Да, Сохраб, вляпались мы с тобой.
— В Пешаваре на меня напали грабители.
— Я так и думал. — Он откашлялся. — Вы мусульманин?
— Да.
— Практикующий?
— Да.
По правде говоря, последний раз я молился Аллаху, когда доктор Амани сказал, что прогноз у Бабы неблагоприятный. И молитвы вспомнились сами собой, не зря в школе зубрил.
— Хотя в вашем положении это не так уж и важно. — Он провел рукой по безукоризненно уложенным волосам.
— Что вы имеете в виду?
Я взял Сохраба за руку. Мальчик вопросительно смотрел то на меня, то на чиновника.
— Ответ получится очень длинным. Можно для начала дать вам краткий совет?
— Слушаю вас.
Эндрюс затушил сигарету и сморщился.
— Откажитесь от этой затеи.
— Простите?
— Не подавайте заявления об усыновлении. Ничего не выйдет. Вот вам мой совет.
— Принято к сведению, — мрачно сказал я. — Может, объясните почему?
— Значит, вам понадобился длинный ответ, — бесстрастно произнес Эндрюс и сдвинул руки вместе, будто собираясь пасть на колени перед образом Девы Марии. — Предположим, все в вашем рассказе правда, хотя даю голову на отсечение, вы кое о чем умолчали. А кое-что добавили. Но не это важно. Вы здесь, он тоже здесь, все остальное побоку. Так вот, ваше заявление столкнется с серьезными препятствиями. Начать с того, что этот ребенок — не сирота.
— А кто же он тогда?
— С юридической точки зрения он сиротой не является.
— Его родителей расстреляли прямо на улице. Соседи это видели.
Хорошо еще, Сохраб не понимает по-английски!
— У вас имеется свидетельство о смерти?
— О смерти? Это в Афганистане-то? Там у большинства населения нет свидетельств о рождении.
Глаза у чиновника так стеклянными и остались.
— Сэр, не я составляю законы. Как бы вы ни возмущались, вам придется доказывать, что его родители умерли. Мальчик должен быть официально признан сиротой.
— Но…
— Я еще не закончил. Ведь вам нужен длинный ответ. Следующая сложность — взаимодействие с властями страны, где ребенок родился. Это и вообще не просто, а если речь идет об Афганистане — тем более. Американского посольства в Кабуле нет. Это очень затрудняет дело. Вопрос становится почти неразрешимым.
— Так что же мне делать? Выкинуть мальчика на улицу?
— Я этого не говорил.
— Его изнасиловали. — Мне вспомнились колокольчики и подведенные глаза.
— Очень сожалею. — Полнейшее равнодушие, словно про погоду говорит. — Но для Службы иммиграции и натурализации это не повод для выдачи молодому человеку визы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Если желаете как-то помочь своей родине, переведите деньги какой-нибудь достойной благотворительной организации. Или идите добровольцем в обслугу лагеря беженцев. Но в данный конкретный момент мы не рекомендуем гражданам США усыновлять афганских детей.
— Идем, Сохраб, — сказал я на фарси и поднялся с места.
Мальчик скользнул ко мне и прижался головой к моему бедру. На фото Хасан с сыном стояли в такой же позе.
— Можно еще вопрос, мистер Эндрюс?
— Слушаю.
— У вас есть дети?
Сощурился. Моргнул. Впервые за все время.
— Так есть или нет? Вопрос очень простой.
Молчание.
— Так я и думал. На вашем месте должен сидеть человек, который понимает, каково это — хотеть ребенка.
Я направился к выходу, Сохраб за мной.
— А вам можно задать вопрос? — ожил Эндрюс.
— Валяйте.
— Вы успели пообещать мальчику, что возьмете его с собой в Америку?
— И что, если успел?
Он покачал головой:
— Давать обещания детям — дело опасное. — Вздохнул и опять открыл ящик стола. — Так вы не отступитесь?
— Не отступлюсь.
Эндрюс протянул мне визитку:
— Тогда советую обратиться к хорошему адвокату по делам иммиграции. Омар Фейсал работает здесь, в Исламабаде. Скажите, что вы от меня.
— Спасибо, — пробормотал я и взял карточку.
— Желаю удачи.
Выходя из кабинета, я оглянулся. Ярко освещенный солнцем, Реймонд Эндрюс смотрел в окно, пальцы его нежно гладили помидорный куст.
— Всего наилучшего, — попрощалась с нами секретарша.
— Ваш босс мог бы быть и полюбезнее, — пожаловался я.
Как она отреагирует? Округлит глаза и скажет что-нибудь вроде: «Известное дело. Все жалуются»?
Она понизила голос:
— Бедный Рей. После смерти дочери он просто сам не свой.
Я вопросительно поднял бровь.
— Самоубийство, — прошептала дама в брюках.
В такси на пути в гостиницу Сохраб прижался головой к окну, не отрывая глаз от проплывающих мимо элегантных зданий, осененных эвкалиптами. Его дыхание то и дело туманило стекло.
Сейчас спросит меня, как прошла беседа.
Но он так и не спросил.
