Здоровяк пытался протестовать, но Кенникен остановил его вопросом:
— Что делает Ильич?
— Разбирает на части автомобиль, — уныло ответил тот.
— Иди и помоги ему.
Они оба повернулись, но Кенникен резко сказал:
— Не ты, Григорий. Останешься здесь и будешь охранять Стевартсе-
на.
Дал ему свой пистолет.
— Могу еще выпить? — спросил я у Кенникена.
— Почему бы и нет? Можно не опасаться, что ты станешь алкоголиком, не проживешь так долго. Будь осторожен с ним, Григорий.
Они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Григорий стоял как раз напротив и таращился на меня пустым взглядом. Я очень медленно подтянул ноги и встал с кресла. Григорий поднял пистолет. Я улыбнулся ему, подняв пустой стакан.
— Ты слышал, что сказал шеф: у меня есть разрешение на последнюю выпивку.
Ствол пистолета опустился.
— Буду за твоей спиной, — предостерег он меня.
Я зашагал к буфету с алкоголем, не переставая говорить ни на секунду.
— Могу поспорить, что ты вырос в Крыму. Твой акцент трудно перепутать, Григорий. Я угадал?
Он промолчал, зато я говорил и говорил.
— Не вижу здесь русской водки, Григорий. Есть, правда, исландская, но это не одно и то же. Мне она не нравится. И вообще, водка, даже русская, мне не по вкусу. Мой любимый напиток — шотландское виски. Оно ведь и понятно, я же шотландец.
Позвякивал бутылками, чувствуя на затылке дыхание Григория. Налил в стакан виски и добавил воды. Повернулся, держа в руке стакан: Григорий стоял в метре от меня, целясь пистолетом прямо в живот. Я всегда говорил, что пистолет может быть очень эффектным оружием, а Григорий еще раз доказал, что тоже знает об этом. В помещении пистолет идеальное оружие для убийства. Если бы мне сейчас пришла в голову глупая мысль плеснуть алкоголем в лицо Григорию, он без труда перебил бы мне позвоночник.
Я поднял стакан выше.
— Твое здоровье! Как говорят в Исландии.
Возвращаясь на свое место, я по-прежнему держал руки высоко, так как в противном случае у меня из рукава выпал бы укрытый там баллон с газом. Передвигаясь так своеобразно, я, очевидно, выглядел довольно педерастично, ибо Григорий бросил на меня полный презрения взгляд.
Глотнул из стакана и взял его в другую руку. Когда я уже перестал вертеться, баллон оказался укрытым между накидкой и подлокотником кресла. Еще раз поднял тост за Григория и с интересом принялся вглядываться в огоньки торфа в камине.
На каждом газовом баллоне виднеется грозное предупреждение: «Внимание! Смесь очень огнеопасна. Не применять вблизи огня или пламени. Держать подальше от детей. Не прокалывать, не сжигать». Торговые фирмы не любят размещать на своих товарах грозные предупреждения, но обычно поступают так под нажимом закона, поэтому появление такого запрета неоспоримо доказывает его полную обоснованность.
Торф в камине горел ровным и веселым пламенем. Я понимал, что попытка забросить баллон в огонь может для меня закончиться двояко: либо баллон взорвется, как бомба, либо вылетит, как ракета, причем оба варианта меня устраивали. Единственной проблемой оставалось время, когда произойдет взрыв. Положить баллон в огонь представлялось простым делом, но я опасался, что кто-то, например, Григорий, может оказаться достаточно наблюдательным и сумеет его оттуда достать. Парни Кенникена вовсе не обязаны быть такими неудачниками, какими он их представлял.
Кенникен вернулся.
— Ты говорил правду, — сказал он, обращаясь ко мне.
— Я всегда говорю правду. Вся беда в том, что большинство людей этого не замечают. Так ты согласен со мной насчет Слэйда?
Он сморщил брови.
— Я не имел в виду твою глупую сказочку. Дело в том, что в автомобиле не нашли того, что искали. Где он?
— Я тебе не скажу.
— Скажешь.
Зазвонил телефон.
— Могу с тобой поспорить, что ничего от меня не узнаешь.
— Я не хочу здесь пачкать кровью ковер. Вставай!
Кто-то рядом поднял трубку.
— Могу ли сначала допить виски?
Ильич открыл дверь и позвал Кенникена.
— Будет лучше, если допьешь его прежде чем я вернусь, — сказал, уходя, Кенникен.
Он вышел из комнаты, а Григорий тотчас встал передо мной. Это несколько затрудняло реализацию моего плана, потому что, пока он торчал предо мной, я не мог бросить баллон в камин. Я коснулся лба и почувствовал, как покрываюсь испариной.
Кенникен вернулся вновь и глянул на меня испытующе.
— Ты, кажется, сказал, что мужчина, с которым ты был в Гейсир, случайный знакомый из отеля?
— Согласен.
— Что тебе говорит имя Джек Кейс?
Я безразлично смотрел на него.
— Абсолютно ничего.
Он грустно улыбнулся.
— И ты утверждаешь, что всегда говоришь правду, — он сел. — Похоже на то, что мои поиски потеряли всякий смысл. Говоря точнее, потеряли смысл для тебя. Догадываешься, что это значит?
— Со мной покончено, — ответил я и на самом деле так думал. Ситуация изменилась совершенно неожиданно.
