— Лучшие результаты получены Калтехе, на Западном побережье. Призрак подвергается бомбардировке бета-частицами, это жесткое бета-излучение приводит к распаду информационной матрицы.
— Все понятно, — кивнул Барни. — На том позвольте откланяться. Я отправляюсь в Беркли — послушаю, что мне скажут физики. — Он чувствовал себя полным идиотом — он сам начинал подумывать о том, как бы ему от себя избавиться!
— Странные вещи ты говоришь, — пробормотала Рони.
— Что тебя так удивляет? — спросил двойник Барни, сложив на груди руки.
— То, что ты сказал о Калтехе, — ответила Рони. — Насколько я знаю, они никогда не занимались призраками, — она взглянула на Барни и еле слышно прошептала:
— Попроси его показать руки!
— Покажи мне свои руки, — обратился Барни к двойнику. Он уже и сам видел, что с тем происходит что-то не то: челюсть приобрела знакомые угловатые очертания, глаза сузились в щелочки… — Впрочем, не стоит, — добавил Барни слабеющим голосом.
Его будущее насмешливо сказало ему:
— Бог помогает тем, кто сам себе помогает, Майерсон. Ты шляешься по закоулкам своего сознания, пытаясь найти того, кто пожалел бы тебя — пожалел, обогрел и все такое прочее. Я тебя жалею, Барни, я! Когда ты решил принять наркотик во второй раз, кто Отговаривал тебя? Я! Я освободил бы тебя отсюда, знай я, как это делается. А я, как ты, наверное, понимаешь, знаю об этих делах куда больше всех остальных.
— Что же с ним будет? — спросила Рони у его будущего «я», которое с недавнего времени таковым уже не являлось; к тому моменту, когда она сформулировала свой вопрос, метаморфоза уже закончилась, теперь за столом сидел Палмер Элдрич, седой высокий человек с изможденным лицом и крупными стальными зубами. — Неужели с ним это навсегда?
— Хороший вопрос! — кивнул Палмер Элдрич. — Мне тоже хотелось бы это понять. Меня это касается не в меньшей степени, — он повернулся к Барни. — Ты, вероятно, уже понял, что отслеживать свой обычный гештальт вовсе не обязательно, — ты можешь превратиться в камень, дерево, ракету, секцию антитермального козырька и так далее. Лично я перепробовал едва ли не все. Если ты становишься чем-то неодушевленным, например бревном, для тебя перестает существовать такая категория, как время. Для того кто жаждет поскорее вернуться в свой мир, этот вариант является прекрасным — возврат происходит мгновенно! Я же, признаться, возвращаться туда не спешу, — он понизил голос. — Если я вернусь в свои пространство и время, меня тут же убьет Лео Булеро. Таким образом, жить я могу только здесь. Что до тебя, Барни… — он заулыбался, — то я посоветовал бы тебе стать камнем. Я понятия не имею, сколько времени будет действовать наркотик — может быть, десять лет, может быть, сто, может быть, миллион! Есть и другой вариант: ты можешь стать какой-нибудь окаменелостью и лечь под стекло музейной витрины! — Элдрич смотрел на Барни едва ли не с нежностью.
Немного помолчав, Рони сказала:
— Может быть, он прав, Барни…
Барни подошел к столу, поднял с него стеклянное пресс-папье и тут же вернул его на место.
— Мы его коснуться не можем, — пробормотала Рони, — он же свободно…
— Способность призраков манипулировать материальными объектами — вещь достаточно хорошо известная. Она доказывает то, что призраки или духи не просто отображаются в какой-то конкретной реальности, но присутствуют в ней! Вспомните о полтергейсте: духи резвятся так, что стены ходуном ходят, при этом они остаются духами!
На одной из стен поблескивала металлическая пластинка. Это был памятный жетон — приз, которого удостоились работы Эмили на выставке, состоявшейся за три года до того, как Барни был призван на службу в колонии. Пластинка висела там же, где и прежде.
— Я хочу стать этим! — воскликнул Барни, указывая на жетон, представлявший собой табличку, вырезанную из красного дерева и взятую в медную рамку; он был уверен в том, что его двойник ни за что не выбросит ее. Оставалось понять, каким образом он, человек, мог стать памятным жетоном, висящим на стене.
— Майерсон, тебе помочь? — обратился к нему Палмер Элдрич.
— Да!
И в тот же миг таинственная сила властно подхватила его и понесла в неведомые дали. Он раскинул руки в стороны, чтобы удержаться на ногах, и вдруг почувствовал, что он действительно летит, точнее, падает! Падает в бездонный сходящийся колодец. Он вдруг понял, что Элдрич снова обманул его, этот монстр с железными зубами обвел его вокруг пальца и сделал нечто такое, о чем он, Барни Майерсон, не имеет ни малейшего понятия…
— Будь ты проклят, Элдрич! — беззвучно прокричал своими, теперь уже бесплотными, губами Барни, падая все дальше и дальше, проваливаясь все глубже и глубже. Теперь над ним не была властна и гравитация — он утратил свой вес, он не был теперь даже призраком!
