— Стрельба поднялась нешуточная, — сказала она.
— Да, здесь было слышно.
— Я не могла вернуться в центр из района университета, — продолжала она, — я знала, что все попытки прорваться бесполезны, поэтому решила выбираться окраинами, по умудрилась заблудиться и в конце концов попала в уличный бой.
— Уличный бой?
— Ну, настоящим боем это не назовешь, огонь вела только одна сторона. Личная гвардия Лопеса осаждала дом. Сначала они стреляли залпами, потом стали бросать в окна гранаты, начался пожар.
— А вы что делали в это время?
— Вместе с другими прохожими лежала на мостовой. Все попавшие в уличную перестрелку так поступают. Ложатся на мостовую. Первый раз вы испытываете некоторое унижение, но оно быстро проходит.
Одного несчастного все же шлепнули. Они, должно быть, подстрелили его для забавы.
В бар молча забрели мужчины в темных костюмах; они напоминали людей, идущих в хвосте похоронной процессии, — опечаленных, но не убитых горем.
— Похоже, ближайшие несколько часов вам придется провести в моем обществе, — сказала Лиз.
— Во всяком случае, я на это надеюсь. Я уже пытался придумать, чем бы мы могли заняться.
— В каком смысле?
— Ну, скажем, пойти в ресторан с оркестром национальной музыки или еще куда-нибудь.
— Это было бы прекрасно, — сказала она. — Какая жалость, что вместо этого нам придется сидеть в темной маленькой гостинице, набитой коммивояжерами.
Вы очень расстроены такой перспективой?
— Вовсе нет.
— И я нет. В Дос-Сантосе мы приобрели богатый опыт по части того, как скоротать вечер. Мы можем сыграть в одну из Седриковых игр, например в ту, когда вы должны говорить только правду, забыв про вежливость и отбросив пустые прелюдии. Это была любимая игра Ронни Смолдона. У нее есть два недостатка. Во-первых, люди узнают о вас вещи, которые им не следует знать, а затем поступают нечестно, так, как поступил со мной Ронни. Во-вторых, в нее нельзя играть больше одного-двух раз с одним и тем же человеком, потому что вы быстро все о нем узнаёте, и весь интерес пропадает.
— Понятно.
— Так вы хотите сыграть, а?
— Хорошо. Начинайте.
— Ну что ж, — сказала она. — Вот вам для затравки. При первой встрече вы мне сильно не понравились.
— И вы не сочли нужным это скрывать.
— Я всегда такая, — подтвердила она. — Если мне кто-то нравится, так уж нравится, если нет — так уж нет. Никаких полутонов. Дипломата из меня! не выйдет. Вы другой, да?
— Я осторожный.
— Беда в том, что первое впечатление меня часто подводит. Взять, к примеру, вас.
— Вы подозревали, что Чарльз послал меня шпионить за вами, так ведь?
— Я и сейчас это подозреваю. Но я имела в виду другое. Мне показалось, что вам обо мне известно гораздо больше, чем мне о вас. Что я в невыгодном положении. Вы знаете, что ваша улыбка может обескуражить человека?
— Если бы я об этом догадывался, то перестал бы улыбаться, — заверил Хоуэл.
— Такая пренебрежительная, многозначительная улыбка. «Я про вас все знаю» — вот что она говорит.
Меня это бесило.
— Спасибо, что предупредили. Теперь буду начеку.
— Однако я нашла, что вы привлекательны. Физически. В моем вкусе. Странно, не правда ли?
— Что именно?
— Казалось бы, какое мне дело до того, что вы больше других знаете о моей личной жизни?
— Неправда, — возразил он.
— И тем не менее я готова сыграть с вами в эту игру и могу ответить на любой ваш вопрос. Почти на любой, скажем так. Во всяком случае, я преодолела первоначальную неприязнь. Сейчас вы мне уже нравитесь.
Он рассмеялся.
— Ну, вы у меня камень с души сняли, — сказал он.
По улице с грохотом проехал броневик. Хоуэл на минуту отвлекся и прислушался к удалявшемуся зыку; внезапно луч прожектора, скользнув по стене, выхватил из темноты напряженные алебастровые лица с маленькими глазками. Он моргнул, а через мгновение вновь увидел лишь бледные огоньки свечей, плавающие в полумраке.
— Теперь ваш черед, — напомнила Лиз.
— Ну, спрашивайте.
— Сначала скажите, что вы обо мне подумали, когда увидели меня в первый раз. Можете не деликатничать.
— Первый раз я вас увидел на вечеринке на площади Слоан, — сказал Хоуэл.
— Разве? Ах, да, конечно. Теперь вспоминаю. Мы с вами разговаривали. Мне самой казалось, что мы уже где-то встречались, только я не могла припомнить, где именно.
— Та встреча была короткой, — сказал он. — Вы всё внимание уделяли тогда какому-то мужчине важного вида.
— Как он выглядел?
— Такой шумный, самоуверенный. Красивый, с громким голосом. Все время грудь выпячивал, как голубь. Вас похлопывал ниже талии. Вы от него глаз не отрывали. Я, помню, еще подумал: эти двое дождаться не могут, когда доберутся до постели.
— Я была там, вероятно, с Томом Левленом, — вспомнила она.
