— Выходит, именно акционеры решают судьбу журнала? — тут же спросил Блик.
— Ничего они не решают, — возразил Хантер. — Потому что давным-давно позабыли о самом существовании «Артемиды». В течение долгих лет акции ничего не стоили. В положенный срок я давал объявление о собрании акционеров, готовил доклад и финансовый отчет, но никто не являлся. К тому же за последние двадцать лет характер «Артемиды» изменился настолько, что эти пожилые дамы вряд ли узнали бы в нем то давнее суфражистское издание. Теперь я один все решаю. «Артемида» — это я.
— А как же сестра, — поинтересовался Кальвин.
— Розе наплевать, — с досадой ответил Кип.
— Значит, не исключено, что акционерши были бы совсем не против продажи? — развивая мысль, сказал Кальвин. — В конце концов они получили бы некую компенсацию за свои абсолютно бесполезные акции.
— Может быть, — пробормотал Хантер.
— Получается, вы один против сделки, — наседал Кальвин, — и я не могу понять почему. Процесс издания вам в тягость. Прибыли вы не получаете… и, судя по запущенности этого офиса, скоро вообще все рухнет в тартарары.
— Прошу не произносить этого слова — «сделка», — заносчиво произнес Хантер. — Нет и не может быть никакой сделки. Я не собираюсь продавать «Артемиду», и свое решение не изменю. А теперь прошу вас удалиться.
Кальвин поднялся с пола и мрачным взглядом окинул Хантера. Он не собирался сдаваться и решил, что не уйдет отсюда, пока не выяснит, что же творится в голове у Кипа. Он проведет здесь весь день, если понадобится. Блик принялся ходить туда-сюда по комнате, на ходу пиная картонные коробки и кучи старых и новых выпусков «Артемиды», которыми был устлан пол.
— Прекратите, — поморщился Хантер, — пыль ведь столбом.
— Хотите, покажу вам фото своей матери? — спросил Кальвин. Это был старый трюк.
— Не хочу, — ответил Хантер.
Кальвин извлек из нагрудного кармана пачку фотографий, отделил верхнюю и пододвинул Хантеру. На снимке была изображена стройная девица в черных чулках и туфлях на шпильках.
— Недурна, — промямлил Хантер.
— А здесь она осветлила волосы, — продолжил Кальвин.
На следующей фотографии блондинка вылезала из ванны.
— Хватит, — прекратил просмотр Хантер. — Интересно, откуда вы их берете?
Ходили слухи, что Кальвин Блик сам и мастерит эти снимки.
— Из семейного альбома, откуда же еще, — скромно сказал Блик. Ловким движением длинных веснушчатых пальцев Кальвин мгновенно сложил снимки, словно колоду карт. На пальцах у него красовались кольца. Он любил эти украшения и часто их менял. Хантер взглянул на кольца с неодобрением. У него самого ладони были грязные и ногти обрезаны кое-как. В общем, собеседники с презрением смотрели друг другу на руки.
— Вы поймите, — вернулся к прежней теме Кальвин, — что помимо денег за акции, которые будут выплачены вашей сестре, определенную компенсацию получите и вы, и в определении суммы мы, я вас уверяю, будем открыты любым разумным предложениям. Мы возместим вам утрату издательских прав. Вы же получили образование, мистер Кип, вы социально защищены, не то что я…
— Не думаю, что вы так уж беззащитны, — язвительно возразил Хантер. Он был рад возможности продемонстрировать стойкость своего духа. Теперь он сосредоточил внимание на брюках Кальвина, сшитых из эластика, — еще одна вещь, которую Хантер считал достойной глубочайшего презрения. В то же время у Хантера были все основания опасаться этого человека. Он хотел, чтобы Блик ушел, и как можно скорее.
— Любопытно, сознаете ли вы, что скрежещете зубами, и довольно громко? — поинтересовался Кальвин. — Я знавал человека, страдавшего от такой же привычки. Так он, знаете ли, в конце концов стер свои зубы до корней. Безусловно, это симптом невроза. Фрейд в одной из работ пишет…
— Слушайте, Блик, — не выдержал Хантер, — ваш босс уже владеет тремя газетами, кучей периодических изданий и всеми теми безобразиями, которыми полон издательский рынок. Зачем ему понадобилась еще и эта несчастная «Артемида»? Почему бы не оставить ее в покое?
— Ему просто хочется владеть этим изданием, — объяснил Кальвин. — Хочется, и все.
— Ах, если ему хочется, то пусть придет сюда, — дрожащим голосом произнес Хантер. — Сам придет, а не посылает слугу.
— А! — вперившись в Хантера взглядом, воскликнул Кальвин Блик. — Ага!
Он что-то начинал понимать.
В этот миг дверь распахнулась и в комнату как маленький ураган влетела Анетта. В один присест она одолела расстояние от двери до стола, вспорхнула на него, прикрыв кипы бумаг своими разноцветными юбками, и уселась, подобрав под себя ноги, словно беженец на скале.
— А я бросила Рингхолл! К чертовой бабушке! — сообщила она Хантеру.
— Анетта! Ну сколько раз я тебя просил не входить в контору без стука! — укорил ее Кип. — У меня сейчас важный разговор, так что, пожалуйста, уходи!
Анетта только сейчас заметила постороннего. И тут же слезла со стола. Но было уже поздно. Приосанившись, Кальвин обратился к Анетте:
— Постойте, ведь нас еще друг другу не представили. — Он с огромным интересом рассматривал ее.
А Хантер, кажется, был взбешен.
— Анетта Кокейн, — сквозь зубы процедил он. — А это Кальвин Блик.
