Мне так хотелось быть добрым вестником, что я кинулась к клумбе, нарвала больших садовых ромашек и, несмотря на позднее время, помчалась в Малаховку. Я была настолько включена в прошлое Анны Михайловны, что значительность события и момента казались мне тогда чуть ли не эпохальными.
Почти ночное мое явление на пороге маленькой застекленной терраски с оконными переплетами из мелких ромбиков с букетом ромашек было эффектным. Я и вправду увидела первую реакцию. И главное, что я увидела, – гордо поднятую голову: справедливость восторжествовала.
Странно сегодня ворошить это. Но вот свидетельство, вот доказательство: я взяла с собой десятилетнюю дочь, потому что подумала: «Она должна запомнить этот день». Я тогда еще не читала «Письмо в Россию» Владимира Набокова: «Прокатят века – школьники будут скучать над историей наших потрясений»…
Анна Михайловна отстояла название мемуаров, которое мне по-редакторски казалось банальным, но для нее имело полный и окончательный смысл – «Незабываемое». Они вышли в сокращенном виде в трех осенних номерах «Знамени» в 1988 году. Резонанс был огромный. Конечно, тут же нашелся издатель. Но Анна Михайловна поставила жесткое условие: отдаст рукопись только при том условии, что редактором полного текста буду я.
В издательстве меня встретили неласково. У них было достаточно своих сотрудников, а мне надо было платить какой-никакой гонорар. Я приехала домой раздосадованная, но отказаться не могла – обещала Анне Михайловне. Спустя неделю я отправилась туда забирать распечатку текста с тяжелым сердцем, предвкушая косые взгляды. Но меня ждал не просто теплый – горячий прием: не знали, куда меня усадить, предлагали чай-кофе… Я была потрясена такой метаморфозой и терялась в догадках. Оказалось, что накануне к Лариной ездил главный редактор с договором. Как многие юридические документы, издательский договор прочитать и понять нормальному человеку нелегко. Дотошный автор требовал разъяснения каждого пункта. На третьем часу разбирательства издатель не выдержал: «Анна Михайловна, это же чистые формальности»… И я представляю, как, подняв на него свои ясно-голубые глаза, она ответила: «Я подписывала протоколы допросов. Пока не пойму – не дождетесь». И тут они поняли, что в моем лице обрели буфер, что им не придется иметь дело с этой неуступчивой дамой.
С тех пор прошло уже больше тридцати лет. Много потрясений успело случиться в России. Школьникам будущих поколений будет над чем поскучать…
Избранные сны
На самом деле
Я пережил много страшных вещей в своей жизни. Некоторые из них произошли на самом деле.
Однажды после трудной рабочей недели я приехала в деревню. Больше всего хотелось лечь в гамак, взять необязательную книжку и только иногда чуть поднимать взгляд, почти раздражаясь на то, что мелькание солнечных пятнышек заставляет плясать строчки. Но не тут-то было. Непреодолимый зов «Лисички пошли!» потянул в рощу. Золотистые россыпи, возникающие то на мшистом пригорке, то на засыпанном сосновыми иглами пятачке, то вокруг трухлявого пенька, манили преклонить колени и мелкими точными движениями срезать молодые, упругие, крепкие – червяки лисички не трогают – грибочки. Движения были отработаны: если лениться в лесу и работать ножичком кое-как, потом замучаешься чистить. И вдруг я, как говорится, отключилась. Понимаю, что это продолжалось не больше пяти минут, потому что мои спутники не успели уйти далеко. Но, очнувшись, я обнаружила, что лежу в лесу на траве и почему-то в руке у меня нож. Почему я здесь? Зачем мне нож? Приступ паники пригвоздил меня к земле. Между тем, как я срезала шляпку с характерным горьковатым запахом, которая так и не долетела до корзинки, и этим мгновением что-то успело произойти, я успела где-то, а может быть, и кем-то побывать. И не минуты выпали из обычной жизни, а приоткрылось нечто обычно скрытое. И, как знать, не настоящее ли?..
Прочитала в дневнике деда, Леонида Евгеньевича: «Зашел в другую комнату что-то взять и вдруг осознал, что минут пять я прожил наяву совсем в другой жизни: все действия, которые я совершал, имели там полный логический смысл, но там они были связаны совсем с иными событиями, знаниями, решениями, достижениями и неудачами… Пребывание в том бытии было настолько же естественным, привычным, не возбуждало ни малейшего сомнения, волнения, тревог, там было свое настоящее, свое прошедшее и свое будущее. То бытие, как мне думается, сильно отличалось от здешнего, обычного, но, когда я в нем пребывал, мне так же не приходило в голову, что я могу его потерять или из него выскочить, выскользнуть, как сейчас в голову не приходит возможность ни с того ни с сего вдруг потерять это существование… Мне кажется, что там я был самим собой, хотя я был совсем другим человеком и, вероятно, имел отношение к каким-то людям, но каким именно, конечно, я не понимал. Каждое действие, которое я должен был совершить в этом мире, имело и там точный смысл, однако совсем другой».
