Потребовались недели, чтобы Лео перестал складывать руки за спиной, ожидая, пока кто-нибудь откроет дверь. Недели, чтобы он перестал вскакивать, едва звякнут ключи, и начал спать всю ночь, не просыпаясь. Весь август он почти не выходит из дома, а если выходит, то засунув руки в карманы и сутулясь, нервно озирается, будто ожидая, что его вот-вот толкнут, остановят, окликнут. Воспоминания о прогулках в тюремном дворе слишком сильны. Раз или два в день он ныряет в бассейн, проплывает его, задержав дыхание, сохнет на солнце и снова уходит к себе. Он ни с кем не видится, кроме Матиса, который время от времени навещает его. От Матиса он узнает, что Тим уезжает в Лондон учиться в университете. Передавая эту новость матери, Лео говорит: «И прекрасно. Значит, я больше не увижу его мерзкую рожу».
– Точно, – коротко отзывается Анна.
Сама она больше не ходит привычными маршрутами, не заглядывает в маленький местный супермаркет, отказывается от приглашений на летние вечеринки, которые организует отец Тима, – она твердо решила избегать Аликс и Жеро. Это трогает Лео и одновременно причиняет ему боль: он видит безусловную, глубинную поддержку матери, понимает, какую жертву она приносит, но на отца, который продолжает общаться с Жеро, не сердится. Лео повзрослел, закалился. Он понимает, что поставлено на карту: личные отношения – это одно, а профессиональные – совсем другое.
Возвращение в школу в сентябре проходит без всяких проблем. Воспоминания об изоляторе не позволяют Лео забыть о том, как ему повезло, – ему дали право на ошибку. Теперь он понимает, как легко можно сломать судьбу, видит свои границы, знает, что внутри него живет зверь, которого нужно приручить. Он следит за собой, но больше не боится будущего – в отличие от матери. И это тяготит его больше всего – он видит, что она надломлена, постоянно тревожится, слабеет. В этом он винит себя. В этом и в разладе между родителями. Когда он задумывается, пытается понять, когда все рухнуло, он вспоминает встречу в офисе мэтра Хамади, сразу после освобождения, в конце июля. Расследование было почти завершено, состояние пострадавшего улучшилось, ущерб, нанесенный его здоровью, был признан значительным, но поправимым: три порванные связки, шесть месяцев на больничном. Адвокат предполагала, что Лео дадут от года до полутора лет, учитывая его характеристики и время, проведенное в предварительном заключении, – вероятно, это будет условное лишение свободы с испытательным сроком, скажем, на два года. Это показалось им справедливым, они вздохнули с облегчением, но адвокат напомнила, что еще придется выплатить компенсацию, и она будет значительной. В качестве примера она привела одно из своих бывших дел, и там в похожей ситуации ответчика обязали выплатить 45 тысяч евро.
К такому они не были готовы. Юго и Анна улыбались, прощаясь с мэтром Хамади, но по дороге домой поссорились. 45 тысяч евро! Анна уже искала способы расплатиться за Лео, ей казалось немыслимым, ужасным начинать жизнь с таким долгом. Юго был категорически против. «В чем тогда урок? В чем смысл?» – кричал он.
– Но, если уж тебе хочется, – заявил он Анне, – ты, конечно, можешь сама расплачиваться за проступки твоего сына. Продай свою долю в аптеке. Это, кстати, будет лучше всего. И для начала верни деньги моим родителям.
– Моего сына?.. Твоим родителям?.. Продать аптеку?..
Лео впервые слышит, как мать повышает голос. Она кричит, что с нее хватит, она больше не может этого выносить, все это нужно прекратить, пока не стало слишком поздно, но что такое «все это», Лео не понимает или не хочет понимать. Окна в машине опущены, но Анне, похоже, наплевать, что кто-то может ее услышать, а ведь она сама постоянно делала сыну замечания – не устраивай спектакль! – когда он в детстве плакал, упав или поцарапавшись.
Да, в тот день между его родителями что-то сломалось. И этого уже не исправить.
Теперь Анна угасает безмолвно. Борьба отнимает все силы. Куда бы она ни направилась, мир отталкивает ее. Она тратит немыслимо много времени, скрываясь от своих врагов. Ее терзает беспокойство, она боится любой оплошности, любой ошибки Лео, которая вернет его обратно в тюрьму. Страдает от огорчений Юго, от затаенной им обиды, от его уверенности, что на их семье навсегда останется печать позора. Он твердит: «Я этого не заслужил / это не я потерпел неудачу / это не из-за меня». Анна прекрасно понимает, что он имеет в виду. Она вспоминает день после свадьбы, когда он признался, что родители предупреждали его: будь осторожен, Юго, несмотря на внешний лоск, эта девушка из другой среды, вас ждут недопонимание, неловкие ситуации, разные представления об образовании, счастье, деньгах, успехе, это в генах.