Анетта сделала грациозный книксен и протянула Кальвину руку. Его имя ей ни о чем не говорило. Но все же широкая, радостная улыбка расцвела на ее лице, обнаруживая все больше и больше маленьких беленьких зубчиков. Enchantée»,[5] — сказала Анетта.
— Несомненно, — отвечая на какую-то свою мысль, произнес Кальвин. — Теперь я это ясно вижу. Вы похожи на свою мать как две капли воды.
— А вы с ней знакомы? — спросила Анетта, но без особого удивления. В Европе знакомых матери можно было встретить везде.
— Имел честь встречаться, — сказал Кальвин. Небрежную расслабленность с него как рукой сняло. Аккуратнейшим образом сдвинув каблуки, он предупредительно склонился перед Анеттой, и, по всей видимости, ловил каждое ее слово.
— Уходите! — закричал Хантер.
— Можно ли мне узнать, ваша матушка сейчас в Лондоне? — не обращая внимания на него, поинтересовался Кальвин.
— Нет. Они с Эндрю все еще гостят в Турции, — ответила Анетта, с младенчества привыкшая называть родителей по имени.
— А вы долго пробудете в Лондоне, Анетта? — спросил Кальвин. — Позволено ли мне будет к вам так обращаться?
— Блик, когда вы наконец уберетесь! — снова вскипел Хантер.
— Не злись, Хантер, — произнесла Анетта. — Что с тобой? Предполагалось, что я пробуду в Лондоне весь этот год. Я учусь в колледже. То есть училась до трех часов дня.
— А где вы живете? — продолжал спрашивать Кальвин.
Хантер сел на стол и, с тихим мычанием, начал сгребать в кучу бумаги.
— Я живу здесь, — ответила Анетта. — С Хантером и Розой. А вы и Розу знаете?
— Удостоился такой чести, — сказал Кальвин. — Теперь я понимаю, вы скрыли от меня все, что можно было скрыть! — злобно бросил он Кипу. И тут же улыбнулся Анетте неожиданно веселой улыбкой, осветившей его бесцветное лицо и разом обнаружившей в нем множество новых деталей. — Расскажите о вашей школе, — попросил он. — История с уходом особенно занимательна.
— Да, прекрасная история. Я просто взяла и ушла!
— Но почему вы сделали это? — спросил Кальвин.
Он говорил и в то же время внимательнейшим образом рассматривал Анетту. С удовольствием отметил узкое, длинное тело, бледность лица, кремовую гладкость оголенных ног. Румяных Кальвин не любил. Он считал, что женщина должна быть окрашена равномерно.
— Потому что ничему бы там не научилась, — заметила Анетта. — Вот я и решила учиться самостоятельно. Собираюсь вступить в Школу Жизни.
— Приветствую ваше решение! — рассмеялся Кальвин. — Надеюсь, во время ваших занятий мы будем время от времени встречаться?
— Уходите, Блик! — вскочил со стола Хантер.
— Успокойся, Хантер, — сказала Анетта. — Где Роза?
— Пошла навестить доктора Сейуарда, — ответил Хантер, — а потом на фабрику.
— Когда же она вернется? — поинтересовалась Анетта. — Меня заботит, успею ли я сходить к Нине.
— Роза сказала, что вернется рано, — сообщил Хантер.
— Ну тогда я пойду к Нине завтра утром, — решила Анетта. — Мне очень хочется поговорить с Розой.
— Нина? Портниха? — тут же вмешался Кальвин. Глаза у него засверкали, как пара отшлифованных морем ракушек.
— Да, — посмотрела на него Анетта. — А вы…
— Убирайтесь! Убирайтесь! Убирайтесь! — закричал Хантер и начал бросать в воздух бумаги. Пыльное облако окутало всех троих. Анетта чихнула.
— Убирайтесь! — в четвертый раз крикнул Хантер и принялся толкать Кальвина к двери. Тот, не сопротивляясь, со смехом покинул комнату, и долго еще было слышно, как он хохочет и чихает, спускаясь вниз по лестнице.
Хантер вернулся и с досадой посмотрел на Анетту. Он тепло относился к ней, но еще в самом начале, когда Роза только предложила поселить у них в доме Анетту, заметил, что она может доставить им массу хлопот. И вот теперь его опасения, кажется, начали оправдываться. Да и новость, что Анетта бросила школу, вовсе его не обрадовала. «Вот оно, начинается!» — подумал Хантер, уныло глядя на хрупкое дитя.
— Думаешь, Роза похвалит тебя за то, что ты бросила Рингхолл? — спросил он.
— Ругать не станет! — чуть побледнев, дерзко ответила Анетта.
Этого-то Хантер и боялся — Розиной уступчивости.
— Теперь уходи, — пробормотал он. — Мне надо работать.
— А что подразумевал этот господин, когда сказал, что ты от него все скрываешь? — напоследок поинтересовалась Анетта.
— Понятия не имею, — бросил Хантер. — Прошу тебя, уходи. Уходи!
Дверь закрылась.
— Начинается, — снова пробормотал Хантер, — да, начинается…
3
Питер Сейуард работал за обширным столом, заваленным книгами, фотографиями и печатными простынями иероглифических надписей. Поверхности стола попросту не было видно. Местами книги лежали одна на другой, в три, в четыре слоя. Ими был устлан даже пол. В комнате находилось приблизительно три тысячи томов, из которых сотня, не меньше, была раскрыта. Некоторые из них лежали горизонтально, другие были поставлены под углом сорок пять градусов; часть — вертикально, отворенные на нужной иллюстрации; иные, наивно укрепленные обрывками веревки, стоймя стояли на полках, которые в большинстве своем достигали потолка. Оставшееся пространство было усыпано фотоснимками статуй и репродукциями картин, скрепленными одна с другой.