Они получили все сполна. Им вручили редкие тибетские манускрипты, молитвенные колеса и другие вещи. Они посетили молодых лам в их кельях. Им дали образцы монастырских публикаций, которые подводили солидный базис под современный материалистический культ повторного рождения. Нойес нервничал, а Родитис спокойно следовал за гуру, задавая вопросы, кивками выражая согласие, показывая неподдельное внимание и полное спокойствие.
Тени удлинились. Сумерки поползли по континенту. Гуру ни о чем не просил, а Родитис не предлагал. Наконец они снова вернулись в кабинет гуру для прощания.
— Пусть желания вашего сердца исполнятся, — сказал гуру, — что бы вы ни пожелали. Вправе ли я предположить, что человек вашего положения даже сейчас имеет какие-либо неосуществленные желания?
— О да, и множество, — засмеялся Родитис.
— Я не сомневаюсь, что некоторые из них скоро осуществятся.
— Спасибо вам, — сказал Родитис. — Я так благодарен, что вы уделили нам так много вашего драгоценного времени. Этот визит я запомню надолго.
— Мы рады, — сказал гуру. Молодой монах с худым лицом провел их в комнату, где они оставили свою одежду. Они оделись и вышли из ламаистского монастыря молча. У Нойеса, видимо, сильно разболелась голова. Вероятно, в его черепе снова разбушевался старина Кравченко.
Они сели в машину.
— Утром, — сказал Родитис, — переведи на их счет миллион долларов.
— Так много?
— Кауфман дал им миллион, а может, и больше, не так ли? Разве я могу дать им меньше?
— Но ты не Кауфман, — заметил Нойес.
— Пока нет, — ответил Родитис.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ризе Кауфман было шестнадцать лет, вполне достаточно для первой трансплантации личности. Она созрела в отношении процесса Шеффлинга тремя месяцами раньше, в январе. Но в это время умер старый дедушка Пол и было не совсем удобно поднимать вопрос о трансплантации. Прошло время. Черные повязки убрали в шкаф, раввины перестали их беспокоить, и жизнь семьи стала возвращаться в нормальное русло. Разговоры о трансплантации, кажется, так и витали в воздухе. Все в семье были обеспокоены — кому достанется старина Пол. В ее присутствии об этом старались не говорить, считали еще ребенком, но она обо всем знала. Ее отец опасался, что Пол достанется Джону Родитису. Это было бы забавно, думала Риза. Это послужило бы им уроком за то, что они обижали маленького грека. Но Риза, без сомнения, знала, что её отец будет драться как черт, чтобы уберечь личность Пола Кауфмана от Родитиса.
При этой мысли она хихикнула. Расстегнув пуговицу на плече, она сбросила платье и обнаженная вышла на широкий балкон.
В тысяче футах внизу сумасшедше мелькали и кружились автомобили. Но здесь, на девяносто пятом этаже, было тихо и спокойно. Апрельский воздух был прохладен, чист и свеж. По ее телу скользили утренние солнечные лучи. Подняв руки, она потянулась и глубоко вздохнула. У нее не кружилась голова, когда она глядела вниз, даже если при этом, как сейчас, перегибалась через перила. Она подумала о том, как отреагирует какой-нибудь прохожий, если посмотрит вверх и увидит лицо и голую грудь Ризы Кауфман. Но никто не смотрел вверх, к тому же на таком большом расстоянии различить что-либо было невозможно. Во всей округе не было другого такого высокого здания, чтобы ее можно было увидеть оттуда. Она могла стоять так, абсолютно голая, сколько угодно, не боясь быть замеченной посторонними. И все же ей хотелось, чтобы ее кто-нибудь увидел. Например, пилот низко летящего вертолета начал бы кружить, увидев, что по балкону расхаживает обнаженная девушка.
Риза засмеялась. Этот дом был частью владений Пола Кауфмана. Когда они оформят завещание, все перейдет к ее отцу — племяннику Пола и основному наследнику. «А когда-нибудь, — подумала Риза, — это здание будет моим».
Она расправила волосы и они заколыхались от утреннего ветерка.
Риза была высокой девушкой, ростом около шести футов, у нее было стройное, немного угловатое тело, черные волосы, блестящие черные глаза и, как она считала, семитский нос. Ей нравилось представлять себя йеменской еврейкой, беспокойной дочерью пустыни, прямым потомком рода Авраама и Сары.
Она и впрямь была похожа на принцессу бедуинов, но упрямая генеалогия настаивала на том, что линия Кауфманов вела в Лондон двадцатого века, а оттуда — в Киев девятнадцатого, где и терялась в безымянной русской крестьянской глубинке. Тем не менее она продолжала цепляться за свою романтическую фантазию.
Она начала делать наклоны, доставая пальцы ног, не сгибая колен. Хоп. Хоп. Хоп. Она могла повторять это упражнение сотни раз, если бы захотела. Ее маленькие груди вздрагивали и раскачивались, когда она двигалась, вниз, вверх, вниз, вверх. Риза гордилась тем, что у нее такая маленькая грудь, хотя пышные бюсты снова начали входить в моду. Она довольно часто ходила нагишом, а в таком костюме, считала она, маленькие девичьи груди выглядят более симпатично, чем большие. Конечно же, со временем они могли бы стать и больше, но она сомневалась в этом. С тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, у нее не увеличился ни рост, ни размер груди, ни что-либо другое. Хоп. Хоп. Она легла на балконе, прижавшись к холодной плитке спиной и ягодицами и резко подняла ноги вверх.
