— Смотри, смотри, Готл, прелесть какая — ресницы длинные, черные и загнуты, как у куклы, и эти кудряшки! — подталкивала мужа к ребенку Ванда. Готл удовлетворенно кивнул: приятно было сознавать, что через месяц у него будет такой же малыш, что они сейчас с Дани на равных.
— Хорошо! — он обнял Ванду за плечи и та нежно прижалась к нему огромным тяжелым животом.
Обедали впятером — к столу подкатила на своем кресле Полина, последнее время хворавшая, но все так же выдерживающая форму. В ее героическом старании сохранить привычный облик, в этих серебряных, хорошо подстриженных волосах, в стареньком, хранящем следы ухода лице, в кремовом кружеве высокого воротничка, сколотого крупной камеей, была своеобразная гордая красота — красота уважения к себе и ближним, сила характера, не поддающегося издевкам разрушения.
— Рада видеть вас, Йохим. Вы здесь всегда желанный, но редкий гость. А ведь живете теперь поблизости — по европейским меркам мы почти соседствуем. И рада приветствовать вашу жену… Знаете, детка, — обратилась Полина к Ванде. — Я знакома с вашим мужем давно. Он так возмужал за эти годы…
— Да что ты, бабушка, как уж там «давно»? — удивленно прикинул Дани. — Еще и трех лет не прошло с тех пор, как я изображал Делона и мы очертя голову гнали из Австрии на моем молоденьком тогда «рено»!
— Да, всего три года, а сколько воды утекло! — вздохнула Полина. — Я теперь богачка — у меня Сильвия и Жан-Пьер. А вот Мари в клинике уже с осени и пока… Магазин пришлось взвалить на Дани, теперь он «мадам Дюваль»… И что бы вы думали? — Он прекрасно справляется, я бы дала ему пальмовую ветвь за лучшее исполнение женской роли!.. Да, приобретений много, но и потери большие. Вы, Йохим, наверное, слышали, Александра Сергеевна Грави умерла. Вы, кажется, были близки с ее семейством? Мы ведь почти ровесницы. Но уж очень ей тяжело пришлось в последние годы, все эти беды с внучкой…
— Ну что ты, бабушка, все о грустном. Смотри — мы жуем и процветаем, мужаем и размножаемся! — прервал Полину Дани, метнув испуганный взгляд на друга. Но тот лишь на миг оторвался от тарелки, пробормотав по поводу смерти бабушки Алисы что-то вроде формального: «жаль, очень жаль…» И все — проехали! Он не обратил внимания на упоминание об Алисе, не заметил, как пару раз запнулся на привычном «Ехи» Дани, поспешно заменив его шутливым «профессор». Он и не почувствовал, какими глазами смотрел вслед удаляющимся гостям его друг.
— Ты что, Дани, насупился как Жан-Пьер — плакать что ли собираешься? Давайте, ревите, парни, вместе! — сунула Сильвия мужу захныкавшего малыша. — Да счастливы они, счастливы! Смотри, как обнялись! Но губы Дани подозрительно дрожали.
— Больно как-то, а почему — не знаю. Не знаю я, Сильвия, теперь ничего не знаю! И человека этого, крепыша-победителя там в «мерседесе» — не знаю!
… Конечно, молодая чета провела день в Париже, остановившись в отеле «Бристоль» и постаравшись за это время ухватить самые яркие приманки, которые подсовывает туристам знаменитый город. Они поднимались на Эйфелеву башню и прошлись по Монмартру, видели Нотр-Дам и посетили чуть ли не все магазины на Рю Лафайет и Буасси д'Англас. Ванда закупала подарки для всего своего многочисленного семейства. «Вещи должны быть совсем не нужные, а просто «шикозные» — милые дорогие парижские пустячки», — утверждала она, освоив роль богатой родственницы. Бархатный «клубник» с эмблемой Кордена для отца, шелковый шарфик ручной росписи и крохотная сумочка «от Нины Ричи» для матери, духи, перчатки и браслет с литыми медальонами парижских достопримечательностей — сестре, да куча маек, игрушек и значков для «малышей.
