— Я пойду одна, — сказала Мэри, — все будет в порядке… Мистер Фрезер, откройте, пожалуйста, ворота.
Фрезер вынул ключи из кармана и стал открывать ворота. Другой рукой он взялся за флягу, висевшую на бедре.
— Я пойду с вами, — сказал он.
— Не беспокойтесь, — сказала Мэри. — Мне нечего бояться этого старика, он мой пациент.
Она прошла внутрь.
— Модесто, — позвала она, протягивая руку, и старик вышел ей навстречу. Они недолго поговорили, и Мэри обернулась назад.
— Теперь и вы можете пройти, — сказала она Фрезеру.
Уильямс расстался с Мэри незадолго до полуночи.
Они постояли минуту, ничего не говоря друг другу. Их заливал лунный свет, который пробивался сквозь клочья облаков. Рудник обессилел, притих, и теперь над ним раздавались лишь навевавшие тоску крики козодоя.
— Мне надо идти обратно, — сказала Мэри.
— Я пойду с тобой. Я тоже могу чем-то помочь.
— Сейчас мне лучше побыть с ними одной.
— После такого долгого и плодотворного сотрудничества ты не можешь пойти мне навстречу?
— Если ты о миссии — да, не могу. После всего, что я видела сегодня вечером, я не останусь, даже не упрашивай. Единственное, на что я согласна, не увозить детей к себе. Как мы договаривались, они могут ехать к твоей матери, у нее им будет хорошо. Пока индейцы нуждаются в медицинской помощи, я не покину их.
Ветер, приносивший с собой запах серы, взвыл в рифленом железе крыш.
— Это же гиблое место, — сказал он.
— Нам обоим было безразлично, где жить и работать, — возразила она, — пока мы верили, что нужны людям.
— Неужели ты не считаешь больше своим долгом донести до индейцев слово Господа? — Он отказывался ей верить.
— У меня на это не останется времени, — сказала Мэри, — я буду слишком занята заботами об их несчастных израненных телах.
Он стиснул ее руку, молча отвернулся и направился к стоянке. В любую минуту его отчаяние могло прорваться гневом. Он решил, что стал жертвой коммунистического заговора, организованного Браво, — полковник, вне всякого сомнения, был замаскировавшимся коммунистом. Теперь коммунистами казались ему все — и так называемые либералы, и сторонники земельных реформ, и сотрудники организаций вроде «Благотворения» — такие организации служили, по его мнению, ширмой для международных коммунистических агентств, — и добрая часть служителей римско-католической церкви, в которую проникли красные, захватившие власть в Ватикане. Он недооценивал их коварство, целеустремленность, их дьявольскую выдержку. Они развратили своими теориями даже его собственную жену. Им удалось настроить против него даже Мэри.
Уильямс остановился на мгновение, кулаки его сжались, губы задрожали; он осознал положение, в которое попал. «Кто-то должен предупредить Лопеса, — подумал он. — Кто-то должен сказать генералу, что его окружают коммунисты, что даже помощник губернатора — красный». Он пойдет к Лопесу немедленно. Этой же ночью. Приняв решение, он обрел твердость, почувствовал, что к нему возвращается прежний, бойцовский настрой. Что ж, раз войны не миновать, говорил он себе, еще посмотрим, кто победит. Он быстро дошел до стоянки и замер, не веря своим глазам. Затем он бросился к часовому, который спал возле ворот, закутавшись в шерстяное одеяло.
Двумя часами ранее Саймон пригнал джип Уильямса к одинокой лачуге в пригороде Лос-Ремедиоса, где он забрал Кандидо Росаса, также одетого в комбинезон механика. Затем они выехали на дорогу, ведущую в Сосиего.
При встрече на лице Росаса появилось некое подобие слабой безумной улыбки, но он не произнес ни слова. Через десять минут на выезде из пригорода показался дорожный пикет.
— Буэнависта, — сказал Саймон. — Опустите голову ниже.
Росас, казалось, ничего не слышал. Он сидел скрючившись, прикрывая рукой нижнюю часть лица. Саймон подумал, не испугался ли он. Раньше Саймону не доводилось видеть Росаса, но он слышал о его мужестве и находчивости. Он был разочарован, видя перед собой сломленного человека.
Возле шлагбаума он затормозил и выключил фары.
— Сделайте вид, что спите, — сказал он Росасу.
К вечеру движение затихало, и у пикета не было машин. Двое солдат развлекались с неряшливой девчонкой в мини-юбке, а третий лежал на кровати возле домика. Его руку лизала кошка.
— Что бы ни произошло, оставайтесь в машине.
В крайнем случае я постараюсь прорваться. От вас все равно проку мало.
Росас ничего не ответил, но его пальцы сомкнулись на рукоятке тупорылого пистолета в кармане. Если дела обернутся совсем худо и не останется никакой надежды на спасение, он вытащит его и выстрелит себе в рот, в нёбо. Только не в висок, не раз учили его. Из шести человек, стрелявших в висок, один оставался в живых. Росаса знобило, мочевой пузырь пронзала резкая боль.
Саймон поставил машину на обочину, и через несколько минут один из солдат, возившихся с девчонкой, освободился и подошел к ним с планшетом.
— Откуда? — спросил он.