Это состояние он описал в стихотворении «Реликт» (Ave mirabile, 2-я тетрадь, стр. 57):
Но эти удвоенья бытия
Ни ужаса, ни грусти не рождают.
Лишь удивление, когда я возвращаюсь
И снова нахожу себя в себе.
Другое выпадение из реальности настигло меня на вокзале в Санкт-Петербурге, кстати, опять в конце трудного дня: я приехала утренним «Сапсаном», целый день работала в издательстве и вечером возвращалась в Москву. Это был очередной всплеск ложных сообщений о готовящихся терактах. Полицейские, шустро заполонившие прозрачный параллелепипед Московского вокзала, скомандовали «Эвакуация, все на выход». И вдруг я понимаю, что нахожусь уже не внутри, у входа в кафе, где собиралась перекусить перед поездом, а на платформе. От выхода меня отделяла едва ли не половина длинного зала ожидания. Я не испугалась, я точно не бежала, дыхание не сбилось, просто выпала в другую реальность. Теперь я знаю, как совершаются подвиги и преступления. Но вот что меня мучает: а если бы на моем пути был ребенок или старик, посторонилась бы я, как неосознанно делаю в силу воспитания? Где я была? Кем?
А еще бывает то, что по-научному называется конфабуляция, ложные воспоминания. Прекрасно помню, как девочкой страстно желала встретить на дачных тропинках мальчика из более взрослой компании, куда меня по малолетству не приглашали. Конечно же, я была поражена классической каникулярной влюбленностью. Я так ясно представляла себе эту случайную встречу, так была готова к ней, так в точности знала не только свои первые слова, но весь ход беседы, в том числе и его реплики… Но пожелтели березы, кончилось лето, а пути наши так и не пересеклись. Но много лет спустя в разговоре с подругой я рассказала эту историю как реальную, лишь потом поняв, что то была типичная конфабуляция – память переплавила мечту в осуществившуюся.
А вот – забавное. Много лет я жила без балкона, а потому мечтала о нем. Мне казалось, что уж я-то не складывала бы на нем всякий ненужный хлам, не развешивала сушиться полотенца или же половые тряпки… Я бы поставила там кресло и сидела летним днем с книжкой и стаканом апельсинового сока. При этом я как-то не принимала во внимание, что давненько не бывало у меня времени на такое dolce far niente, да и балкон, нависающий над шумной московской улицей, к такому не слишком располагает. Мечта, она на то и мечта, что не вдается в детали. И вот в один прекрасный день я увидела на лоджии соседнего дома женщину в кресле, читающую книгу, – живое воплощение моих грез. Сидела она там и на другой день. На третий день я решила присмотреться попристальней, поскольку поза ее оставалась неизменной. Так я разглядела кучу брошенных на кресло в художественном беспорядке вещей, увенчанных раскрытой книгой. Но меня как магнитом каждый день влекло к окну, и еще долго, неделю, а может, две, прекрасная незнакомка все никак не могла дочитать свою книгу. Когда видение исчезло и обозначилась иная конфигурация предметов, мне было грустно, как всегда бывает при расставании с иллюзиями.
Умолчу о страхах, их лучше не тревожить…
Похвала ночным кошмарам
Земная жизнь кругом объята снами.
Сладко ль видеть неземные сны?
В Тверской области недалеко от нашего Устья есть деревня с удивительным названием – Сновидово. Мне следовало бы жить именно там. А может быть, и родиться…
Я всегда, с самого детства, видела сны. Если бы я их записывала, набралось бы многотомное собрание сочинений. Но сны редко поддаются не то что записи – даже пересказу. Кажется: все помнишь в деталях, начинаешь и сбиваешься, стройная только что логика рассыпается, диалоги не восстанавливаются, а яркие картины тускнеют и расползаются, как в детстве передержанная в воде переводная картинка.
Впрочем, бывает по-всякому.
Я не читаю детективов и никогда не смотрю никаких «страшилок» в кино или по телевизору. Тем страннее мой вчерашний сон. Какой-то щупленький маленький человечек хочет меня убить. Он этого не скрывает, даже показал мне пистолет, правда, странно большой, похожий на автомат. Я этого почти карлика очень боюсь. Но при этом он вроде бы живет у меня дома. Я с ужасом рассказываю всем о нависшей угрозе, но мне не верят (прямо по Маркесу – «хроника объявленной смерти»). Последняя капля: он сидит за моим столом и ест перепелиные яйца. Перед ним на тарелке целый десяток. Сначала он брюзжит, что они плохо чистятся, а потом устраивает скандал: почему у меня нет подставок для перепелиных яиц, и как же он будет их есть, если захочет сварить всмятку?
Несмотря на то что наяву карикатурность всего этого совершенно очевидна, пробуждение не приносит мгновенного облегчения. И еще какое-то время остаешься во власти липкого страха, обводишь глазами комнату, как бы пробуя реальность на вкус, и лишь затем с облегчением вздыхаешь – это был сон. Но еще не раз вернется вопрос: что же он означал? Страх смерти, боязнь предательства? Предупреждал о реальной опасности?