Очевидно, они были правы. В ее мире дерутся, воруют, терпят неудачи и обманывают. От нее это перешло и к сыну, несмотря на все усилия Юго. Она уже видит, как к их семейной лодке приближается айсберг раздоров и расставаний. Анна думает о предстоящем слушании, о необходимости выступать единым семейным фронтом. Она паникует. Судорожно ищет выход, и на мгновение ей кажется, что она его находит, когда она вспоминает о предложении работы от косметической лаборатории. Она примет его, продаст свою долю в аптеке, как того требует Юго. Уедет далеко от Городка, вновь обретет свободу и безопасность, с гордо поднятой головой – лаборатория находится примерно в двадцати километрах отсюда, посреди оливковых рощ, ей больше не придется терпеть давление со стороны коварной Колин и чужие любопытные взгляды, напряжение спадет.
Но когда она звонит в лабораторию, директор говорит, что должность, к сожалению, уже занята.
– Мы договаривались вернуться к этому разговору до лета, мадам Готье, но от вас не было никаких вестей. А сейчас уже середина октября!
Она начинает рыдать прямо во время разговора. Лео, вернувшийся к обеду, застает ее в оцепенении, прислонившейся к буфету с телефоном в руке. Он спрашивает:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Слишком поздно, – отвечает она.
Она думает о своей матери, которая умерла 15 октября. Этот день невозможно забыть по многим причинам, но особенно потому, что 15-е – ее именины, день Святой Терезы. Анна всегда задавалась вопросом, совпадение ли это или мать пыталась ей этим что-то сказать. Когда она захотела узнать точную причину смерти, ей сказали, что сердце матери просто остановилось. Может, сердце останавливается, когда уже нет ни настоящего, ни будущего? Анна чувствовала себя отчасти виноватой, она знала, что мать совершенно одна, но все равно не навещала ее. Это было не равнодушием, а необходимостью: она защищала себя, как всегда – сама, поскольку мать не могла защитить ее. Анна думает о надгробии, простой плите из серого мрамора, заказанной по телефону; сотрудник похоронного бюро предложил добавить венок неувядающих цветов – искусственных, понятное дело. Тереза Лакур хотела, чтобы ее похоронили на маленьком, унылом и продуваемом ветрами кладбище, недалеко от дома, где она прожила бо́льшую часть жизни, – а вот ее муж потребовал, чтобы его кремировали и развеяли прах в саду, скромно называвшемся «Сад памяти», где он смешался бы с прахом бездомных, нищих, неизвестных.
Анна вдруг понимает: мать надеялась, что дочь будет чаще приходить на ее могилу, чем к ней живой.
– Мам, – волнуется Лео. – Тебе нужно на воздух. Иди прогуляйся. Если хочешь, я пойду с тобой. Вот увидишь, мы справимся. Ошибки можно исправить, просто иногда на это требуется время, вот и все. У меня будет хороший год, мам. Я поступлю в ту высшую школу, как и собирался, папа сможет гордиться мной, и все будет хорошо.
Он прижимает ее к себе, целует в шею.
– Я говорила тебе, – спрашивает Анна, – что твоя бабушка умерла в день своих именин?
Когда Анне исполняется шестнадцать лет, она расцветает. Последние дефекты кожи исчезают, тело будто завершает процесс метаморфоза. Ее красота завораживает и почти пугает: темные глаза, пухлые щечки и кукольное личико все еще остаются детскими, резко контрастируя с налившейся грудью, тонкой талией и широкими бедрами. Парни становятся все смелее. Одному из них как-то удается уговорить ее пойти к нему домой вместе с компанией друзей: двух учителей нет, и нужно убить три часа до урока русского, которым заканчивается день. Парень живет в огромной квартире недалеко от школы. Анна идет вместе с ними, потому что в компании есть и девочки, и никто из них не похож на чудовище, и она видит, как им весело вместе, и смущенно думает, что и ей, наверное, тоже можно веселиться. Она идет с ними, потому что делать больше нечего, потому что в это время в общем классе для тех, у кого нет уроков, всегда полно народу, потому что на улице дождь и еще потому, что она не знает, как отказаться. Дома у того парня алкоголь и музыка. Все пьют, танцуют, поют посреди дня, она неподвижно сидит на диване, и вот он садится рядом, гладит ее по волосам, целует в щеку, он нежный, шепчет ей, что она прекрасна, и когда он запускает руку ей под блузку, он удивлен отсутствием реакции, обычно девушкам не нравится, если слишком торопишься, а в отношениях еще нет ясности. Хотя вообще-то, едва он увидел Анну, когда она впервые вошла в класс, он понял, что она другая, и ему нравится загадочность, дополняющая ее неповторимую, волнующую красоту.
Он предлагает ей пойти туда, где потише, и она соглашается. У себя в комнате он подводит ее к кровати, начинает раздевать, покрывает ее грудь поцелуями, спрашивает:
– Ты это уже делала?
– У меня это в первый раз, – отвечает она.
– Не волнуйся, я буду осторожен. Скажи, если будет больно.
Через пять минут он выходит из нее, она за все это время даже не пошевелилась, она очень старалась, но ее мысли, как всегда, куда-то ускользали.
Парень рассержен.
– Мне плевать, если ты уже это делала. Мы же в двадцатом веке живем! Но только не считай меня идиотом. Ты далеко не девственница.
– Это в первый раз, – повторяет Анна, с трудом приходя в себя.