Ванда увлеклась посещением магазинам.
— Ничего, ничего, Готл, я ведь здесь впервые. Ты тоже, кажется, в Париже не был? Может задержимся еще на пару дней? — робко предложила она откровенно скучавшему мужу.
— Ну уж — нет! — отрезал тот. — «Во-первых — я ненавижу магазины. Во-вторых — я бывал здесь. Как-то по случаю, на Рождество. И вообще, честно говоря, вредно тебе столько топтаться на сносях».
…Корнелию решили не навещать и прямо покатили к Леденцам, уже два дня томящимся в ожидании.
Что за удовольствие получала Ванда от этой поездки! Она въезжала в свой городок победительницей — она вырвалась, выстояла, утерла нос! Очень жаль только, что не удалось уговорить мужа проехать через Грац. Уж там-то, наверняка, знакомые лица, на каждом углу: удивление, всплеск ладоней: «Ванда! Ты ли этом? — Потрясающе!» Сколько раз воображала она, как под руку с супругом-знаменитостью попадет-таки на коктейль к Мици, или Алексу… или Вернеру? Нет, лучше, чтобы все они собрались вместе в обстановке высшего светского протокола — вечерние платья и «бабочки», тихая музыка и лакеи с шампанским. А дворецкий объявляет: «Господин и госпожа Динстлер!..» Полная тишина и появляются они в центре почтительно-завистливых взглядов, потому что и пресса и телевидение все время только и говорят, что о сенсационном «эффекте «Пигмалиона»… А среди гостей — обязательно Вольфи Шерер, отправивший ее тогда из Швейцарии обратно в Грац, словно ящик с посылкой… Все это уже не мечта, а почти реальность — лишь руку протянуть!
«Мерседес» несся той же дорогой, которой не так уж давно в компании небрежного Алекса и блеклого Йохима ехала на студенческий пикник пробивная провинциалка. Вот она теперь — в дорогой шубе и ворохе подарков, прямиком из Парижа. С огромным животом и новым изумрудным колечком, только что купленном на знаменитой Буасси д'Англас заботливым мужем: законная жена, хозяйка большого дома, соратница и компаньонка выдающегося ученого — она вырвавшаяся-таки из нищеты Ванда!
…Дом Леденцев, заново оштукатуренный и подкрашенный, выглядел все же маленьким и неказистым. Скрывавшие его летом абрикосовые деревья еще не зацвели, открывая взгляду невзрачные постройки. Вдобавок слева, вместо любимого сада выросло какое-то строение, по-видимому, гараж.
У калитки приезжих встречало празднично принаряженное семейством. Женщины — мать и старшая сестра Берта с дочкой на руках — в ярких кримпленовыми платьями, отец и зять — муж Берты — одели ради такого случая новые шляпы, а шестнадцатилетний Питер выглядел полным «ковбоем» — от джинсового костюма до остроносых рыжих ботинок с каблуками и бляхами. Охали, ахали, целовались, осматривали «мерседес», перетаскивали коробки с подарками и чемоданы и вдруг засуетились, торопя молодых к столу.
Самая большая в доме комната, служившая гостиной и столовой в торжественных случаях, была приведена в полное праздничное великолепие. Новая, полированная мебель, заменившая деревенские буфеты и шкафчики, свидетельствовал о росте благосостояния семьи, как и большой телевизор, отдыхающий под кружевной салфеткой.
Пока Ванда раздавала подарки, Берта, накинув ее меховой жакет с наслаждением крутилась перед зеркалом. «А мне-то шубка больше идет, правда, Ванда?» — кокетливо посмотрела она на молчаливого «свояка», как говорят, известного профессора.
