ми, а немногочисленных преступников с каждым годом становилось все меньше и меньше. Их количество сокращалось не в результате каких-либо карательных действий и уж, тем более, не потому, что в Кайвае нечего было похищать или отбирать. Просто сам уклад жизни кайвайцев не располагал к проявлению криминальных наклонностей, и прибывавшие в страну иностранцы быстро перенимали привычки спокойных, улыбчивых и добродушных обитателей этой процветающей страны.
Лаймасай выглядела значительно моложе своих лет и казалась скорее старшей сестрой, чем матерью своих детей. Уже двенадцать лет ее кожи не касались едкие белила и румяна, а три года назад она получила заслуженный титул «продвинутого ученика» школы Парящего Дракона. Теперь Лаймасай передавала древнее благородное искусство кайвайского народа своим детям. И не только его. Она рассказывала им о прошлом, предостерегала от ошибок, которые были допущены ее предками.
Наблюдая, как сыновья и дочь выполняют комплексы упражнений, императрица говорила:
— Теперь, когда из Кайвая изгнаны ложь, лицемерие, актерство, наша жизнь стала чище и светлее. Жизнь обрела истинную ценность, истинное значение.
Старший сын, девятилетний Лампан, с хитрой улыбкой произнес:
— А я сегодня утром видел, что в дедушкин дом въезжали повозки бродячих актеров!
— Да, я знаю о том, что твой дедушка любит театральные представления. Я и сама с интересом смотрю на игру актеров. Но при этом я никогда не забываю о том, что актеры лишь отражают реальную жизнь, копируют по-настоящему великих людей. Игрой актеров можно любоваться, но нельзя ставить ее выше естественной, истинной жизни.
— А мы пойдем смотреть представление? — спросила младшая пятилетняя Калмалай.
— Конечно, пойдем, — ответила Лаймасай.
Увидев, что глаза детей загорелись от радости, она хлопнула в ладоши:
— Вы сегодня хорошо постарались. Выполните заключительное дыхательное упражнение «Дракон укладывается спать»!
— Жалко, что папы нет дома! — воскликнула Калмалай, шумно вдыхая и выдыхая воздух.
— Папа уехал навестить своих родителей, ваших бабушку и дедушку, — напомнила Лаймасай. — Он вернется не раньше, чем через две недели. Я думаю, что он не очень огорчится, если пропустит представление. Тем более что вы, я уверена, ему все подробно расскажете.
— Расскажем! Расскажем! — весело закричали дети.
Занятия окончились, и императрица вместе с детьми направилась в сторону комплекса зданий, в которых жил ее отец, пожилой Лайтэй. Бывший император Кайвая не тяготился своим положением низложенного владыки. Собственно, его образ жизни почти не изменился. Он по-прежнему был окружен почетом и уважением, но с его плеч был снят груз ответственности за государство, который, надо признать, раньше он нес без всякого удовольствия. Конечно, многочисленные дворцовые церемонии стали не такими пышными и расточительными, но зато обрели искренность, которой были лишены ранее. Лайтэй любил свою дочь Лаймасай, обожал внуков и уважал императора Кублана. Возможно, не все члены императорской семьи и бывшие высокопоставленные чиновники разделяли его чувства, но теперь они были отстранены от власти, а поддержкой народа и армии воспользоваться не могли, поскольку никогда ее не имели.
Подходя к дворцу своего отца, Лаймасай еще издалека увидела две большие ярко раскрашенные повозки. Лошади из повозок уже были выпряжены, и теперь возле них сновали люди, выгружая декорации и театральный реквизит.
— Мама, можно мы подойдем поближе? — спросила Калмалай.
Лаймасай сделала едва заметный жест, приказывая телохранительницам приблизиться, а детям сказала:
— Раз вы так этого хотите, то…
Не дожидаясь окончания фразы, мальчики с воплями ринулись вперед.
— Стойте! — Лаймасай почти не повысила голос, но в ее тоне прозвучало нечто такое, что заставило детей мгновенно застыть на месте. — Ведите себя достойно. Не забывайте, что в этом доме и в этой стране вы — будущие хозяева.
Мальчики коротко хихикнули, но приосанились и пошли вперед медленной торжественной походкой. Приближение семьи императора первыми заметили дворцовые слуги. Они сообщили об этом артистам, и те, побросав работу, низкими поклонами приветствовали Лаймасай и ее детей.
Вперед выступил полноватый человек, одетый в пеструю одежду и густо накрашенный:
— У меня нет слов, чтобы выразить прекрасной императрице Лаймасай радость от созерцания ее красоты!
Он низко поклонился, а потом пристально посмотрел прямо в глаза Лаймасай, словно ожидал от нее чего-то. Императрица вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки. Перед ней стоял Дулайфун собственной персоной. Она узнала его, несмотря на грим и отяжелевшую фигуру. Но густо наложенные румяна и белила не могли скрыть глубоких морщин и мешков под глазами у Дулайфуна.
— Вы, как я вижу, теперь возглавляете собственную труппу? — Лаймасай постаралась добавить в свой голос столько холода, сколько позволяли приличия.
— Двенадцать лет я странствовал по Кайваю и по южным странам. Мои представления снискали известность и славу. Теперь я осмелился предложить их вашему божественному взору.