«Оставь мне хоть что-нибудь, Палмер! Молю тебя, оставь мне хоть частичку меня! — вспыхнуло в сознании, но тут же поползли тяжелые мысли, в которых невозможно было усомниться. Палмер Элдрич сделал это не сейчас. Он сделал это еще там, на Марсе, а может быть, и еще раньше, где-то на заре этого мира… — Я… Я отомщу ему! Я вернусь на Марс, приму токсин и подам на него в суд! Я сделаю это не ради Лео и не ради его гнусной компании, нет! Я сделаю это ради себя самого! Держись, Элдрич!!!»
Кто-то смеялся, кто-то заливался дурацким смехом. Это был смех Палмера Элдрича, но исходил он…
«Это смеюсь я, Барни Майерсон».
Он посмотрел на свои руки. Левая — морщинистая, бледно-розовая, покрытая мелкими бесцветными волосками. Правая — блестящая, гладкая, мощная…
Он разом понял все. Палмер Элдрич последовательно шел именно к этому — он заместил его, Барни, собой.
«И убьет Лео Булеро не кого-нибудь, но именно меня, — подумалось ему. — И в память об этом люди возведут памятник…
Я — Палмер Элдрич. И дай бог, чтобы Эмили ответила мне отказом».
Глава 12
Одной рукой он касался Терры, другой доставал системы Проксимы Центавра. Человеком он уже не был, назад вернулось нечто другое. Он обладал огромной силой. Он мог одолеть смерть.
Но он не был счастлив, ибо был совершенно одинок. И потому он пытался повести за собой других — он хотел, чтобы они стали такими же, как он.
Среди прочих был и Барни Майерсон.
— Майерсон, — сказал он. — Скажи мне, черт возьми, что же ты при этом теряешь? Женщину, которую ты некогда любил, вернуть невозможно, и повинен в этом только ты сам. Дальше. Ты вдруг решил, что все это время ты жил неправильно. Но скажи мне, кто в этом виноват? И разве возможно исправить всю твою прошлую жизнь? И наконец, последнее — то, что ты сознательно исключил из своей жизни, не сможет вернуться к тебе в прежнем своем качестве. Ты, надеюсь, понимаешь смысл сказанного?
Молчание.
— И еще. Ты забываешь об одном немаловажном обстоятельстве, — продолжил он. — Она стремительно деградирует, и повинна в этом так называемая эволюционная терапия, изобретенная немецким костоправом, которому самое место в каком-нибудь нацистском концлагере! Она вовремя остановилась, вернее, ее вовремя остановил супруг, но даже тех двух-трех сеансов было достаточно для того, чтобы она стала другой. Как и прежде, она продолжает лепить вазочки, как и прежде, они пользуются успехом, но наделе она уже не та, что была прежде! Я думаю, она вряд ли понравилась бы тебе, встреться ты с нею сейчас. Ни прежней глубины, ни прежнего ума… Вернись она к тебе, и ты тут же захочешь уйти. Того, что было прежде, уже не будет.
Он выдержал долгую паузу и наконец услышал в ответ:
— Ты прав.
— Тогда скажи, куда бы ты хотел отправиться? — спросил он у Барни. — Марс? Если не Марс, то что — Терра?
Тот, другой, которого звали Барни Майерсон, ответил:
— Нет. Я ведь по своей воле ее покинул, мне там делать нечего.
— Хорошо, значит, не подходит и Терра… Что у нас остается? — Немного подумав, он продолжил: — Остается Проксима. Ты никогда не видел ни Проксимы, ни ее обитателей. Кстати, ты, наверное, уже догадался, что я являюсь мостом — мостом между двумя нашими системами. Они в любой момент могут прийти сюда через меня, и не приходят только потому, что я их пока не пускаю! Но их нетерпение растет с каждым днем, — Он захихикал: — Они уже выстроились в длинную очередь, прямо как дети перед входом в цирк!
— Преврати меня в камень!
— Это еще зачем?
— Чтобы я ничего не чувствовал, — ответил Барни Майерсон. — Меня уже от всего этого тошнит!
— А если я предложу тебе стать частью моего организма?
Молчание.
— Мы будем работать на пару. Как ты понимаешь, Лео мне не чета — я занимаюсь делами куда более серьезными! Все эти грязные делишки не для меня! — «Охо-хо, — подумал он про себя. — Скоро Лео меня убьет; правда, это скоро только для них, но никак не для меня…» — Я хочу познакомить тебя с одним из моих замыслов. Может быть, он как-то вдохновит тебя, пусть он и прост.
— Меня уже ничто не вдохновит.
— Я собираюсь стать планетой.
Барни рассмеялся.
— Что тебя так развеселило? — воскликнул он, оскорбившись.
— Ты окончательно свихнулся! Кто бы ты ни был — человек или что-то совсем иное, — ты тронулся, понимаешь? Тронулся!
— Я ведь даже не успел объяснить тебе, что под этим следует понимать, — сказал он с достоинством. — На этой планете я должен стать всем и каждым! Ты, конечно же, понимаешь, о какой планете идет речь.
— О Терре?
— Черт возьми, конечно же нет! Я говорю о Марсе!
— Но почему именно о Марсе?
— Он новый. Все еще в потенции, все в будущем. Я стану всеми прибывающими на него колонистами, всем его населением. Я буду определять лицо их цивилизации, или — точнее — я буду их цивилизацией!
Молчание.
— Ну давай! Скажи хоть что-нибудь!
— Объясни мне одну простую вещь, — сказал наконец Барни Майерсон. — Ты можешь превратиться во что угодно, даже в целую планету, я же не могу стать и памятным жетоном! Почему это так?