Марк, сдавшись, пожал плечами. Елена так фыркнула, что пудовая грудь в ее декольте заколыхалась. Виляя бедрами, она покинула комнату.
— Ну, теперь ты наденешь что-нибудь? — спросил Марк.
— Мое тело беспокоит тебя, Марк?
— Риза, у меня сегодня было тяжелое утро и…
— Хорошо, хорошо. — Она знала, как уступить ему. Подобрав халат, она завернулась в него, и вежливо предложила отцу поднос с напитками. Он выбрал одну из капсул и приложил ее к своей руке. Сама она не колеблясь выбрала золотой ликер, введя его себе с большим умением. Риза поежилась, когда ультразвуковая игла ввела благодатную жидкость в вену. Она внимательно посмотрела на отца. Он был сильно обеспокоен, весь в напряжении — без сомнения, это Родитис. Хотя, может это были просто сложности с завещанием дяди Пола.
— Мне кажется, ты знаешь, о чем я хочу тебя попросить, — сказала она.
— О летней поездке на Марс?
— Конечно же, нет.
— Тогда…
— Ну ты же знаешь.
— О твоей трансплантации? — улыбнулся он.
— Да, о трансплантации, — ответила Риза. — Мне уже шестнадцать. Похороны дяди Пола давно прошли. Я хочу пройти через это. Могу я получить твое согласие?
— Почему ты так торопишься, Риза? У тебя впереди сколько угодно времени, чтобы получить новую личность.
— Вот я и хочу ее получить. Сколько тебе было лет, когда ты получил первую?
— Двадцать, — сказал Марк. — И это было ошибкой. Мне пришлось уничтожить ее. Мы не подошли друг другу. Можешь ли ты представить себе, Риза, что, несмотря на тщательное анализирование и опробирование, я получил личность пещерного антисемита? Конечно же, пробудившись в теле еврея, он чуть не сошел с ума.
— Как ты подобрал его?
— Это был человек, которым я восхищался. Архитектор, один из самых великих зодчих. Мне нужно было его умение планировать. Но вместе с его знаниями я получил и его слабости, и после трех месяцев ада для нас обоих я его стер. Прошло несколько лет, прежде чем я осмелился взять новый трансплантат.
— Да, похоже, тебе немного не повезло, — сказала Риза. — Но мы отклонились от темы. Я достаточно взрослая для трансплантации. С твоей стороны было бы неразумно отказать мне в согласии. У нас есть на это средства, я психически уравновешена и так далее. Ты просто не хочешь разрешить мне, а я не могу понять почему.
— Потому что ты еще очень молода! Посмотри, Риза, ведь шестнадцать лет, это, кроме всего прочего, легальный возраст для замужества, но если бы ты ко мне подошла и сказала, что хочешь…
— Но я же этого не сделала. Трансплантация и замужество — разные вещи.
— Это гораздо более интимная вещь, чем замужество, — сказал Марк. — Поверь мне. Ты не просто будешь с кем-то делить кровать. Тебе придется делить с кем-то свою голову, Риза, и ты не можешь представить, насколько это интимно.
— Вот я и хочу это понять, — сказала она. — В этом-то и вопрос. Я очень хочу этого, Марк. Наступило время разделить с кем-то свою жизнь, время все попробовать. Но тут, как Моисей, встаешь ты и говоришь «нет».
— Честно говоря, я думаю, что ты еще слишком молода.
Ее глаза сверкнули.
— Я переведу это за тебя, дорогой мой. Ты хочешь, чтобы я оставалась девочкой потому, что при этом ты сам чувствуешь себя моложе. Пока я для тебя маленькая девочка, твои временные рамки остаются неизменными. Если мне восемь лет, то тебе тридцать два и тебя это устраивает. Но мне уже шестнадцать, Марк. А тебе за сорок. Я не могу заставить тебя понять второе, но я хочу, чтобы ты прекратил отрицать первое.
— Ты сегодня жестокая, Риза.
— Я хочу быть сегодня голой. Физически и эмоционально. Я не хочу ничего скрывать. — Риза нехотя выбрала для себя вторую капсулу с ликером, потом, как бы вспомнив, предложила поднос отцу. Поднеся капсулу к своей бледной коже, она спросила:
— Ты подпишешь согласие?
— Давай отложим это до июня. Сейчас так неспокойно на рынке…
— На рынке всегда неспокойно, во всяком случае, это не имеет никакого отношения к моей трансплантации. Сегодня 11 апреля. Если ты не согласишься, то к 11 января у меня будет внебрачный ребенок.
У Марка перехватило дыхание:
— Ты беременна?
— Нет. Но буду через три часа, если ты не подпишешь согласие. Если я не смогу испытать трансплантацию, то я испытаю беременность. И скандал.
— Ты сумасшедшая!
Она испугалась, что зашла слишком далеко. Ведь это была прямая угроза, а Марк в таких случаях реагировал неадекватно. Но она не ошиблась в своих расчетах, оценивая фактор понимания им ее унаследованной настойчивости. Она увидела улыбку, затаившуюся в уголках его рта, и поняла, что победила. Марк довольно долго молчал. Она ждала, благосклонно позволяя ему свыкнуться с поражением. Наконец он сказал:
— Где та форма, которую я должен подписать?
— По странному совпадению… — Она дала ему бумагу. Он скользнул по листу взглядом и, не читая его, подписал.
— Ты пока не заводи детей, Риза.
— Я и не думала. Конечно, если бы ты не подписал, мне бы пришлось пройти через все это. Но мне гораздо больше хочется иметь трансплантат. Честно.
