— Ну что ты, дорогая. Какой же это лагерь для заключенных? Конечно, рудник обнесен забором из колючей проволоки, но ведь там ценное оборудование.
— У ворот меня остановил вооруженный охранник, он вел себя крайне грубо. В конце концов мне удалось поговорить с управляющим, неким мистером Фрезером. Тебе приходилось с ним встречаться?
— Всего несколько раз. Он показался мне способным человеком, у него хорошая репутация. Седрик Харгрейв знает его с давних пор.
— Этот Фрезер — страшный человек, — сказала Мэри. — Он не пытался скрыть своей неприязни. Когда я объяснила ему, что приехала за тремя пациентами, он рассмеялся мне в лицо. Кажется, он решил, что мое беспокойство за них — чистое лицемерие. Не тратя лишних слов, он дал мне понять, что считает нас вербовщиками рабочей силы для рудника. Он назвал миссию ловушкой для индейцев. Тут уж, боюсь, мне изменила выдержка.
— Да, его поведение возмутительно, — согласился Уильямс. — Правда, насколько я знаю, ему сейчас приходится нелегко. Но это не дает ему права распространять гнусную клевету. Я обязательно поговорю с ним.
— Он считает, что ты превосходно осведомлен о чудовищных условиях, в которых живут наши индейцы, и что тебе нет до них дела.
— Чудовищные условия? — повторил Уильямс. — Дом в самом деле сколочен на скорую руку, но ведь это только временное жилье. Меня заверили, что со временем лагерь станет образцовым.
В Мэри проснулся бунтарский дух.
— Сам-то ты его видел? — спросила она.
Впервые она подвергала сомнению его слова.
— Мне показывали помещения, но, должен признаться, тогда они еще не были заселены. Условия, конечно, не идеальные, но вполне сносные. Сначала будет немного тесновато, но скоро положение улучшится.
— Наши индейцы называют этот дом бараком.
Она умолкла, в памяти возникла картина, от которой на глаза навернулись слезы.
— Дом трехэтажный, на каждом этаже — по четырнадцать комнат, в каждой комнате — по три семьи.
Удобств никаких, нет даже воды. Нищета и грязь невероятные.
— Ты расстроила меня своим рассказом, — сказал Уильямс, — но я уверен, что это временные трудности.
— Я заметила мистеру Фрезеру, что нравственность неизбежно пострадает при таком скоплении людей обоих полов, а он ответил, что о нравственности в шахтерском лагере лучше забыть. Он даже предложил в будущем, когда число работающих возрастет, привозить туда женщин легкого поведения.
— Похоже, мистер Фрезер циник. Я не стал бы принимать его слова всерьез.
— Он сказал, что число жертв несчастных случаев составит за год, вероятно, процентов пятнадцать всех шахтеров.
— Сомневаюсь. Нс забывай, что у диких индейцев, живущих в горах, смертность еще выше.
— Но ведь это наши индейцы, — возразила Мэри. — Мы же отвечаем за них, разве ты не понимаешь?
— За их души, — сказал он, — отвечаем.
— А для меня их тела тоже кое-что значат, — призналась Мэри. — Должно быть, потому, что я врач.
Он удивленно посмотрел на нее. Много лет каждый из них формировал взгляды другого, притирал их к своим, и в итоге выработалось непоколебимое семейное кредо, теперешние отступления от которого не могли остаться незамеченными.
— Что бы ни случилось в дальнейшем, — сказал Уильямс, — мы спасли индейцев.
В его устах это звучало самым веским аргументом.
Мэри ошеломила мужа другим сокрушительным доводом:
— Ты знаешь, что индейцы предаются пьянству?
Уильямс оторопел.
— На руднике? — спросил он.
— Да, на руднике. Пьянство вошло у них в норму.
Одну пинту спиртного им выдают утром перед работой, а вторую — в конце рабочего дня. Мерзкое пойло из кукурузного пива, смешанного с ромом. Мистер Фрезер сказал, что условия работы так тяжелы, что без спиртного индейцам не выдержать. На обратном пути я зашла к мистеру Харгрейву, и он подтвердил, что то же самое творится на всех рудниках. Он сказал, что спаивание индейцев является составной частью политики, цель которой — довести их до полной деградации. Эта политика послужила одной из причин, по которой он, в прошлом горный инженер, бросил когда-то свою работу. На некоторых рудниках шахтерам ежедневно выдают порцию листьев коки. Индейцев одурманивают, доводят до скотского состояния всеми доступными средствами. Лишь бы они не поднимали головы.
Мэри взволнованно смотрела на мужа, губы ее дрожали, она ждала, что он скажет в ответ.
— Если индейцам и правда дают спиртное, я пойду к генералу Лопесу и попрошу его положить этому конец.
— А если он откажет?
Лицо Уильямса вспыхнуло раздражением и гневом, интуиция подсказала Мэри, что эти чувства обращены против нее. Через мгновение раздражение и гнев исчезли, на лице миссионера появилось почти вкрадчивое выражение.
— Это будет действительно прискорбно. Мне придется признать, что мы отброшены далеко назад.
— Почему бы не назвать это нашим поражением?
