— Любопытное место, если здесь не оставаться, — заметил Харгрейв. — В самый раз для длинного уикэнда. Охотно улетел бы с вами.
— Правда, Седрик, зачем вам оставаться? — сказала Лиз. — Боб, уговори его поехать с нами.
— Кто-то должен запереть дом, — сказал Харгрейв. — Выключить рубильник. Сиять показания счетчика.
— Но на следующей неделе вы полетите, да? спросила Лиз.
— Да, возможно.
— Что значит «возможно»?
— Вероятно, по дороге я заеду в Панаму, — сообщил Харгрейв.
— Это для меня новость, — признался Хоуэл. — Почему в Панаму?
— Я говорил с Маклареном Фрезером. Местные индейцы куна находятся в бедственном положении.
Макларен считает, что я смогу им помочь, мы поедем вместе.
Лиз и Хоуэл тотчас узнали знакомое им выражение лица — внезапно серьезность стянула обмякшие черты, в глазах Харгрейва появилось оживление, бородка воинственно вздернулась.
— Мне известны сорта бобовых и тыквы, которые могут расти на песчаной почве даже при избыточном содержании соли. Нужно только добавлять соответствующие удобрения. В данном случае морские водоросли.
Хоуэл и Лиз переглянулись, стараясь сдержать улыбку.
— Вы это серьезно, Седрик? — спросил Хоуэл.
— Ну конечно.
Его лицо отражало преданность новому начинанию.
Вдали послышался «Триумфальный марш» из «Аиды», гарнизонный оркестр исполнял его в замедленном темпе, чтобы старые аристократки, обремененные тяжелой ношей, не отставали от процессии. Неожиданно музыка потонула в рокоте мотора, и низко над площадью пронесся самолет. Все задрали головы.
— Это «Чессна» Уильямса, — узнал Хоуэл.
— Как низко, правда? — удивилась Лиз.
— А ведь он не лихач.
— Похоже, наш друг Уильямс погорел, — заметил Харгрейв. — Наконец-то. Не хотел бы я быть сейчас на его месте. Вы слышали, что сказал Браво?
— Меня тогда не было, — сказал Хоуэл.
— Да, верно, вас тогда не было, — вспомнил Харгрейв. — Он сказал, что вызовет комиссию из Боготы ля расследования причин трагедии на руднике. Он считает, что действия некоторых иностранцев наносят ущерб интересам страны.
— Но как он посмел, ведь Уильямс пользуется поддержкой Лопеса!
— Не знаю, но в любом случае я не хотел бы оказаться на его месте. После того как он проворонил свой джип, ему больше не получить таких номеров.
— Кажется, процессия приближается, — сказал Хоуэл.
В дальнем конце площади над толпой затрепетали хоругви, оркестр визгливо надрывался ритмичной музыкой из «Аиды».
— Что-то я не вижу ни калек, отбрасывающих костыли, ни юродивых…
— Лопес все это пресек, — объяснил Харгрейв. — Он просто помешался на собственной безопасности.
Похоже, сегодня будет скучновато.
Определив по экспонометру освещенность, он стал устанавливать выдержку и диафрагму фотоаппарата.
— Не хочешь пощелкать? — спросил он Лиз.
— Нет, — ответила она. — Я не буду снимать. Неохота возиться.
— Может быть, ты никогда больше не увидишь такого средневекового зрелища.
— Я знаю, — согласилась она, — но, сказать по правде, меня это не волнует. Сейчас я хочу только одного — улететь отсюда.
— Мы можем уйти, — предложил Хоуэл, — только вот такси не ходят. Пешком через толпу не пробиться.
— Никакой спешки нет, — сказала Лиз. — Я согласна посидеть тут, пока Седрик фотографирует. Просто почему-то этот спектакль меня не трогает, вот и все.
— Хорошо, — отозвался Харгрейв. — Я сделаю один-два снимка, а затем мы поедем в аэропорт. Торопиться тоже смысла нет.
— А нам не удастся хоть краешком глаза посмотреть, как Лопес будет захватывать власть? — спросил Хоуэл.
— Мы все уже видели, — сказал Харгрейв. — Это произошло на наших глазах, вы просто не заметили.
Лопес уже президент, только непровозглашенный.
В наше время латиноамериканские перевороты совершаются легко и стремительно. Мне кажется, Уильямс на самом деле рискует, правда?
Над домами у дальней от трибун стороне площади появилась «Чессна», она пикировала прямо на крыши.
Опустившись ниже подъемного крапа, который стоял возле недостроенного небоскреба, самолет круто забрал вверх, сделал странный, замедленный вираж — из-под фюзеляжа выбивался желтый свет — и тут мотор «Чессны» заглох, снова взревел, потом закашлял.
— Это ведь опасно, да? — сказала Лиз. — Вы думаете, у него неполадки?
— Вполне возможно. Очень похоже, что неполадки.
Самолет развернулся и ушел за недостроенный небоскреб, затем появился снова, мотор издавал отдельные хлопки. Затем послышался его предсмертный рев, и самолет упал, будто натолкнувшись на стену. В тот момент, когда «Чессна» грохнулась о землю, Хоуэл почувствовал, как под ним вздрогнуло кресло. Лиз вскрикнула. Над домами поднялись два клуба дыма.
