Тридцатого апреля, вскоре после полудня, генералу Лопесу неожиданно нанес визит шеф полиции, полковник Арана. Арана, которого провели к губернатору, как всегда, без формальностей и проволочек, застал Лопеса в тот момент, когда он во второй раз читал сообщение о несчастье на руднике. Для генерала день начался с неприятностей. На рассвете его разбудили, чтобы известить о беде в Ультрамуэрте, а затем, через час, как только он вошел в свой кабинет, его любимая вещь, картина «Похищение Елены», написанная по стеклу, свалилась со степы и разбилась вдребезги. Генерал увидел в этом дурное предзнаменование. Он снова читал: общее число жертв неизвестно… работы остановлены… пострадавшим срочно оказывается помощь.
Адъютант, сопровождавший Арану, передал генералу второй выпуск «Эль Диарио». Свободное пространство, оставшееся в первом оттиске после того, как цензор выбросил осторожное сообщение о несчастье, было заполнено подробностями баскетбольного матча. Генерал с раздражением заметил, что по чьей-то оплошности на странице осталась фотография, на которой с глупым видом улыбались шахтеры и которая теперь не имела никакого отношения к публикуемым материалам.
Арана принес тревожные вести. Утром в связи с похищением автомобиля американского миссионера Грааля Уильямса был арестован молодой человек по имени Хуан Саймон. Саймон признался, что машиной с номерами армейской контрразведки воспользовались для того, чтобы вывезти из города партизанского лидера Кандидо Росаса, недавно бежавшего из тюрьмы. Росас был доставлен в Сосиего, в дом Мустафы Садика, торговца ливанского происхождения; имелись все основания думать, что Садик — агент партизан и что ускользнувший из-под надзора отец Альберто тоже отправился к ним, Когда полиция, посланная в Сосиего, прибыла на место, Садика и след простыл. Саймон также показал, что в Лос-Ремедиос он вернулся вместе с человеком, который не назвал себя, но описание его внешности и заметный бразильский акцент указывают на то, что это был Орландо Борда, сопровождавший банду, которую недавно уничтожили в Каямбо.
Глядя в записную книжку, Арана перечислил некоторые факты из биографии Борды. В 1968 году Борда ездил в Уругвай в качестве капитана бразильской сборной по стрельбе. В 1969 году ему предложили заняться подготовкой национальной олимпийской команды, но он был арестован и обвинен в похищении человека.
В том же году бежал из тюрьмы Сан-Паулу. Считалось, что после этого он был замешан в нескольких похищениях и ограблениях банков, которые совершали подпольные организации. На данном этапе Арана счел необходимым довести до сведения генерала общее мнение своих сотрудников, что в ближайшее время не следует исключать возможность хорошо организованной покушения на жизнь губернатора.
Слушая шефа полиции, генерал решил, что он, наверно, поступил все же правильно, оставив Арану при себе, хотя и собирался избавиться от него. «Нет, — подумал он, — больше нельзя допускать, чтобы меня даже мысленно связывали с ним. Нас начинают путать, в народе говорят, что губернатор сам изобретает орудия пыток, сам дает команду „пли!“ при расстрелах. Жаль, что искусством подавления владеют только психопаты». Лопес с отвращением наблюдал за подобострастно улыбавшимся Араной. Один из тайных агентов Лопеса сообщил ему, что Арана причастен к порнобизнесу. Генерал, действуя совершенно бессознательно, разорвал под столом записку с донесением агента на клочки. Это был поступок, знаменательный для его теперешнего настроения.
И все же хорошо, что он оставил Арану. Опыт подсказывал Лопесу, что гуманный полицейский плохо справляется со своими обязанностями. Генерал искренне ждал того дня, когда аппарат подавления, необходимый полицейскому государству, наконец-то будет ликвидирован. Он считал, что люди тина Арапы, полезные в период, когда объединение страны требует жесткой дисциплины, сами приближают этот день.
Если, как полагал Арана, Борда прибыл в Лос-Ремедиос с заданием убить генерала, единственный вполне удобный случай для этого представится во время завтрашней церемонии. Арана предлагал на выбор одну из следующих предосторожностей.
Первая альтернатива — именно ее Арана считал наиболее предпочтительной — состояла в отмене крестного хода, так как церемония, признался полковник, не позволяла полиции принять необходимые меры безопасности. Лопес покачал головой. Это будет воспринято как бедствие. Темные крестьяне, рабы атавистических дедовских традиций, потеряют надежду на урожай. Они даже не станут сеять. Генерал напомнил Аране, что за всю историю города крестный ход был отменен лишь один раз, когда церемония совпала с сильным землетрясением.
В таком случае, спросил Арапа, не согласится ли генерал окружить себя телохранителями?