— Вещь дорогая, сними дочка, а тот тут гвозди вокруг, — деланно озаботилась мать, прикидывая парижский шарфик. — Лучше бы пару отрезов кримплена привезла с французским рисунком. Наша булочница Вальнер ходит павой — на всю грудь Эйфелева башня сфотографирована! Представляешь — все прямо шеи сворачивают! Ты же видишь, Ванда, на мою фигуру в магазине модной вещи не подобрать — а еще хочется пощеголять под старость. Ведь я еще ничего! — Она кокетливо выпятила массивную грудью, демонстрируя подвязанный бантом французский шарфик.
Фрау Леденц — приземистая женщина-работяга, нарожавшая и вырастившая четырех детей, несмотря на свою трудовую беспокойную жизнь весила больше, чем какая-нибудь бездельница-матрона, возлежащая на пуховиках в окружении соблазнительных деликатесов.
— Ничего не поделаешь — наследственность! Наша бабка была еще толще в дверь боком входила. А вот Берта и Ванда — в отца — стройненькие. Только Питер богатырем растет — уже выглядит как двадцатилетний». Краснощекий увалень-толстяк отдаленно напоминал гимназического Пердикля, чувствовал себя= однако= не слабоком-бедолагой, а громилой-силачем и смотрел по-взрослому прямо и бойка. Самый младший брат Ванды, подававший интеллектуальные надежды, учился в городе, в частной школе — благо теперь родители могли позволить себе такую роскошь. А все спасибо Мартину — мужу Берты, выстроившему в кредит гараж на месте абрикосового сада и успешно перехватившего ремонтную инициативу у местных конкурентов.
Родители были довольны положением Ванды, отшучиваясь по поводу ее живота и явно хотели понравиться зятю.
— Ведь я еще, когда вы впервые сюда заявились с компанией студентов, углядела, что ты за моей Вандой ухлестываешь! Все ходил кругами вокруг да около= — подмигнула зятю фрау Леденц. — И как все складно вышло — работаете вместе и дело общее, и внучка мне скоро подарите. А этот-то, ваш, ну что приезжал тогда, сынок богатый — хребет сломал. Недавно в газетах фотографию видела. Перевернулся в машине, наркотики применял, что ли. Но его отец, видимо, всех купил — такую кашу заварил в защиту сынка. На картинке в газете он в кресле инвалидном и жена с двумя ребятишками за спинку держатся!
— Ты что, мам, у Алекса — жена? — удивилась Ванда, не забывшая о гомосексуальных наклонностях бывшего кавалера.
— Ну да, и мальчишки мал-мала. Вот как наша Клерхен, — фрау Ледец притянула к себе нарядную внучку. — Ну что, кукла, пойди, угости дядю Йохима конфеткой!
Трехлетняя девочка с капроновым бантом в жиденьких, коротко стриженных волосиках, в пышном нейлоновом платьице а ля принцесса, потопала к гостю, держа в кулаке тающую шоколадку. Она смотрела хмуро, насупив лоб и явно хотела поскорее скрыться в объятиях матери. Но Ванда подтолкнула племянницу к мужу, стараясь разжечь детолюбие будущего отца. — Иди, иди, посиди у дяди на коленях — он добрый, вон какого гусенка тебе привез!
Клара вдруг улыбнулась, ринулась к дивану и ухватив игрушку вместе с ней вскарабкалась на колени к гостю.
— Ну вот, Готл, ты прекрасно смотришься, просто прелесть! А ведь хочется уже такого? — заулыбалась идиллической картине Ванда. Девочка протянула руку и сняла с дяди очки, пытаясь их приспособить себе на нос. Все умиленно захихикали. Он сидел сжавшись, замуровав глубоко внутри рвущиеся наружу брезгливость и негодование. И боялся пошевелиться казалось одно движение, слово — и темные чувства прорвутся, затопив горячей лавой простоватую доброжелательность этих людей. Его мутило от розовой кожи, просвечивающей на затылке девочки под жиденькими волосками,