— Ты понял?
— Да.
Внезапно мне стало легче. Я уже испугался, что Кенникен знает, где я провел последние двадцать четыре часа, и заставит меня сейчас ехать к дому Гуннара. Меня это даже бы не удивило. Кенникен, казалось, знал обо всем. Примером мог послужить сегодняшний день, когда он хитро притаился в Гейсир. Кровь застыла у меня в жилах, когда я представил Элин или Сигурлин в его руках.
Мы проехали через Лаугарватн, направляясь в сторону Тингветлир. Выехали на шоссе, ведущее в Рейкьявик, но через восемь километров Кенникен велел мне свернуть влево на проселочную дорогу. Я ориентировался и хорошо знал, что она идет вокруг озера Тингвадлаватн. Размышлял, куда, черт возьми, мы могли ехать.
Ответ не замедлил вскоре прийти — мы съехали с дороги, направляясь по ухабам в сторону озера и небольшого домика, в окнах которого горел свет. Одним из символов социального положения жителя Рейкьявика является летний домик на берегу озера. Когда цены пошли вверх вслед за ограничением в строительстве новых домов, владение летним домиком над озером Тингвадлаватн представляет исландский эквивалент картины кисти Рембрандта на стене.
Я остановил автомобиль перед домом.
— Посигналь, — потребовал Кенникен.
Я нажал на клаксон, и на этот звук из дома показалась какая-то фигура. Кенникен снова приставил пистолет мне к затылку.
— Будь осторожен, Алан! — предостерег он. — Веди себя разумно.
Сам он предпринял далеко идущие меры предосторожности — меня ввел в дом, лишив малейшей возможности побега. Комната была обставлена в широко распространенном стиле, известном как шведский модерн, который в английском доме производит впечатление холодного и несколько искусственного, однако в Скандинавии выглядит уютно и естественно. В камине пылал огонь, что являлось для меня неожиданностью: в Исландии нет залежей угля, нет также и дерева для огня, поэтому вид естественного огня довольно редок. Много домов обогревается с помощью натуральных горячих источников, а остальные используют систему обогрева с нефтяным топливом. Но в камине Кенникена ярко пылали куски торфа, помигивая голубыми язычками.
Кенникен взмахнул пистолетом.
— Садись у камина и немного погрейся. Но сначала Ильич тебя обыщет.
Ильич оказался крепким мужчиной с широким плоским лицом. Его глаза чем-то напоминали азиатские, склоняя к предположению, что, по крайней мере, один из его предков жил за Уралом. Он тщательно меня обшарил, после чего повернулся к Кенникену и отрицательно покачал головой.
— Нет оружия? — подхватил Кенникен. — Очень разумно. — Он послал Ильичу милую улыбку и снова обратился ко мне. — Ну вот, сам видишь, Алан, какие идиоты меня окружают. Подними, пожалуйста, брюки на левой ноге и покажи Ильичу свой великолепный нож.
Я сделал, что он приказал. Ильич заморгал от удивления, а Кенникен здорово ему всыпал. Русский язык еще более богат ругательствами, чем английский. Таким образом, нож конфисковали, а Кенникен указал мне на кресло, которое Ильич с пылающим лицом поставил за мной.
Кенникен отложил пистолет.
— Что будешь пить, Алан Стюарт?
— Шотландское виски, если у тебя есть.
— А как же.
Он открыл буфет у камина и налил стакан виски.
— Чистое или с водой? Мне жаль, но содовой нет.
— Можно и с водой, — заверил я его. — Только сделай слабый напиток.
Он усмехнулся.
— Ну конечно. Ты должен сохранять здравый рассудок, — иронично заметил он.
Когда противник предлагает тебе выпивку, старайся пить слабые напитки.
Он долил воды в стакан и подал мне.
— Надеюсь, тебе понравится.
Я осторожно отпил из стакана и согласно кивнул. Если бы его содержимое оказалось чуть-чуть слабее, я не сумел бы даже отпить еще глоток. Кенникен вернулся к буфету и налил себе полный бокал исландской водки, после чего одним глотком опустошил половину. Я с недоверием смотрел, как он не моргнув глазом вливает в себя почти чистый спирт: если уж он не скрывался с выпивкой, то это доказывало, что он быстро спивается. Меня удивило, что в Конторе об этом ничего не знают.
— В Исландии трудно достать кальвадос?
Он оскалился и поднял вверх бокал с алкоголем.
— Это моя первая рюмка за четыре года. Сегодня у меня большой праздник.
Сел в кресло напротив меня.
— У меня есть причина праздновать — в нашей профессии редко случается, чтобы встретились старые знакомые. К тебе хорошо относятся в Конторе?
Я отпил водянистое виски и поставил стакан на низкий столик рядом со своим креслом.
— Я не работаю в Конторе уже четыре года.
Он приподнял бровь.
— У меня другая информация.
— В этом случае ошибочная. Я ушел оттуда после возвращения из Швеции.
— Я тоже ушел. Это мое первое задание за четыре года. Я тебе многим обязан, — он говорил спокойным, ровным голосом. — Но ушел не по собственной воле. Меня послали выполнять бумажную работу в Ашхабаде. Знаешь, где это?
— В Туркмении.
— Вот именно, — он постучал себя по груди. — Я, Вацлав Викторович Кенникен, направлен прочесывать границу в поисках наркотиков и перекладывать бумажки на столе!
