[37].
Процесс распада ускоряется, жизнь возвращается к граниту и метану. Жерновов не остановить. А они, эти безумцы, спешат обратить нас в камень и пыль. Хотят помочь Natur[38].
Я знаю — почему, — подумал Бэйнс, — Им хочется быть не жертвами, а движущей силой природы. Они приравнивают свое могущество к Божьему, считают себя подобными Богу. Вот она, суть безумия. Все они одержимы одной идеей. У каждого настолько возросло самомнение, что ему и в голову не придет считать себя иначе как божеством. Это не гордыня и не высокомерие — это раздувание собственного „я“ до такой степени, когда исчезает разница между поклоняющимся и предметом поклонения. Не человек съеден Богом, а Бог съеден человеком. Чего они не могут уразуметь, так это своей ничтожности. Но что в этом плохого? Разве так — не лучше? Кого боги отмечают, того призывают к себе. Будь незаметен — и минует тебя злоба сильных мира сего».
Расстегивая ремень, Бэйнс произнес:
— Мистер Лотце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?
Лотце ошалело взглянул на него.
— Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Я изменил форму носа и черепа, уменьшил поры, осветлил кожу. Иными словами, избавился от внешних признаков. Даже стал вхож в круги Рейха. Никто не подозревает, что я еврей. И… — Сделав паузу, он придвинулся к Лотце вплотную и зашептал: — И я не один. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.
— Служба безопасности… — выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:
— Пожалуйста, сообщите — СД проверит мое досье. Но учтите: у меня есть могущественные покровители. Некоторые из них арийцы, другие — евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания. А вскоре я сам донесу на вас. И вы окажетесь в камере предварительного заключения. — Он улыбнулся, кивнул и двинулся по проходу вместе с другими пассажирами.
Они спустились по тралу на продуваемое ветром поле. Внизу Бэйнс случайно оказался рядом с Лотце.
— Знаете, мистер Лотце, — произнес он, взяв художника под локоть, — вы мне не понравились. Думаю, что я в любом случае донесу на вас. — Он отпустил руку блондина и ускорил шаг.
На краю поля, у дверей вокзала, толпились встречающие. Ищущие глаза, радостные улыбки, машущие руки. Впереди стоял коренастый японец средних лет в добротном пальто английского покроя, остроносых полуботинках и котелке, рядом — японец помоложе. На пальто коренастого блестел значок Тихоокеанского Торгпредства Имперского правительства. «Мистер Тагоми собственной персоной, — подумал Бэйнс. — Приехал меня встречать».
Шагнув вперед, японец громко произнес:
— Герр Бэйнс? Добрый вечер! — и выжидающе вскинул голову.
— Добрый вечер, мистер Тагоми, — Бэйнс протянул руку. Рукопожатия, поклоны. Молодой японец тоже поклонился, приветливо улыбаясь.
— Прохладно на открытом поле, сэр, — сказал Тагоми. — Мы предлагаем воспользоваться вертолетом. Не возражаете, сэр? Или вам необходимо уладить какие-нибудь дела? — Он вопросительно заглянул и глаза Бэйнсу.
— Готов лететь сию секунду, — сказал Бэйнс. — Хотя надо бы зарегистрироваться в гостинице. И багаж…
— Мистер Котомичи обо всем позаботится, — заверил Тагоми. — Багаж выдадут через час, не раньше. Ждать дольше, чем вы летели.
Котомичи улыбнулся и кивнул.
— Прекрасно, — сказал Бэйнс.
— Сэр, у меня для вас подарок, — заявил Тагоми.
— Простите?
— Чтобы у вас сложилось благоприятное впечатление о нашем представительстве… — Он сунул руку в карман пальто и достал маленькую коробку. — Из лучших objects d’art[39] Америки. — И протянул коробочку Бэйнсу. — Наши сотрудники весь день ломали голову, что бы вам подарить. Решили остановиться на этом подлиннике угасающей североамериканской культуры, сохранившем аромат далеких, счастливых дней.
Бэйнс открыл коробочку. В ней на черном бархате лежали наручные часы «Микки-Маус».
Неужто Тагоми захотелось пошутить? Бэйнс поднял глаза и увидел серьезное, озабоченное лицо японца. Нет, это не шутка.
— Большое спасибо, — поблагодарил Бэйнс. — Действительно прекрасная вещь.
— Во всем мире не наберется и десятка настоящих часов «Микки-Маус» выпуска тридцать восьмого года, — произнес Тагоми, внимательно наблюдая за лицом Бэйнса. — Их нет в коллекции ни у одного из моих знакомых.
Они вошли в здание вокзала и стали подниматься по лестнице. Следовавший позади Котомичи произнес:
— Харусаме ни нурецуцу яне но темари кана…
— Что это? — спросил Бэйнс у Тагоми.
— Старинное стихотворение, — пояснил Тагоми. — Хайку середины эпохи Токугава. «Идет весенний дождь, и на крыше мокнет детский мячик».
Глава 4
Уиндэм-Мэтсон проковылял по коридору и скрылся в цехе «Корпорации У-М». Провожая его взглядом, Фрэнк подумал, что его бывший хозяин вовсе не похож на капиталиста. Легче принять его за бродягу, горького пьяницу, которого вымыли, побрили, причесали, одели с иголочки, накачали витаминами, дали пять долларов и велели начать жизнь сызнова. Хозяин всегда прибеднялся, ловчил, суетился, заикался перед каждым встречным и даже старался его ублажить, будто видел в нем возможного врага. Манерой держаться он как бы говорил: «Все норовят меня, бедолагу, обидеть».