Уильямс умер сразу после того, как самолет рухнул на узкую улочку, параллельную Калье Анимас — так называлась главная улица. Шеф полиции Арана — он также находился в «Чессне» — умер через полчаса, не приходя в сознание. Полет был последним проявлением той педантичности, благодаря которой Арана за десять лет превратился из рядового инспектора полиции нравов в самого могущественного, после губернатора, человека. Приказ о возвращении вертолетов, предоставленных Лопесу, был получен, как назло, за день до процессии, поэтому Арана обратился к Уильямсу с просьбой обследовать крыши домов в последний момент перед церемонией — в этот день людям запретили там появляться.
Капитан Наварро, заместитель Арапы, видел, что происходит с самолетом, и сразу понял, что это диверсия. В это самое время один из подчиненных доложил капитану о появлении в соборе подозрительного субъекта, но Наварра решил ничего не предпринимать — он был человеком осторожным, повышение получил совсем недавно и не собирался рисковать своей карьерой. Наварро и в голову бы не пришло войти в собор с группой вооруженных людей без четкого приказа Арапы. Теперь Арана был мертв — капитан почти не сомневался в его гибели. Оп решил послать туда человека в штатском, дав ему указание ни при каких обстоятельствах не открывать огонь внутри собора. Затем Наварро стал беспокоиться, не навредил ли он своей карьере. Тайная полиция служила объектом ненависти для полиции обычной, а Наварро, хоть и относился формально к последней, имел врагов в обоих лагерях Фигероа наблюдал за развитием событий с крыши банка на Калье Анимас, и гибель «Чессны» произошла прямо на его глазах. Полковник видел, как в последний момент самолет попытался сесть на узкую улочку, словно был гигантской стрекозой, ко ему начисто снесло крылья, а фюзеляж оставался поразительно целым, пока его не разорвало на куски при взрыве бака с горючим. Через пять минут появился посыльный и доложил, что в самолете находился полковник Арана, а Фигероа спокойным тоном сделал ему замечание за то, что тот нечетко отдал честь.
Фигероа понял, что вся ситуация необратимо изменилась. Он чуть ли не физически ощутил начало сдвигов в расстановке сил. С гибелью Араны период политического равновесия кончился, и Фигероа знал: кто бы ни занял теперь пост шефа полиции, этот человек унаследует слабую власть, но сильную ненависть.
Фигероа находился примерно на одинаковом расстоянии от места трагического происшествия, где люди пытались что-то вытащить из-под горящих обломков — по-видимому, тела, — и от суматохи на площади, которую вот-вот собиралась покинуть процессия, возвращавшаяся в собор. Полный сознания собственного могущества, полковник почувствовал себя олимпийцем. Сейчас, когда пушки Фигероа были нацелены на центр города, в его руках находилась судьба не только Лос-Ремедиоса, но и всей нации. Снова появился посыльный, он сообщил полковнику, что личная гвардия Лопеса, Третья рота, как ее называли, уходит с отведенных ей позиций и занимает оборону на площади Виктории. Для Фигероа перемещение гвардии могло означать только одно. Этот отряд, игравший в Лос-Ремедиосе роль СС, подчинялся непосредственно Аране, и теперь, когда их командир погиб, гвардейцы превратились в стадо заблудших овец, а горожане и войска гарнизона, терпевшие до сих пор их бесчинства, спешили свести с ними счеты.
Уже час шествовал генерал Лопес в составе процессии, и успел устать от необычно медленного шага.
Ряд незначительных казусов нарушил размеренное течение событий. Через пять минут после выхода из собора одна из престарелых дам с подсвечником упала в обморок, и головная часть процессии с оркестром впереди оторвалась от хвоста, который отстал из-за сумятицы, вызванной этим происшествием. Затем появление низко летящего самолета Уильямса за минуту до его падения напугало двух лошадей, и они сбросили с себя аллегорические фигуры Правосудия и Свободы.
Лопес услышал душераздирающие крики, но продолжал идти, будто ничего не случилось, глаза его смотрели вперед. Затем вся процессия остановилась, чтобы поправить Деву, которая стала заваливаться набок.
Все эти происшествия казались генералу пустяками, еле заметными точками на фоне сгущающегося мрака. В той среде, что окружала Лопеса с детства, человек впитывал подозрительность и недоверчивость с молоком матери, и легкая форма паранойи поражала то одного, то другого, словно это было эпидемическое заболевание. За всю историю города вряд ли произошла хотя бы одна истинная случайность, и, если хорошенько покопаться, за каждым бедствием можно было углядеть какую-нибудь тайную личность. Лопес считал, что, если самолет Уильямса разбился на его глазах и на глазах толпы, значит, кому-то это понадобилось. Интуиция, помогавшая генералу в тех случаях, когда не справлялось логическое мышление, подсказы — вала ему, что авария самолета была связана с отказом Браво шествовать вслед за генералом — полковник сослался на сердечный приступ, подтвержденный врачом. Болезнь Браво, падение самолета, отсутствие «Молний», которым уже давно следовало разбрасывать воззвания… несчастье в Ультрамуэрте. Лопес в совершенстве владел искусством обмана и притворства, но он знал немало других мастеров этого дела. Кто, спрашивал он себя, мог быть заинтересован в поломке насосов? Не разумнее ли было продать иностранцам пятьдесят один процент акций, как они просили? Почему они так внезапно забрали вертолеты?