— Тогда получай его. Как я воспитал такую ведьму?
— Дорогой, это все из-за генов. Сам виноват. — Она отложила драгоценную бумагу, и они оба встали. Она подошла к нему, обняла за шею и коснулась своей гладкой щекой его щеки. Он был не более чем на дюйм выше ее. Он крепко обнял ее, а она поцеловала его в губы, чувствуя при этом слабую дрожь в его теле, которая, как она уже знала, была отзвуком подавленного желания. Она отошла от него и тихо поблагодарила.
Он вышел.
Риза засмеялась и захлопала в ладоши. Халат полетел на пол, и она нагишом заплясала на толстом красном ковре. Виляя бедрами, она подошла к портрету Пола Кауфмана, который висел над камином. Портреты дяди Пола были обязательны в любом доме, населенном Кауфманами, и Риза не противилась добавлению портрета к своей обстановке, она любила хитрого старого лиса так же глубоко и нежно, как и его племянника, своего отца. Это был портрет, написанный пару лет назад по случаю семидесятилетия Пола. Его узкое, хорошо прописанное лицо, было окружено богатым фоном — зеленью и бронзой. Риза поглядела на глубоко запавшие серые глаза, тонкие губы, коротко остриженные волосы и длинный, загнутый вниз, кончик носа. Это было лицо Кауфмана — лицо власти.
Она подмигнула дяде Полу, и ей показалось, что дядя Пол мигнул в ответ.
Марк Кауфман спустился на один этаж ниже в свои комнаты, прошел через личный вестибюль и, приложив большой палец правой руки к замку, вошел. Из вестибюля в разные стороны расходились три коридора. Слева находились комнаты, в которых он установил оборудование для бизнеса, справа находились жилые помещения, а впереди, прямо под квартирой дочери, располагалась просторная гостиная, столовая и библиотека, в которой он иногда работал. Основную часть своего времени Кауфман проводил в квартире на Манхеттене, хотя подобные квартиры у него имелись повсюду — по одной на всех семи континентах и несколько за пределами планеты. В каждой из этих квартир он мог создать комфорт, похожий на тот, который он имел здесь. Но эти двенадцать комнат на Восточной 118-той улице являлись сердцем его организации, и он иногда по несколько дней подряд не выходил из стен этого здания.
Он уверенно направился в библиотеку. Елена стояла возле камина под мрачным и сердитым портретом дяди Пола. Она выглядела расстроенной.
— Извини, — сказал ей Кауфман. — Риза была просто в свинском настроении, вот и набросилась на тебя.
— За что она так ненавидит меня?
— Я думаю за то, что ты не ее мать.
— Не притворяйся глупым, Марк. Если бы я была ее матерью, она ненавидела бы меня еще больше. Она ненавидит меня потому, что я стою между ней и тобой, вот и все.
— Не говори так, Елена.
— Но ведь это правда, она монстр, а не ребенок!
— Нет, — вздохнул Кауфман, — она все-таки ребенок, и только что она мне это убедительно доказала. Она вовсе не монстр. Она просто примерная ученица стиля жизни нашей семьи. Можно сказать, что я ужасно рад за нее.
Елена холодно оглядела его.
— А для тебя трагедия то, что она твоя собственная дочь, не так ли? Через несколько лет, когда она созреет, она бы стала для тебя великолепной женой. Или любовницей. Но кровосмешение вроде бы не входит в стиль жизни вашей семьи.
— Елена…
— У меня есть прекрасное предложение, — промурлыкала Елена. — Ризу надо убить, а ее личность трансплантировать мне. Таким образом, вполне легально ты сможешь наслаждаться нами обеими в одном теле. Ты получишь мои физические достоинства и ее неадекватную личность, которую находишь такой привлекательной.
Кауфман на минуту закрыл глаза. Он часто задумывался, как это получилось, что он окружил себя женщинами, обладающими такой изощренной жестокостью. Немного успокоившись, он проигнорировал выпад Елены и просто сказал:
— Ты извинишь меня? Мне надо позвонить.
— А где мы пообедаем? Ты хотел вчера поехать во Флорида-Хаус и угостить меня устрицами и филе осьминога.
— Мы будем есть здесь, — сказал Кауфман. — Закажи во Флорида-Хаус все, что ты хочешь, пускай пришлют. А я некоторое время буду занят. Бизнес.
— Бизнес! Еще десять миллионов на сон грядущий!
— Извини, — сказал он.
Он оставил Елену стоять в библиотеке, как дорогую скульптуру, а сам направился к себе в офис. На этот раз он дотронулся до замка не пальцами, а всей ладонью. Тяжелая, из мореного дуба, нашпигованная сигнализацией дверь поддалась ему, как верная жена поддается лишь определенным ласкам. Внутри Кауфман сверился с монитором, фиксировавшим текущие курсы акций, как в средние века заглядывали в Талмуд. Курс понизился на шесть пунктов, сырье было на высоте, финансы устойчивы, внутримировой транспорт немного лихорадило. Пальцы Кауфмана забегали по клавиатуре, и он как бы невзначай провел две быстрые сделки. Он продал за 94 тысячи акции «Метрополитен Пауэр», купленные этим утром за $ 89.75, а моментом позже заметил потерю из-за падения на полпункта лота из девятисот акций «Кёнигин Майс». Общий эффект его сделок был практически нулевым, но от своего дяди давным-давно он узнал, насколько благотворное действие в периоды стрессов оказывают небольшие сделки.