За закрытой дверью ванной шумно лилась вода. С первого дня нашего пребывания в гостинице Сохраб взял в привычку мыться перед сном не меньше часа. В Кабуле-то горячего водоснабжения было не сыскать днем с огнем.
Пока он отмокал в благоухающей пене (ну теперь-то ты чистый, Сохраб?), я позвонил Сорае.
Рассказал о нашем разговоре с Реймондом Эндрюсом.
Спросил:
— Что скажешь?
— Давай считать, что он не прав.
Она звонила в несколько международных агентств по усыновлению. За афганского ребенка никто из них не берется, но ведь еще не вечер.
— Как родители восприняли новость?
— Мадар рада за нас. Ты же знаешь, как она к тебе относится, что бы ты ни сделал, ей все по душе. Падар… ну, по нему никогда не поймешь. Он не торопится раскрывать душу.
— А ты сама рада?
Она переложила трубку в другую руку.
— Малышу-племяннику будет хорошо с нами, уж мы постараемся. Только бы нам было хорошо с ним.
— Я того же мнения.
— Меня одолевают мысли: какое блюдо ему понравится больше всего? Какой предмет в школе он полюбит? Вот дура-то, правда? — Сорая засмеялась.
Сохраб наконец закрыл кран. Слышно было, как мальчик плещется в ванне.
— Ты молодчина, — восхитился я.
— Да, чуть не забыла! Я ведь позвонила Кэке Шарифу!
Это он читал стихи на нашей нике (написаны они были почему-то на фирменном бланке какой-то гостиницы). Это его сын держал у нас над головами Коран, когда мы с Сораей, озаряемые фотовспышками, выходили на сцену.
— И что сказал дядюшка?
— Он постарается что-нибудь для нас сделать, переговорит с приятелями из службы иммиграции.
— Вот это новость так новость! — обрадовался я. — Жду не дождусь, когда ты увидишься с Сохрабом.
— Я жду не дождусь, когда увижусь с тобой.
Трубку я повесил с улыбкой.
Вот и Сохраб вышел из ванной.
После нашей беседы с Реймондом Эндрюсом он и десяти слов не проронил. Буркнет что-то невразумительное и опять молчит.
Забравшись в кровать, мальчик натянул одеяло до подбородка и почти сразу уснул.
Я протер пятачок на запотевшем зеркале и побрился. Старомодные бритвы в гостинице, еще с «безопасными» лезвиями. В ванне я валялся, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Образы из прошлого и мысли о будущем уносили меня далеко-далеко…
Редкозубая улыбка Омара Фейсала — смуглого круглолицего брюнета с ямочками на щеках — была сама любезность. Под мышкой адвокат держал раздутый поношенный портфель без ручки, на локтях коричневого вельветового костюма красовались кожаные заплаты. Чуть ли не каждую фразу он начинал со смеха и извинений. Что-то вроде: Простите, я буду в пять. Ха-ха.
Когда я ему позвонил, он настоял, что сам ко мне подъедет.
— Таксисты в этом городе — народ ушлый. — Его английский был безупречен. — Почуют иностранца — сразу сдерут втридорога.
И вот Омар у нас в номере, источает улыбки и извинения, сопит и потеет.
Стоило ему полезть в портфель за блокнотом, как на мою кровать высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось.
Одним глазом Сохраб смотрел на телеэкран (звук был выключен), другим — на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и Сохраб не стал задавать лишних вопросов, только кивнул и прилип к телевизору.
— Вот он. — Желтый блокнот в руках у Фейсала. — Надеюсь, мои дети унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха-ха.
— Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас.
— Мистер Эндрюс. Да, да. Достойнейший человек. Позвонил мне и рассказал про вас.
— Неужели?
— Да, да.
— Значит, положение, в котором я оказался, вам известно.
Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота.
— Мне известна версия мистера Эндрюса.
С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси:
— А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.
— Разрешите представить вам Сохраба, — сказал я. — А это господин Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил.
Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку.
— Салям алейкум, — произнес он тоненьким голоском.
— Алейкум салям, Сохраб. А ты знаешь, что тебя назвали в честь великого воина?
Сохраб молча кивнул, вернулся на свою кровать и лег на бок, не отрывая глаз от телевизора.
— Я и не знал, что вы так хорошо говорите на фарси, — сказал я по-английски. — Ваше детство прошло в Кабуле?
— Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с мечетью Хаджи Якуба. А вырос я в Беркли. В конце шестидесятых отец открыл там музыкальный магазин. Свободная любовь, банданы, мини-юбки, все такое. — Он наклонился ко мне поближе: — Я был в Вудстоке.
— Кайф, — сказал я.
Адвокат так смеялся, что опять весь вспотел.
— За исключением нескольких мелочей, я представил мистеру Эндрюсу верную картину, — продолжал я. — Вас я ознакомлю с ее полным вариантом, без цензурных изъятий.
Фейсал лизнул палец, открыл в блокноте чистую страницу и снял с ручки колпачок.
— Очень вам буду признателен. Давайте с этого момента говорить только по-английски.