— Мы с удовольствием их посмотрим. Как называется ваша постановка?
— «Трагическая любовь актера и принцессы, их долгая разлука и радостная встреча».
Лаймасай сделала попытку улыбнуться и обратилась к детям:
— Вот видите, я же говорила вам, что театр — это красивый обман. Он, как кривое зеркало, лишь уродливо отражает истину, превращая ее в ложь.
Дулайфун театральным жестом воздел руки:
— Я буду чудовищно огорчен, если мое представление не понравится прекрасной императрице Лаймасай!
— Почему же? Я с интересом посмотрю и послушаю творение вашего, как говорят, несравненного таланта, — с иронией произнесла Лаймасай. — Но при этом я буду помнить, что оно является плодом вашего вымысла.
— Неужели это неправда? — Дулайфун сделал шаг вперед и снова склонился в поклоне. — Неужели ничего этого не было?
Он протянул руку, словно собирался обнять Лаймасай. Возможно, он хотел пробудить у нее воспоминания о легкомысленной ветреной юности, когда они, взявшись за руки или обнявшись, прогуливались по аллеям Летнего дворца.
Одним неуловимым движением Лаймасай оттолкнула Дулайфуна, так что тот не удержался на ногах и опрокинулся навзничь.
— Знай свое место, актеришка! Знай свое место! — воскликнула императрица.
Дулайфун поднялся на ноги, но увидел, что девушки-лучницы направили на него наконечники стрел, и рухнул на колени:
— Пощадите! Я не хотел ничего плохого!
Лаймасай поняла, что немного перестаралась, и подала знак телохранительницам:
— Оставьте его! Он решил, что вымысел может превратиться в истину. Он решил, что актерство может подменить собой настоящую жизнь. Он забылся… но я его прощаю. Сегодня вечером моего отца, моих детей и меня будут развлекать эти забавные лицедеи. Такова их работа. Пусть готовятся к представлению, мы не будем им мешать!
Лаймасай повела детей к дворцу своего отца. Она чувствовала себя легко и спокойно. Она встретила призрак из своего прошлого и легко его победила. Она — императрица, повелительница древнего великого Кайвая, жена самого лучшего из мужчин и мать самых замечательных детей. И сегодняшний незначительный инцидент еще раз подтвердил ее уверенность в этом.
Бегущий За Ветром так никогда и не узнал о встрече Лаймасай и Дулайфуна. Он давно уже покинул Кайвай и перестал интересоваться происходившими там событиями. Он подтолкнул историю этого государства в нужном ему направлении, и теперь его влекли другие страны, другие знакомства, другие приключения. Волшебник достаточно хорошо знал человеческую природу, чтобы полагать, будто процветание и благополучие Кайвая продлятся вечно. Максимум, на что он рассчитывал — это пять-шесть поколений спокойной жизни кайвайцев и жителей соседних стран. А потом все придется начинать сначала…
Бегущий За Ветром исправляет допущенные ошибки
Бегущий За Ветром любил корабли. Ему нравились их изящные плавные обводы (Обводы — очертания (форма) корпуса судна.), у военных триер — похожие на стремительных рыб, у транспортных судов — напоминающие величественных морских черепах. Его радовали искрящиеся всеми цветами радуги брызги, срывающиеся с пенящих водную гладь весел. Но больше всего он любил паруса. Белые, цветные, пестрые, с вышитыми или нарисованными символами и гербами; тканевые или сплетенные из циновок; прямые (Прямые паруса имеют форму прямоугольника или трапеции. Верхней кромкой (шкаториной) они крепятся к перпендикулярному мачте рею, а нижние свободно висящие концы растягиваются и управляются шкотами.), косые (Косые паруса имеют форму треугольника. Верхней шкаториной они крепятся к наклонному рею, а свободный нижний угол управляется шкотами.), гафельные (Гафельные паруса предназначены для движения судна при боковом ветре, они крепятся к мачте и к двум реям. Как правило, гафельный парус имеет форму трапеции.) или навесные (Навесные паруса устанавливаются между мачтами или между мачтой и бушпритом при помощи натянутых тросов и имеют треугольную форму. (Названия парусов приведены в соответствии с классификацией, принятой в мире Бегущего За Ветром. На Земле в настоящее время используется другая классификация).). Бегущий За Ветром в шутку называл паруса своими дальними родственниками. Так же, как он, паруса жили ради ветра и ради движения.
Бегущего За Ветром считали магом, которому подвластны все проявления воздушной стихии — от легчайшего дуновения оконного сквозняка до неистового, яростного, сметающего все на своем пути урагана. Собственно, он и был магом, одним из людей Древней Расы, рожденным в незапамятные времена, последним из оставшихся в этом мире. Его родственники, овладев неисчерпаемыми силами Вселенной, разбрелись некогда по другим планетам, другим галактикам. А он остался.
Одиночество не тяготило волшебника. Он жил среди людей в человеческом теле. Он любил и бывал любимым. Он развлекался и напряженно трудился. Он строил и разрушал. Он радовался своим успехам и переживал неудачи. Он был почти человеком. Но это «почти» непреодолимой стеной стояло между ним и остальными людьми. С их точки зрения, Бегущий За Ветром являлся высшим существом, почти Богом. Волшебник не старался опровергнуть это мнение. Ведь оно было почти (опять «почти»!) верным.