразу получилось. Очень сомнительно.
– Роман, пойми! Даже если этот ребёнок не от меня, как можно его бросать в костёр? Ведь он же невиновен! Где же гуманизм? Ты, который обещал мне, что здесь не будет инквизиции, сам же являешься её сторонником. Твоё молчаливое согласие – тому подтверждение. Ты, который получил великолепное образование в университете самого просвещённого города мира, сейчас выступаешь на стороне у мракобесия. Христиане уже полтора тысячелетия проповедуют библейскую истину, что не бывает чужой боли, а сами без угрызения совести посылают на костёр мать с грудным младенцем. Да пойми ты! Церкви нужно доказать, что это были происки сатаны. Ей вовсе не хочется докопаться до настоящей истины. Сошедшая с ума Моника была лишь чьим-то орудием убийства Ирины. Чьим? Это нам ещё предстоит выяснить. Но попам это не выгодно. Они хотят устроить очередной судебный фарс.
Граф Фортуна молчал. В глубине души он принимал правоту друга, но ничего не мог поделать.
– Роман, надо спасти младенца. Я знаю, это кощунственно говорить, но если бы сейчас моя Ирина была жива, она непременно бы со мной согласилась, ибо всю жизнь мечтала о ребёнке.
– Это невозможно. Забудь про это.
– Но почему? Кто нам может запретить спасти невинное дитя от ужасной казни? Или гуманизм у вас только на словах?
– Да пойми, ты никогда не полюбишь дитя, рождённое убийцей твоей жены, – в сердцах сказал Роман.
– И поэтому ты предлагаешь его убить? Ты – образованный православный муж пойдёшь на поводу у этих извергов?
Роману нечего было сказать, и он хранил тяжёлое молчание.
– Тебе надо уехать отсюда, – вдруг промолвил он, – иного выхода я, к сожалению, не вижу. Уезжай, ради Бога, от греха подальше.
Соломон внимательно посмотрел на друга и произнёс:
– Ты прав. Пожалуй, я так и поступлю. Без Ирины мне здесь делать нечего.
В его интонации прозвучали одновременно и обречённость, и обида.
Хмурый февральский день затянул туман над гаванью, окрасив Венецию в однообразный серо-молочный цвет. Сырость, которая была вечной спутницей города, усиливалась въедливым туманом. Холодный воздух пронизывал всё живое, забирая тепло каждого, кто оказывался на его пути, заставляя кутаться в тёплую одежду и искать уют у домашних каминов.
Туман сковал движения кораблей. Ограниченная видимость на море вынудила шкиперов останавливать суда, дабы не вызвать столкновений. Всё замерло вокруг, выжидая, когда солнечные лучи раздвинут, наконец, туманную завесу.
Однако не все покорно выжидали непогоду в порту. На трёх каравеллах – «Ангеле», «Св. Моисее» и «Барселоне» – шли приготовления к отплытию.
– Может, отложишь отъезд? Смотри, какой туман, – уговаривал друга Роман.
– Нет, Роман. Каждый новый день пребывания здесь ещё больше угнетает меня, – ответил грустно шкипер, – а туман на море куда менее опасен тумана в наших головах.
– Флаг какого государства ты установил на своих мачтах? – спросил Роман, заметив полотнища с шестиконечной звездой.
– Мои судна с сегодняшнего дня будут плавать под еврейским стягом.
– Но ведь такого государства не существует?
– Существует, – упрямо ответил Соломон, – пока что только на море, а там – как получится. Ладно, Роман. Давай простим друг другу всё.
– Думаешь, больше не свидимся?
– Боюсь, что на этот раз – нет.