На самом деле старина У-М был куда солиднее, чем казался с виду. Он контролировал несколько предприятий, играл на бирже, приторговывал недвижимостью.
Фрэнк двинулся за ним следом, отворил большую металлическую дверь и шагнул навстречу грохоту машин, ставшему привычным за многие годы; его окружали люди и механизмы, сверкала электросварка, в воздухе висела пыль. Фрэнк ускорил шаг, догоняя бывшего хозяина.
— Эй, мистер У-Эм! — позвал он.
Уиндэм-Мэтсон остановился возле человека с волосатыми руками; его звали Эд Маккарти, он был мастером цеха. Оба повернулись к Фрэнку.
— Прости, Фрэнк, — произнес Уиндэм-Мэтсон, нервно облизывая губы. — Мне и в голову не приходило, что ты можешь вернуться после всего, что наговорил. Но теперь ничего не поделаешь — твое место занято.
Его черные глаза так и бегали. «Это наследственное, — подумал Фрэнк. — Изворотливость у него в крови».
— Я пришел за своими инструментами, — произнес Фрэнк, с удовольствием слушая свой уверенный голос. — Больше мне ничего не нужно.
— Ну что ж, забирай, — промямлил Уиндем-Мэтсон с сожалением. Видимо, он еще не думал о возможности прибрать к рукам инструменты Фрэнка. И — к Маккарти: — Кажется, это по твоей части, Эд? Разберись с Фрэнком, ладно? У меня дел по горло. — Он глянул на карманные часы. — Слушай, Эд, мы с тобой обсудим наши дела после. Мне надо бежать. — Он похлопал Маккарти по плечу и, не оглядываясь, затрусил прочь.
Эд Маккарти и Фрэнк остались вдвоем.
— Захотел вернуться? — помолчав, спросил Маккарти.
— Да, — ответил Фрэнк.
— Ты молодец. Здорово вчера выдал.
— Молодец-то, молодец, — пробормотал Фрэнк, — но где еще найдешь такую работу? — Он чувствовал себя разбитым и беспомощным. — Ты-то меня понимаешь.
Они часто делились друг с другом заботами.
— Чепуха, ты отличный мастер. За станком тебе нет равных. Я видел, как ты за пять минут сработал деталь, да еще успел очистить от заусенцев. Правда, что касается сварки…
— Я и не говорил, что хорошо варю, — перебил Фрэнк.
— А тебе не приходило на ум начать собственное дело?
— Ты о чем? — удивился Фрэнк.
— О ювелирных изделиях.
— О господи!
— Оригинальные украшения. Не на продажу. На заказ. — Маккарти отвел его за угол — там было не так шумно. — Тысчонки за две можно снять под мастерскую небольшой подвал или гараж. Я тут как-то рисовал эскизы женских сережек и подвесок. Помнишь? Настоящий модерн. — Он взял клочок бумаги и стал рисовать — медленно, сосредоточенно.
Заглянув Эду через плечо, Фрэнк увидел эскиз браслета. Он давно не встречал ничего подобного. Только довоенные вещи. Но все они — даже старинные — были стандартными. Никаких абстрактных узоров, как на этом браслете.
— Кому нужно современное искусство?
— Создадим рынок, — нахмурился Маккарти.
— Сами, что ли, будем продавать?
— Нет, через магазины. Вроде той роскошной лавки на Монтгомери-стрит.
— «Художественные промыслы Америки», — припомнил Фрэнк. Он никогда не посещал такие шикарные магазины, да и мало кто из американцев заходил туда: выставленные там вещи были по карману только японцам.
— А тебе известно, чем торгуют в таких магазинах? — осведомился Маккарти. — И на чем наживаются? На дурацких серебряных нашлепках от индейских поясов из Нью-Мексико. На всякой дряни вроде осколков тарелок — якобы туземном искусстве.
Фрэнк долго не сводил глаз с Маккарти. Наконец произнес:
— Мне известно, что еще они продают. И тебе тоже.
— Да, — подтвердил Маккарти.
К тому, чем торговали в магазинах редкостей, они имели самое непосредственное отношение. И не первый год.
Официально «Корпорация У-М» специализировалась на выпуске кованых перил для лестниц и балконов, решеток для очагов и оград для новых фешенебельных домов. Изделия выпускались крупными партиями по типовым чертежам, например: сорок каминных решеток для сорокаквартирного дома. Но «Корпорация У-М» производила не только перила — основные прибыли приносила деятельность иного рода.
Используя большой арсенал инструментов, станков и материалов, корпорация подделывала предметы довоенной Америки в широком ассортименте. Эти подделки, разбавленные подлинными вещами, очень осторожно и расчетливо поставлялись на оптовый рынок предметов искусства, и невозможно было подсчитать, сколько фальшивок ходит по свету. Да никто и не пытался.
Вчера, уходя с работы, Фрэнк оставил на верстаке наполовину сработанный револьвер эпохи покорения Дикого Запада. Он сам готовил форму и отливки, оставалось отшлифовать детали. Для стрелкового оружия времен Гражданской войны и Фронтира рынок был неограничен; все, что мастерил Фрэнк, «Корпорация У-М» сбывала без всяких хлопот.