Анна замерла от восхищения. Слова того мужчины вызвали у нее больше отвращения, чем у любого из присутствовавших. Но опасность, которую она сразу увидела в нем, вред, который он мог причинить, манера держаться, указывавшая на то, что он чувствовал себя хозяином положения, а вероятно, и был им, оказались сильнее отвращения. Аликс явно была воительницей по своей природе. А вот Анна – из тех, кто выжил: она осыпáла его оскорблениями мысленно, молча.
Придя в класс Лео, она увидела, что Аликс тоже там и место рядом с ней свободно, – и почувствовала себя так, будто на нее снизошло благословение. Их дружба родилась там, в том классе, и оставалась нерушимой. Анна была уверена, что в юности Аликс была одной из тех высокомерных и избалованных девочек-подростков, которые всех сводят с ума и вертят мальчишками, как хотят, а те потом отыгрываются на других – застенчивых, невидимых, замкнутых. Но сцена в школьном дворе перевесила все остальное. Дав отпор тому мерзкому типу, Аликс стала в глазах Анны идеалом – отныне и навсегда.
Юго и Анна предложили мальчикам поужинать с ними. Они, как и Аликс с Жеро, всегда рады редкой возможности провести вечер с детьми. Общение с Лео и Тимом вносит свежую струю: они говорят о музыке, о новых приложениях, открывая взрослым доступ к верхушке айсберга меняющейся современности. Родители, все четверо, понимают, что в другую, гораздо более обширную часть жизни детей им входа нет. Некоторые области остаются неприкосновенными, а некоторые способы общения – недоступными для тех, кому больше двадцати пяти лет. Мальчишки пропадают целыми днями и вечерами, и никто не знает, где они и чем занимаются. Сначала Анна беспокоилась, но потом поняла, что волнуется зря. Лео не из тех, кто переступает границы дозволенного, – это у него, похоже, от матери. Он держится за то, что имеет, – за свой образ жизни, за друзей и прогулки. «Наверняка ему случается выпить лишнего – как и всем в его возрасте, – думает она. – Но ничего ужасного тут нет».
На этот ужин мальчики приглашение отклонили. Они собирались встретиться после утренних занятий и провести день с друзьями, а потом отправиться на пляжную вечеринку. Анна знает, что ее сын влюблен. Догадалась, когда он стал причесываться по-новому, оценивающе разглядывая себя в зеркало в гостиной. В конце концов она не выдержала и прямо спросила. Ей хотелось, чтобы он знал, что может, если захочет, пригласить девушку домой. Она сказала: «Я доверяю твоему выбору». Сын улыбнулся и назвал ее имя – Ноэми.
– Кто-нибудь еще будет помидоры? – спрашивает Анна, протягивая гостям синюю фаянсовую салатницу.
– А что, Лео уже дома? – вдруг перебивает ее Аликс. – Я только что его видела.
Оттуда, где она сидит, видно дорожку, идущую от калитки к входу в дом.
Анна тоже удивлена ранним возвращением сына – еще только девять вечера, но гораздо больше удивлена тем, что Лео, обычно такой вежливый, не зашел поздороваться. Она ставит салатницу на стол, встает, извиняется: нужно убедиться, все ли с сыном в порядке. Слегка встревоженная, она проходит через гостиную. Стараясь не бежать, поднимается по лестнице и стучит в дверь его комнаты.
– Лео? У тебя все в порядке? Вечеринку отменили?
– Все в порядке, – уверяет ее сын.
Но его голос звучит как-то не так. Никто, кроме Анны, этого не заметил бы.
– Можно войти?
– Все в порядке, мам. Просто хочу немного побыть один.
– Понимаю.
«Расстались, – думает Анна. – Или поссорились».
Она расстроена. Как не вовремя – ведь скоро экзамены.
Анна возвращается на террасу. Аликс, Жеро и Юго вопросительно смотрят на нее.
– Поссорился с девушкой.
Все дружно вздыхают.
– А у Тима есть девушка? – спрашивает Юго.
– Несколько, – хмыкает Жеро. – Это нормально, пока он не повзрослел…
– О, так с возрастом это проходит? Впервые слышу, – замечает Аликс.
За столом воцаряется неловкое молчание.
– Ну же, – говорит Анна, – кому еще помидоров?
Анна просыпается на рассвете, сон бежит от нее. Она собирается сделать апельсиновый сок, но соковыжималка глохнет. Небо затянуто тучами. Анна смотрит на облака, ищет, где вот-вот появится просвет. Солнце здесь непобедимо.
Позже Юго спускается к ней на кухню, стены которой отделаны португальским азулежу[5]. Он включает радио: ведущие обсуждают усугубляющийся кризис, растущие протесты, множащиеся митинги. Повсюду насилие. В тридцати километрах от их дома люди в масках забросали двор префектуры коктейлями Молотова, на главных улицах города погромщики оказали сопротивление полиции, в результате столкновений несколько человек были ранены – и протестующие, и полицейские.
Юго выключает радио.
– Нет, только не с утра пораньше. Да еще в воскресенье. Ради Бога.
Он предлагает пообедать на свежем воздухе, в том ресторане на берегу, который обожает Лео: это его взбодрит.