— Нет, это не поражение, — возразил Уильямс. — Какой бы тяжелой ни была сегодня жизнь индейцев, они спасены. Они обрели бесценное сокровище, которое никому у них не отнять.
Терпение Мэри иссякло, и она окончательно впала в ересь.
— Неужели спившийся, развращенный христианин лучше язычника, ведущего добропорядочную жизнь?
Потрясенный ее словами, миссионер снова почувствовал себя уверенно, к нему вернулась его неумолимая логика.
— Язычник в принципе не может вести добропорядочную жизнь. Если мы хоть на минуту допустим такую возможность, то всякий смысл нашей деятельности пропадет.
Обычно, говоря между собой, они не прибегали к затертым проповедническим штампам, но сейчас Уильямс почувствовал, что на него снизошло вдохновение.
— С индейцев не будет спрошено, — сказал он, — за те злоупотребления, жертвами которых они стали.
Если генерал Лопес не оправдает нашего доверия, он возьмет на душу большой грех.
Уильямс прочел на память отрывок из Евангелия!
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».[37]
— За судьбу индейцев отвечаем мы, а не генерал Лопес, — возразила Мэри. — Надо немедленно пойти к нему и заявить, что, если подобные злоупотребления не прекратятся, мы заберем индейцев.
— Ты требуешь невозможного, — сказал Уильямс.
— Если ты не в состоянии сделать это, я сама пойду к генералу.
— Даже Лопес не в силах остановить прогресс, — сказал миссионер. — Машина запущена, обратного хода нет. Затронуты интересы слишком многих людей.
Внезапно совсем рядом с открытым окном дурным насмешливым голосом прокричал козодой. Мэри вздрогнула.
Глава 18
Приближавшийся отъезд, связанные с ним хлопоты, а также сознание того, что так или иначе пребывание в Дос-Сантосе подходит к концу, — все это внезапно сделало мужчин нетерпеливыми и деятельными. Молоток и отвертка, валявшиеся на столе во время утреннего завтрака, были приметами близких перемен; запах сосновых щепок и стружки заглушал аромат кофе.
Харгрейв в присутствии Лиз и Хоуэла совершил символический акт — он подготовил к упаковке «Британскую энциклопедию», сложив стопками тома, ни разу, вероятно, не раскрытые с тех пор, как кто-то приобрел их много лет назад.
— Я получил энциклопедию в наследство от предпоследнего вице-консула, а ему она досталась от его предшественника. Никто, кажется, даже не потрудился расставить тома по полкам. Надеюсь, мне удастся сбагрить их моему старому другу Макларену Фрезеру.
Вырвавшийся у Харгрейва смешок свидетельствовал о том, что он не переоценивал свои шансы на успех.
— Когда-то мы оба проявляли большой интерес к экстрасенсорному восприятию, — нехотя добавил он, как бы прощаясь с чудачествами прошлого.
— Значит, вы все-таки надумали, — сказала Лиз Харгрейву.
— У меня нет выбора, раз мы сворачиваемся.
— Вы могли бы остаться до тех пор, пока Чарльз не выберет новое место.
— Честно говоря, мне, как и тебе, Лиз, надоело жить за границей. Пару дней назад я получил длинное послание от Сары. Дела у нее обстоят далеко не блестяще. Майлз уехал в Катманду, а Кристофера предложили забрать из школы. Похоже, требуется отцовская рука. Думаю провести год-другой в Хартлпуле, — хвастливо заявил Харгрейв. — Надеюсь, мне удастся отчалить через неделю после вас. Вы летите вечерним рейсом?
— Пятичасовым.
— Превосходно. Успеете посмотреть процессию.
— А стоит ее смотреть? — спросил Хоуэл.
— Еще бы, — заверил Харгрейв. — Вы за один раз увидите и севильскую страстную неделю, и индейское сборище, и религиозное празднество древних инков, и Лурд[38]. Потрясающая картина массового психоза.
Немые обретают дар речи, калеки отшвыривают свои костыли… Такое зрелище пропустить невозможно.
— А мы не опоздаем на самолет? — спросил Хоуэл.
— У нас будет уйма времени. Все закончится к полудню. Процессия выходит из собора в десять часов и движется до двенадцати. В полдень Лопес объявит себя президентом.
— Вы на самом деле считаете, что он сделает это?
— Я уверен. Все признаки налицо. Вообще говоря, мы вовремя собрались. Я смотрю в будущее без оптимизма.
— Неужели вам не тяжело уезжать, так и не доведя до конца ваши эксперименты, Седрик? — спросила Лиз.
— Должен признаться, мне жаль оставлять их незавершенными, — сказал Харгрейв. — Не сомневаюсь, что наилучшую всхожесть продемонстрирует «Сонора»[39]. Был у меня еще один план, о котором я вам не говорил, — орошать росой саженцы деревьев. Об этом способе знали еще древние римляне. Я решил не рекламировать его, пока не получу первые результаты.
А вообще-то, по правде говоря, здесь нам делать больше нечего. Взять, к примеру, эти кукурузные лепешки.
Мне они о многом говорят.
Он выковырял желток из второго яйца, аккуратно, любовно размазал его но поверхности сыроватой лепешки и сгладил неровности ложечкой.