— Потом он ушел, мне показалось, облегчиться, и вы на пару минут остались одна. Вы уезжали в Конго, а он собирался отправиться вслед за вами.
— Он и поехал, — сказала она, — но провел там всего две недели. Мы смертельно надоели друг другу.
— На вечеринке нельзя было сказать, что вы скучали.
— Все мы меняемся. Кстати, вы не ответили на мой вопрос. Что вы обо мне подумали?
— Я подумал, что вы неврастеничка. Я понял, что ваш роман с Левленом долго не протянется, и решал, как вас у него отбить.
— Но так ничего и не предприняли.
— У меня не было времени. На следующей неделе вы уехали.
— Можно еще виски? — попросила она. — Почему вы решили, что я неврастеничка?
— Интуиция, — ответил он. — Я всегда узнаю неврастеника, каким бы спокойным он ни казался.
— Потому что вы тоже неврастеник.
— Ну конечно, — согласился он.
— Вы слышали, что меня считают легкой добычей? — спросила она.
— Возможно, — ответил он.
— И в этом тоже заключалась моя привлекательность для вас?
— Вероятно.
— Вы нарушаете правила игры.
— Извините, — сказал он.
— Вы не любите бороться?
— А кто любит?
— Вас это, наверно, удивит, — сказала она, — но многие любят.
— Я бы хотел обойтись без борьбы, но не получается.
— У вас какой-то потерянный вид, — сказала она. — Чего вы боитесь?
— Уединения, — ответил он, — одиночества, заброшенности. Не могу дать точного определения, чего именно, но я трачу полжизни на попытки спастись от этого.
— Что вы сейчас и делаете.
— Что я сейчас и делаю. И попадаю в нелепые ситуации. Как, например, с вами.
— Здесь не было никакой ситуации.
— Я бы ее создал при малейшей возможности.
Я знал, что вы уехали, и поэтому меня тянуло к вам.
Я беспощаден к себе, а особую слабость питаю к самообману. Например, когда Чарльз попросил меня отправиться сюда, я согласился, считая, что тем самым делаю одолжение ему. А в действительности его просьба совпала с моим собственным желанием, потому что здесь были вы. Но тогда я себе в этом еще не признавался.
— Вы любите все усложнять, не так ли?
— Все усложняется помимо моего желания. Должно быть, подсознательно меня тянет к сложностям.
Раз уж мы заговорили о сложностях, не можете ли вы объяснить, почему не хотите уезжать отсюда?
— Почему я должна уезжать? — сказала она. — У меня роман с молодым колумбийцем. Вы разве не поняли?
Хоуэл схватил бокал и опустошил его; приблизился бармен и с видом заговорщика снова осторожно налил виски.
— Я должен был догадаться, — сказал он. — Кажется, я догадывался.
Он сделал попытку скрыть разочарование, отразившееся на лице, с помощью вымученной улыбки — его опасения подтвердились окончательно.
— Именно из-за него я ссорилась с Ронни Смолдоном. Простите за обман. Сегодня я ходила на свидание с этим колумбийцем, а он, как я вам уже говорила, так и не пришел. Причин может быть две. Либо он переменился ко мне, либо с ним что-то случилось.
И то и другое скверно.
— Расскажите мне о нем, — попросил Хоуэл, с извращенным воодушевлением подстегивая себя на борьбу с предстоящими трудностями.
— Вы, кажется, говорили, что вечно попадаете в нелепые ситуации? Тогда послушайте мою историю.
Начну с того, что он едва ли не на десять лет моложе меня и родился в весьма консервативно настроенной семье, принадлежащей к верхушке латиноамериканской знати. Мы совершенно не подходим друг другу.
Его родные терпеть меня не могут. В Колумбии принято делить женщин на шлюх и порядочных, и я отношусь к шлюхам. Он никогда не смел пригласить меня в гостиницу, поэтому обычно мы сидели на скамейке в парке, держась за руки.
— Обычно, — повторил он.
— Чаще всего, — сказала она, — другими словами, побыть совсем наедине нам удавалось редко.
— Что вы в нем нашли?
— Он молод и красив, — сказала она. — По-настоящему красив.
— И это всё?
— Он поэт. Я никогда раньше не была знакома с поэтом. Вы случайно не пишете стихи, а?
— Нет, — ответил он, испытав горечь поражения еще до схватки. — Я не поэт.
— Но долго так продолжаться не может, — сказала она. — Это должно кончиться. Мне кажется, я увлечена сильнее, чем он. Вероятно, момент настал.
Хоуэл чувствовал, что от него ждут слов утешения и, преодолевая себя, сказал:
— Может быть, он не пришел из-за чрезвычайного положения. Вероятно, он уехал куда-нибудь на машине и не смог вернуться.
— Я в это не верю, — сказала она. — Сначала я пыталась убедить себя, что он не пришел из-за чрезвычайного положения, но потом перестала. Я знаю, все заставляли его бросить меня, и он просто сдался. Я бы только хотела, чтобы он набрался смелости прийти и сказать мне, что все кончено.
Заметив слезы на глазах Лиз, он обнял ее, и невеселые мужчины, сидевшие за чашечками кофе, взглянули на них и снова отвернулись.
— Единственная другая возможность, — сказала она, — заключается в том, что его схватили. Он учится в университете, а Лопес преследует студентов.
«Сделай усилие, — заставлял он себя. — Сделай усилие».