— Такова судьба больших людей в этом мире, — заметил я. — Значит, тебя вернули оттуда для этой операции. Тебе, наверное, приятно.
Он вытянул ноги.
— О да, особенно мне доставило удовольствие известие, что найду здесь тебя. Видишь ли, было время, когда я считал тебя своим другом, — он слегка повысил голос. — Ты был мне близок, как брат.
— Не шути, ты же знаешь, что у агента разведки нет друзей.
Я вспомнил Джека и с горечью подумал, что и я, как когда-то Кенникен, убеждаюсь в истинности этого правила на собственной шкуре.
Кенникен продолжал, словно я вообще ничего не говорил.
— Даже ближе, чем брат. Я был готов отдать жизнь в твои руки. Так в итоге и поступил, — он всматривался в бесцветное содержимое бокала. — А ты меня предал.
Резким движение поднял бокал и опустошил его.
Я насмешливо заметил:
— Успокойся, Вацлав, на моем месте ты поступил бы точно так же.
Он упорно смотрел на меня.
— Но я тебе доверял, — почти жалобно сказал он. — Вот что самое болезненное.
Он встал и подошел к буфету. Бросил мне через плечо:
— Ты же знаешь, что у нас в стране ошибок не прощают. Ну, и вот. — он пожал плечами. — Попал за стол в Ашхабаде. Уничтожили меня, — хрипло закончил он.
— Могло быть и хуже, — утешил его. — Тебя могли сослать в Сибирь, например, на Колыму.
Когда он вернулся на место, в руке снова держал наполненный бокал.
— Так чуть было и не случилось, — спокойно ответил он. — Но друзья помогли. Мои настоящие русские друзья.
Он с усилием вернулся к делам дня сегодняшнего.
— Не будем зря терять время. У тебя есть один электронный прибор. Он находится у тебя не по праву. Где он?
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
Он кивнул.
— Разумеется, я не ждал от тебя ничего другого. Но ты должен отдавать себе отчет, что все равно вернешь его. — Он достал портсигар. — Итак?
— Хорошо. Мы оба уверены, что он у меня. Нет смысла вилять: мы слишком хорошо друг друга знаем. Но ты не получишь его.
Он достал из портсигара длинную русскую папиросу.
— А я думаю, что получу. Скажу тебе больше: уверен.
Он отложил папиросы и принялся искать спички по карманам.
— Видишь ли, для меня это не простая операция. У меня много причин желать твоих мук, причин, совершенно не связанных с делом того электронного прибора. Я абсолютно уверен, что получу его.
Голос у него стал холодным как лед. Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине. «Кенникен хочет угостить тебя кусочком острого ножа». Это слова Слэйда, а именно он сдал меня в руки Кенникена.
Кенникен что-то пробормотал, недовольный отсутствием спичек, после чего из-за моей спины появился Ильич с зажигалкой в руке. Кремень зажигалки высек искру, и Кенникен наклонил голову, чтобы прикурить. Снова посыпались искры, но пламя не появилось.
— Оставь ее! — сказал он раздраженно.
Он наклонился, взял листок бумаги, разжег его в огне камина и прикурил папиросу. Я с интересом наблюдал за Ильичом. Он не вернулся на свой пост за моим креслом, а подошел к буфету с алкоголем за спиной Кенникена.
Кенникен затянулся, выпустил облако дыма и поднял взгляд. В тот момент, когда он заметил отсутствие Ильича, в его руке появился пистолет.
— Ильич, ты что вытворяешь?
Пистолет в его руке не дрогнул. Ильич повернулся, держа в руках баллончик с газом.
— Заправляю зажигалку.
Кенникен надул щеки и закатил глаза.
— Прекрати заниматься чепухой! — резко сказал он. — Иди и обыщи фольксваген. Ты знаешь, что искать.
— Его там нет, Вацлав.
— Ильич проверит, говоришь ли ты правду.
Ильич поставил обратно в буфет баллончик с газом и вышел из комнаты. Кенникен не отложил пистолет в сторону. Но держал его сейчас как бы нехотя.
— Ну, и что я говорил? Мне выделили группу, собранную с бору по сосенке. Меня удивляет, что ты не использовал подвернувшуюся возможность.
— Не будь тебя, я бы все сделал как надо.
— Ну да. Мы хорошо знаем друг друга. Может, даже слишком хорошо.
Он положил папиросу в пепельницу и взял бокал.
— Я совсем не уверен, что работа над тобой доставит мне удовольствие. У вас, англичан, есть такая пословица: «Твоя боль — это моя боль», — он махнул рукой. — Может быть, впрочем, я плохо ее понял.
— Я — не англичанин, — возразил ему. — Я — шотландец.
— Я не вижу никакой разницы. Но вот что тебе скажу: ты в мою жизнь внес существенную разницу, — он сделал глоток из бокала. — А эта твоя девушка, Элин Рагнарсдоттир... ты ее любишь?
Я застыл.
— Она не имеет со всем этим ничего общего.
Он рассмеялся.
— Не беспокойся, у меня нет намерения ее обижать. У нее с головы волос не упадет. Не верю в Библию, но готов на ней поклясться, — в его голосе послышалась нотка иронии. — Могу даже поклясться на собрании сочинений Ленина, если ты считаешь замену равноценной. Ты веришь мне?