— Я не остановился бы ни перед чем, чтобы вытянуть из тебя нужную информацию, но инструкция изменилась. Можешь не волноваться, Стевартсен, я избавлю тебя от мучений.
— Спасибо, — искренне ответил.
Он сочувственно покачал головой.
— Мне не нужна твоя благодарность. У меня приказ: убить тебя немедленно.
Снова зазвонил телефон.
Слова застряли у меня в горле.
— Почему? — хрипло спросил я.
Он пожал плечами.
— Ты мешаешь нам.
Я проглотил слюну.
— Ты должен подойти к телефону. Может, скажут, что приказ отменяется.
Он криво усмехнулся.
— Помилование в последний момент, да? Не думаю. Ты ведь наверняка догадываешься, почему сказал тебе о новой инструкции? Тебе хорошо известно, что обычно этого не делают.
Ясное дело, что знал, но не собирался ему в этом признаваться, чтобы не доставить еще больше удовольствия.
Телефон перестал звонить.
— В Библии есть неплохие места, — продолжал Кенникен. Например, «око за око, зуб за зуб». Я приготовил все к нашей встрече и искренне жалею, что не смогу реализовать свои планы в отношении тебя. Но хоть увижу, как ты потеешь от страха, вот как сейчас.
Ильич просунул голову в дверь.
— Рейкьявик, — сообщил.
Кенникена от злости передернуло.
— Иду.
Он поднялся.
— Подумай и попотей еще немного.
Я протянул руку.
— У тебя есть папиросы?
Он на полушаге остановился и громко рассмеялся.
— Великолепно, Алан! Вы, англичане, неотделимы от традиций. Разумеется, в соответствии с традицией ты имеешь право выкурить последнюю папиросу.
Он бросил мне свой портсигар.
— Может, еще что-нибудь?
— Да, — подтвердил я. — Хочу в новогоднюю ночь двухтысячного года оказаться на центральной площади Лондона.
— Глубоко сожалею, — подвел он итог разговора и вышел.
Я открыл портсигар, взял папиросу и принялся беспомощно обшаривать карманы. Затем очень медленно наклонился, чтобы взять лист бумаги.
— Хочу прикурить папиросу, — объяснил Григорию и наклонился в сторону камина, молясь в душе, чтобы русский оставался у двери.
Удерживая сложенный лист бумаги в левой руке, я наклонился вперед, а правую руку прикрыл телом. В тот момент, когда вытаскивал бумагу, одновременно бросил в камин газовый баллон, после чего вернулся на место. Помахивая бумагой, чтобы отвлечь внимание Григория от камина, приложил ее к папиросе и, затянувшись, выпустил облачко дыма. Специально ждал, пока огонь подберется к моим пальцам.
— Ай! — воскликнул я, энергично потряхивая рукой. Каждая уловка была хороша, только бы отвлечь его внимания от огня. Кстати, я сам изо всех сил старался не смотреть в сторону камина.
Щелкнула телефонная трубка, и появился величественно шагающий Кенникен.
— Дипломаты! — презрительно бросил он. — Будто у нас нет других забот.
Пырнул меня большим пальцем.
— Ну, хорошо, вставай!
Я поднял папиросу.
— А как быть с ней?
— Докуришь снаружи. У тебя будет много вре...
Взрыв баллона в закрытом помещении оказался оглушающе сильным, а взрывная волна разбросала по всей комнате кусочки торфяного жара. Я ждал того, что произошло и, конечно, среагировал быстрее, чем кто-либо из них. Не обратил внимания, что кусочек раскаленного торфа обжег мне шею, а вот полностью застигнутый врасплох Григорий не сумел справиться с горящим куском, который угодил ему на кисть руки, взвыл от боли и выпустил оружие.
Я метнулся через комнату, схватил пистолет и дважды выстрелил Григорию в грудь. Тут же развернулся, чтобы прихлопнуть Кенникена, прежде чем тот придет в себя. Он стряхивал с себя горящий торф, на звук выстрелов обернулся в мою сторону. Увидев нацеленный в него пистолет, схватил настольную лампу и изо всех сил швырнул в меня. Я уклонился, и поэтому пуля прошла мимо. Лампа пролетела над головой, угодив в лицо Ильичу, который как раз открыл дверь, торопясь на звуки выстрелов.
Это избавило меня от необходимости открывать дверь. Я оттолкнул Ильича и, спотыкаясь, выскочил в коридор, где с облегчением обнаружил, что входная дверь тоже открыта. Кенникен доставил мне несколько тяжелых минут, и я с радостью рассчитался бы с ним, но момент оказался неподходящим. Выскочив из дома, пробежал мимо лишенного всех четырех колес фольксвагена. Мимоходом послал еще на всякий случай пулю в сторону здоровяка, пытаясь этим аргументом убедить его не высовывать голову. Я вбежал в темноту, которая, к моему сожалению, оказалась не такой и темной, как бы желал, и направился в сторону пустыря.
На этой местности доминировала лава, испещренная морщинами извержений и покрытая толстым ковром мха со смутно вырисовывающимися кое-где карликовыми березками. Если бы я пересекал эту местность днем, то смог бы пройти за час не более полутора километров, не сломав при этом себе ноги в лодыжке. Передвижение в темноте требовало от меня громадных усилий, понимал, что перелом или даже вывих ноги означает для меня смерть на месте.