Лопес отверг и это предложение. Так не поступали даже в худшие дни насилия, когда губернатор — а им неизбежно становился член консервативной партии — служил объектом ненависти либералов, составлявших сорок процентов населения. Лопес не возражал против того, чтобы Арана расставил вооруженных полицейских в штатском, если ему удастся набрать нужное количество, по обеим сторонам дороги через каждые пять метров, и отдал приказ очистить от людей крыши. Но идти за Святой Девой он будет один. Генерал сказал, что, помимо других соображений, он руководствуется и тем, что появление телохранителей в голове процессии нарушит тонко отрегулированный социальный механизм церемонии и будет воспринято знатными горожанами как оскорбление, поскольку они будут вынуждены идти позади полицейских, которых не считают за людей.
Наконец, Арана предложил изменить в последний момент, без предупреждения, путь следования процессии. Обычно процессия шествовала по лабиринту узких улочек в центре города, а ее ход замедлялся черепашьим шагом самой старой аристократки с самым тяжелым подсвечником; Арана предложил направить крестный ход по современным магистралям, где можно будет сдерживать толпу на приличном расстоянии и вся церемония ускорится.
Генерал снова возразил. Это, сказал он, лишит церемонию смысла, который состоит в том, чтобы дать возможность покровительнице города посмотреть на своих подопечных, а им — увидеть ее. Он напомнил Аране о тысячах граждан, которые уплатили немалые деньги за лучшие места у окоп или на балконах, рекламируемые последние три месяца, — каково же будет их разочарование, когда они на рассвете займут места и ничего не увидят. Если в городе есть человек, готовящий политическое убийство, то у Арапы остается двадцать четыре часа, чтобы найти его, сказал Лопес. Нарушать традицию нельзя.
Генерал, как обычно, в одиночестве выпил за ленчем кофе с диетическими сухариками, после чего прилег на час в затемненной комнате и попытался — на этот раз, правда, не совсем успешно — отрешиться от всех тревог и забот с помощью специальной методики.
В три тридцать он встал и быстро направился в кабинет, где прочел несколько отчетов и подписал ряд бумаг, а в четыре часа Лопес вызвал к себе начальника городского гарнизона.
Полковник Фигероа знал все о запланированном перевороте, который должен был произойти сразу после окончания церемонии, через десять минут после того, как Деву внесут в собор и она займет свое постоянное место.
Полковник не был стойким приверженцем ни одной из двух партий, когда-то он считал себя либералом, но уже давно находился в услужении у консерваторов, которым принадлежала власть в департаменте. Фигероа пытался преодолеть комплекс неполноценности и в то же время растравлял его, все свободное время гоняя на быстроходном катере по небольшому озеру в окрестностях Лос-Ремедиоса, и, хотя сам он не мог решиться на что-то значительное, исполняя приказы, он действовал четко и безукоризненно.
Фигероа подтвердил, что трое неблагонадежных офицеров отосланы в отпуск, что гарнизон приведен в боевую готовность и содержится в казармах на военном положении. Пять старых танков «Шерман» будут переброшены в стратегически важные точки города; Лопес знал, что стоит ему попросить дополнительную информацию, как полковник обрушит на него поток сведений об их экипажах и вооружении. Поручив руководство операцией Фигероа, генерал мог не опасаться, что танкам не хватит горючего или боеприпасов. Полковник сообщил, что все «Молнии» ударной тройки — они казались музейными экспонатами — тщательно проверены, подготовлены к полетам и стоят наготове в аэропорту. В определенный час они поднимутся в воздух, будут летать над крышами, и, как выразился Фигероа, уже одно их присутствие сделает людей покладистыми.
Фигероа заверил генерала, что кровопролития удастся избежать. В двенадцать часов пятнадцать минут по радио передадут национальный гимн и сообщение об успехе восстания. Это послужит сигналом к действию для друзей Лопеса в столице, где произойдет такой же безболезненный переворот. Единственным человеком, вызывавшим смутное недоверие, был помощник губернатора; все, кто пытался выяснить его позицию, отметили, что Рамон Браво держится с загадочным безразличием. «Но он — единственный либерал среди сотни консерваторов, у него нет ни власти, ни поддержки», — сказал Фигероа.
Полковник провел у губернатора два часа. Лопес обсудил с ним и одобрил все детали завтрашней операции. После его ухода генералу оставалось только ждать, и он впервые в жизни занервничал. Всю свою жизнь он уверенно продвигался вперед, потому что заряд несокрушимого трезвого оптимизма давал ему преимущество перед соперниками, склонными, как многие колумбийцы, к самокопанию и неверию в свои силы.
Генерал привык отмахиваться от мелких неудач и именно поэтому не научился противостоять таким серьезным ударам, как несчастье на руднике, на который возлагались большие надежды. Сейчас Лопес почувствовал, как ои одинок. У человека такого положения нет друзей, от которых можно не таить свои слабости.
Люди из ближайшего окружения сами отталкивали его своим подобострастием и стремлением извлечь из отношений с ним личную выгоду. Лишенный дружеской поддержки и одобрения, Лопес в который раз ощутил потребность в подсказке свыше.