Было бы интересно узнать, подумала она, как ощущают себя женщины с большой грудью. Узнать бы, как они таскают все это мясо на своих ключицах. Риза мысленно отметила про себя попробовать какую-нибудь грудастую потаскуху, когда ей будут предлагать кандидатуры для ее первой трансплантации. Исследовав ее память, она узнает все ощущения женщины с большой грудью, а ей самой вовсе не надо будет носить на себе весь этот груз.
«Но когда же у меня будет трансплантация?» — Это был щекотливый вопрос. В шестнадцать лет она была физически достаточно зрелой для процесса Шеффлинга, но юридически не самостоятельна в принятии решения. Необходимо было согласие отца. В прошлом году, когда Риза решила, что настало время расстаться со своей невинностью, было значительно проще — она попросту села на ближайший самолет в Канн, нашла первого попавшегося смазливого мальчишку и отдалась ему. Но если бы она пошла в банк душ без соответствующего на то разрешения, то ее просто вышвырнули бы оттуда, независимо от того, какую фамилию она носит.
Она оглянулась и увидела, что за стеклянной дверью между комнатой и балконом двигаются какие-то фигуры.
Риза встала на ноги. К ней шел ее отец, а с ним его подружка Елена Вольтерра, итальянка. Улыбнувшись, Риза прислонилась к стене и стала ждать их появления.
Ее отец был в пестром деловом костюме, очень модном и элегантном. Длинные черные волосы были зачесаны так, что лишь подчеркивали его грубые черты: острые углы скул, выдающийся подбородок и крючковатый нос. Но, несмотря на весь этот набор углов и плоскостей, которые, вместе взятые, составляли его лицо, Марк как-то ухитрялся быть привлекательным. Риза отчаянно его любила, и, конечно, они оба об этом знали и скрывали это что есть силы. Его глаза лишь мельком скользнули по угловатой фигуре дочери.
— Хочешь посетить больницу? — спросил он. — На этой широте в апреле еще рановато принимать солнечные ванны.
— Здесь достаточно тепло, Марк, — сердито ответила она.
— Надень что-нибудь.
— Зачем, если мне не холодно?
— Хорошо, — сказал Марк. — Не надо. Но я не буду с тобой говорить. По крайней мере, пока ты голая.
— Это не демократично, Марк. Когда ты установил табу на наготу?
— Это вовсе не табу, Риза. Я просто забочусь о твоем здоровье. Должен же я проявлять заботу о твоем здоровье, а? К тому же…
— Хорошо, — согласилась Риза. — Давай поговорим в комнате.
Обнаженная, она прошествовала мимо них через застекленную дверь и уселась в абстрактной формы кресло из вспененного пластика рядом с большим зеркалом, обхватив руками поднятое колено. Она перевела взгляд со своего отца на Елену, которая была явно раздражена ее поведением. Хорошо. Пусть себе кипит. У Елены было именно такое тело, о котором она размышляла совсем недавно. Плотное. Даже слишком. Полные бедра, толстые ноги, высокая и объемистая грудь. И одевалась она так, чтобы подчеркнуть свои прелести. Риза не завидовала фигуре любовницы отца. Обычно Елена носила корсет и различного рода подтяжки, что давало возможность ее формам производить надлежащий эффект, но Риза хорошо помнила ту вечеринку на пляже, когда все они купались нагишом, и бедная Елена так ужасно трясла своими телесами. Ее тело было приспособлено либо для кровати, либо для открытого официального платья, но отнюдь не для прогулок в голом виде. Риза спрашивала себя: если бы Елена завтра умерла, взяла бы она ее личность для трансплантации? Вряд ли. Да и Елена не расстроилась бы, узнав, что Риза не хотела бы иметь ее в своей голове даже временно.
Марк и Елена вернулись в комнату. Риза засмеялась. В этом раунде она получила дюжину очков. Ее отец пришел сюда вместе с Еленой потому, что знал, что она будет раздражена, увидев их вместе, но он обнаружил ее абсолютно голой. Это разозлило его, так как разбудило в нем неконтролируемые импульсы и, следовательно, поставило его в неловкое положение перед Еленой. Поэтому он и завел разговор о пневмонии и открытом воздухе. А она подчинилась и вошла в комнату, но осталась голой, объединив таким образом бунт и провокацию. Марк тоже улыбнулся, он убедился, что дочь его переиграла, и не мог не порадоваться за нее.
Его комнаты находились этажом ниже. Она оставила для него записку с просьбой подняться к ней, когда он вернется домой обедать.
— Я хотела поговорить только с тобой, Марк, — сказала она.
— Ты можешь говорить в присутствии Елены. Она почти член нашей семьи.
— Странно. А на похоронах дяди Пола я ее не видела.
Марк скривился. Риза попала в слабое место. Она вдохновенно портила отношения с Еленой, и та уже была на пределе!
— Я рассчитывала поговорить с моим отцом наедине, — сказала Риза. — А коль уж вы пришли вдвоем, мне не хотелось бы встревать между вами, и…