Но Лео выходит из своей комнаты только для того, чтобы выпить кофе. Есть он не хочет. Говорит родителям, что у него полно дел, нужно готовиться к экзаменам, а он уже отстает от графика.
И запирается на ключ.
Анна разогревает остатки вчерашнего ужина.
– Могла бы что-нибудь приготовить, – ворчит Юго. – Не впадать же нам всем в депрессию, потому что у сына разбито сердце.
Анна убирает еду в холодильник, замешивает тесто. Она будет печь пиццу и сообщает об этом Лео, надеясь, что он тоже соблазнится.
Однако сын весь день сидит взаперти. Днем Анна предпринимает еще несколько попыток: уговаривает его подышать свежим воздухом, выйти хоть на несколько минут. Но из-за двери сначала доносится «Я занят», затем «Я отдыхаю».
А потом: «Можно наконец оставить меня в покое?»
И вообще, ему восемнадцать лет, он уже большой мальчик. Если ему что-нибудь понадобится, он с этим сам разберется.
– И он совершенно прав, – флегматично замечает Юго, когда Анна передает ему слова Лео. – Ты слишком с ним носишься. Перестань обращаться с ним как с ребенком.
Часов в семь вечера, убедившись, что родители лежат у бассейна, Лео выходит на кухню и делает себе простой бутерброд – ломтик ветчины, листик салата. Ни к остаткам пиццы, ни к шоколадным конфетам, которые принесли Аликс и Жеро, он не притрагивается. Сметает крошки со столешницы, тщательно моет раковину. И быстро поднимается к себе.
Несмотря на усталость, засыпает Анна с трудом. Она не хочет, чтобы Юго это заметил: он ненавидит, когда она вертится в постели. И Анна решает принять горячую ванну. Проходя мимо комнаты Лео, она замечает, что у него горит свет. Она колеблется: материнский инстинкт подсказывает, что в этот поздний час Лео откроет ей дверь, она сможет обнять его, успокоить. Он поговорит с ней.
Но тут она вспоминает слова Юго и отметает эту мысль.
Стук в дверь,
Стук в дверь,
Стук в дверь,
СТУК В ДВЕРЬ.
Сначала Анне кажется, что это часть сна. Заснуть было так трудно… А теперь она будто увязла в этом сне. Она хотела бы задержаться в нем – еще хоть немного. Разум сопротивляется вторжению реальности, упирается… Проходит несколько секунд, и вдруг сердце начинает отчаянно колотиться, она охвачена страхом и чувствует: нужно просыпаться! Немедленно! Резко вскочив с постели, она трясет мужа: «Юго, вставай!»
Она слышит какой-то шепот, шаги вокруг дома, звуки проникают сквозь приоткрытые ставни, впускающие ночную прохладу. Она думает, что на них сейчас нападут – такое иногда случается с богатыми людьми на побережье: их связывают, избивают, грабят. Но они не богаты. Они живут в достатке, это точно, но не богаты, нет. Надо предупредить грабителей, что те ошиблись адресом.
Но вдруг в голове проясняется. Она понимает: грабители не станут стучать.
Половина седьмого утра или без пятнадцати семь – сколько точно, она не знает, потому что еще не надела наручные часы. В коридоре слабый утренний свет, она спускается по лестнице, подходит к двери. На ней наброшенный в спешке халат. Пояс завязан кое-как, халат норовит распахнуться на груди. Анна громко спрашивает: «В чем дело?»
Юго у нее за спиной подхватывает: «Что, черт возьми, происходит?»
Стены содрогаются от громкого ответа:
– Откройте, полиция!
Юго и Анна смотрят друг на друга, нахмурившись, пытаются что-либо понять: Юго хорошо знает местных полицейских, и это не их голоса. Страх усиливается – перед происходящим прямо сейчас, перед нависшей угрозой, перед тем, что вот-вот на них хлынет.
Анну осеняет догадка: их пришли эвакуировать, спасать! Однако в глубине души она в это не верит, и когда новый шквал ударов обрушивается на дверь, она открывает – выбора нет.
Внутрь врываются пятеро или шестеро, все в черном, в масках. Звучат приказы: направо, налево, вниз, наверх!
Один останавливается перед Анной и выкрикивает ей в лицо:
– Лео Готье?!
Кровь Анны застывает. В чем бы ни было дело – она что-то упустила, а должна была увидеть, предотвратить, понять. Что-то связанное с сыном. Ее захлестывает чувство собственного бессилия. Растерянный Юго пытается получить объяснения – безрезультатно. Эти в черном уже спускаются по лестнице, тащат испуганного Лео. Он в футболке и в джинсах, на ногах кроссовки, и Анна думает: «Как он так быстро оделся? Как им это удалось?»
Ее сын не сопротивляется. Глаза вытаращены, рот открыт. Но он молчит.
– Что вам от него нужно?! – кричит Анна и хватает одного за рукав. Разве вы не видите, что это ребенок? Ребенок! Не видите, что ошиблись? Вы не можете его забрать! Ему нужно в школу, у него скоро экзамены!
Полицейский отталкивает Анну к стене, держит ее железной хваткой. Халат распахивается, обнажая грудь. Сейчас она даст ему пощечину. Почувствовав это, Юго бросается к жене.
– Все будет хорошо, Анна, пожалуйста, успокойся.