— Из гаража Ла Фаворита.
— Куда?
— В мастерскую Толлера Висенте.
— Цель поездки?
— Нам надо заменить глушитель.
— Так поздно?
— Мастерская открыта до двенадцати часов.
— Документы, — потребовал солдат. У него было короткое туловище, крупная голова карлика с печальными глазами и невероятно кривые ноги. В его отсутствие возня с девчонкой приняла более серьезный характер, и он все время оглядывался.
Саймон протянул водительские права и удостоверение личности с фотографией. «Это для меня конец, — подумал он. — Теперь только горы».
— Что с твоим приятелем? — спросил солдат.
— Он заснул. У пего был тяжелый день.
— У тебя нет документов на эту машину, — сказал солдат.
— Чего?
— На ней спецномера. Это не твоя машина.
— Мы ее обслуживаем, — сказал Саймон. — Как любая машина, она иногда ломается. Как нам быть, если надо исправить тормоза или рулевое управление?
Владелец должен оставаться при ней, вот как.
— Я исполняю приказ начальника.
— Кто твой начальник?
— Оскар Мартинес. Из гаража Ла Перла.
— Он сейчас там?
— Должен быть.
— Номер телефона?
— 48332. Ты еще пожалеешь, что связался со мной.
— Жди здесь, — сказал солдат.
Он заковылял к невысокому столику возле дороги, на котором стоял полевой телефон устаревшего образца. Когда он обернулся, девчонка уже высвободилась и оправляла на себе одежду, но то, что он успел увидеть, вызвало у него обиду. Проходя мимо спящей суки, он пнул ее так, что та отлетела на середину дороги. Скуля, сука убежала, солдат плюнул с отвращением ей вслед и поднял трубку. Саймон вынул из кармана револьвер девятимиллиметрового калибра, взвел курок, сиял с предохранителя и положил обратно. Он находился в приподнятом настроении. Солдат стоял, прижав трубку к уху, — линия, как обычно, была отключена. Он не знал, как поступить. Ему следовало зайти в домик и доложить об этом подозрительном случае сержанту, но все внимание сержанта было сосредоточено на шлюхе и бутылке рома. Солдат знал, что излишнее служебное рвение не вознаграждается.
Он положил трубку и вернулся к машине.
— Сколько времени займет ремонт?
— Примерно час.
— Ладно, проезжай.
Он пошел открывать шлагбаум. Саймон бросил ему сигарету и быстро проехал под поднятым брусом. Радостно и уверенно он нажал на педаль газа и погнал машину, удерживая ее в заносе на поворотах, иногда он замечал, как сжимается Росас во время наиболее рискованных виражей, из которых Саймон легко выходил.
«Слава богу, со мной все в порядке, — подумал Саймон. — Мои нервы это выдерживают». Ему было интересно, что делали с Росасом в тюрьме, и он хотел спросить его; но в движении существовали свои строгие правила. Никаких вопросов, никаких ответов.
Саймон знал — иногда допрос начинался с того, что человека, прежде чем задать ему первый вопрос, кастрировали наполовину. Бывший товарищ по кличке Тарзан показал однажды Саймону, что осталось у него от половых органов, и движение было вынуждено казнить его как предателя. Аргументация звучала так: ему отрезали лишь одну железу, следовательно, он пошел с ними на сговор, чтобы сохранить вторую.
На поворотах Росаса бросало из стороны в сторону.
— Устали? — спросил его Саймон.
— Все в порядке.
Правда ли, что после кастрации голос становится тонким, или это очередная шутка? Голос Росаса был хоть и слабым, но довольно низким. По последним слухам, американские советники, работавшие в полиции, привезли с собой новое электронное устройство, которое при воздействии на мозг давало тот же эффект, что и лоботомия — у человека пропадало желание сопротивляться. Саймону показалось, что именно это и случилось с Росасом. Его вытащили через дыру в тюремной стене, перебив стражу из автоматов, но когда-то неистовый Росас уже был превращен в безвольную тряпку. Партизан потряс его сломленный вид, неподвижный взгляд, восковая бледность кожи. Что с ним сделали?
— Куда мы едем? — выдавил из себя Росас.
— В большую деревню вниз по этой дороге.
— А потом?
— Не знаю. Мне знать не положено.
— Я хочу пить.
— Потерпите несколько минут.
Приехав в Сосиего, Саймон поначалу хотел спрятать машину и пойти к Садику пешком. Но он подумал: какой в этом смысл? Все равно в таком месте все обо всем знают. Он постучался к Садику в дверь; внутри залаяла собака, расшумелись, закудахтали куры.
Садик вышел в пижаме, с ружьем в руках.
— Я Икарус, — сказал Саймон. — Я привез груз.
Он подтолкнул Росаса вперед.
— Это Мазепа.
— Почему никто не предупредил меня о вашем приезде? — проворчал Садик. Он опустил ружье.
— Не было времени, — ответил Саймон. — Дайте ему воды. Он хочет пить.
Садик принес воду в кружке, Росас взял ее и стал пить. Руки у пего тряслись, вода стекала с уголков рта. Садик и Саймон переглянулись.
— Как вы добрались сюда?
— На машине миссионера. Она на улице.
С тревогой в голосе Садик сказал: