– Гильдия, – Тоха дергает подбородком и засовывает руки в карманы, – а ты сегодня к Робертовне не ходил?
– Зачем?
– Ты знаешь, зачем.
Обстановка накаляется буквально за секунду. Атмосферное явление и пьеса Островского, пять букв. Гроза. Да, именно ее приближение я чувствую, как беспокойная птица. Так и хочется заметаться, низко прижимаясь к земле. Дергаю Белого за рукав и смотрю умоляюще.
– Пацаны, – реагирует он сразу же, – что за гон? Давайте сейчас разойдемся, потом поговорите, если надо будет.
Должно быть, в его голосе есть какие-то магические нотки, потому что напрягшаяся было грудная клетка Разгильдеева тут же опадает. Челюсти разжимаются. Малой тоже сникает.
Но все же произносит:
– Вечером поговорим, Кир.
– Поговорим, Тох, – в тон ему отвечает Гильдия.
Мы идем в архив, а парни – на лестницу.
Я молчу, мысленно уговариваю сердце не выпрыгивать из моего бедного тела. Кровь и так несется по венам с ужасающей скоростью, как будто я выпила сто тысяч кружек кофе. Чувствую спазм в шее. Господи, ну только не сейчас, ничего же не произошло! Сосредотачиваюсь на окружающей обстановке. Группирую предметы по цветам. Белый. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Зеленый. Раз. Два. Три…
Вообще-то я использую этот прием для другого, но сейчас тоже помогает. Напряжение немного отпускает, и я тихо выдыхаю. Кир идет впереди как ни в чем не бывало. Открывает дверь ключом, пропускает меня вперед. А потом заходит и захлопывает ее.
Я вздрагиваю. Стараюсь шутить:
– Хочешь, чтобы мы тут задохнулись?
– Открыть?
Следующую секунду логика борется с моей одичалой влюбленностью. Первая проигрывает с разгромным счетом.
– Можно пока оставить. Станет жарко, откроем.
Мы садимся на коробки, берем по стопке документов. Разбираем каждый свою. Не разговариваем, даже не смотрим друг на друга. По всем меркам – слишком долго. Не знаю, чего я ожидала, но точно не этого. Особенно после перформанса в коридоре. Малой, очевидно, приревновал, но к чему? Вот к этому? Незаметно для себя начинаю злиться. Что за бред? Болтать до поздней ночи в сети и не суметь завести разговор, сидя вдвоем в крохотной комнате. Сдираю с себя толстовку, не в силах справиться с гневом. Отшвыриваю ее в угол, и Разгильдеев, наконец, поднимает на меня взгляд. Я изгибаю бровь и поджимаю губы. Он молча возвращается к бумагам. Класс.
Я тоже занимаюсь своей стопкой. Все движения чуть более интенсивные, чем нужно. Но я не стараюсь себя сдерживать. Перед кем мне корчить из себя терминатора? Перед Киром? Он и так знает про меня больше, чем нужно. И тут, будто читая мои мысли, он тянется к моему запястью, пальцами сдвигает тонкие разноцветные браслеты, открывая синяки. Они уже зеленовато-желтые, значит, скоро совсем сойдут. Но пока видны довольно отчетливо.
Кир обхватывает мою руку своей широкой лапой и поглаживает следы большим пальцем. Кожа горит и плавится от его прикосновений. Я тупо смотрю на свое запястье. Там же сейчас ожоги будут, разве нет? По всему телу расходится нервная дрожь. Это что? Это зачем?
Сглатываю и пытаюсь вспомнить, как дышать. Кир же ведет костяшками выше, до локтя, потом по плечу. По коже бегут мурашки. Не заметить их невозможно. У него же все в порядке со зрением? Он кладет ладонь мне сзади на шею, большим пальцем очерчивает линию подбородка. Я смотрю ему в глаза. Он смотрит ниже. Сам следит за своими движениями так, будто удивляется им.
Только тут замечаю, как беспокойно поднимается и опускается его грудная клетка. Да мы оба дышим, как после стометровки у Косатона.
А потом он просто убирает руку и с изумлением смотрит мне в глаза.
– Ты ведь меня узнал? – спрашиваю сдавленным шепотом.
– А ты меня?
– Ответить не хочешь?
– Да. Сразу, как ты зашла. Я ведь говорил.
– Так – не говорил. И я тебя. Тоже сразу.
Разгильдеев кивает. Все еще выглядит удивленным. Мы снова молчим, и я решаюсь спросить:
– А к Робертовне ходил?
– Ходил.
– Это ты ее попросил?
И когда Кирилл открывает рот, дверь распахивается.
– Вам тут есть чем дышать? – весело спрашивает Бус.
Вся троица на пороге. Они ничего не видели, но меня все равно затапливает чувство стыда. Как будто они подсмотрели что-то личное.
Особенно Малой. Он заходит, оглядывает документы, наши лица. Спрашивает:
– Как успехи?
– Прекрасно, – отвечает Кир. И голос его звучит так же уверенно и лениво, как обычно. Мне что, все это привиделось?
Глава 21
Какое-то время мы еще торчим в архиве все вместе. По отлаженной уже схеме работаем, особо не думая. Ребята шутят, обсуждают нормативы по физре, которые будем сдавать на этой неделе. Я отмалчиваюсь. Говорить не хочется, да и сил нет. Почему-то хочется просто заползти под одеяло и проспать до весны. Или до лета, когда мне исполнится восемнадцать, я смогу снять квартиру, съеду от родителей и начну новую жизнь. Нормальную.
Потом мы сдаем ключ охраннику и уходим.
– Можем зайти в магазин? – спрашиваю я около супермаркета.
– Конечно, малая.
– Только я пойду одна.
Парни ухмыляются:
– А чего это?
– Ничего. Может, мне прокладки нужно купить. Не хочу, чтоб вы подглядывали, – отрезаю я и захожу внутрь.
Адская четверка послушно остается на улице. Я же иду в отдел бакалеи и быстро набираю корзину, стараясь не выйти из бюджета. Завтра у Белого день рождения, и я хочу приготовить ему праздничные капкейки. Умела бы – испекла бы торт, но я могу только капкейки. В детском доме однажды проводили мастер-класс от каких-то очередных волонтеров, вот я и запомнила. Подарок, конечно, тоже нужно будет купить, но с этим я разберусь попозже. Может, попрошу Ника, у него наверняка есть мужские ароматы, которые он продает вполцены. Потому что на упаковке написано, что это тестер, но деталь вроде бы незначительная. Все остальное ведь в порядке.
– Кицаева, – вдруг раздается сзади.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Там Кристина Дунаева.
– А, это ты, Дуняева, – я прикладываю ладонь к груди. – А я подумала, кто-то кошку мучает.
Все ее лицо застывает, сведенное злой судорогой.
Я оборачиваюсь к полкам и мысленно сверяюсь со списком. Остался только ванилин. А, и еще какао.
– Ну что, ты рада, что лучшие парни класса теперь ходят только с тобой?
– Ты еще не ушла?
– Поверь мне, ты об этом пожалеешь, – жестко говорит она, понизив голос.
Я поворачиваюсь и вздыхаю, устало прикрыв глаза:
– Дуняева, я верю. Я уже очень сильно жалею. Правда-правда. Так пойдет?
– Можешь шутить сколько угодно. Скоро будешь рыдать.
– Начну прямо сейчас. Может, тогда ты свалишь и не будешь мешать мне выбирать долбаные продукты. – Я начинаю терять терпение.
Удивительно, но я совсем ее не боюсь. Она говорит неприятные вещи, да и вид у нее при этом довольно устрашающий, но мне хочется просто отмахнуться от нее, как от комара в летнюю ночь.
– Девочки, проблемы? – Это Бус, как обычно, небрежно кладет мне на плечо свою смуглую руку.
– Нет, Тимур, все отлично, – щебечет Кристина, сразу меняясь в лице.
– Лана?
Я карикатурно округляю глаза, хлопаю ресницами и передразниваю жеманный тон Дунаевой:
– Нет, Тимур, все отлично!
Он взрывается хохотом, наклоняясь вперед и наваливаясь на меня. Я улыбаюсь Кристине – немного криво, но ей хватит.
Она круто разворачивается, взмахнув длинными волосами, и исчезает за поворотом.
– Мальвина, тебя и на секунду оставить нельзя, – качает головой Бус, отсмеявшись.
– Люблю, знаешь ли, поболтать с милыми людьми.
Нахожу наконец какао, закидываю в корзину, и мы идем на кассу. Выйдет это все, конечно, недешево, но мне хочется сделать что-то приятное для Димы в его праздник, так что я стараюсь не думать о деньгах.
Тимур стоит рядом, как конвоир.
– Ты чего вообще зашел? – ворчу я.
– Да ничего. Увидели через стекло напряженную беседу. Подумали, вдруг ты еще чем-нибудь швырнешь ей в лицо.
Я фыркаю, запихивая в рюкзак продукты:
– А остальные чего не пошли?
– Ну, я так прикинул, что ты покупаешь что-то для Белого, а Кир и Малой передрались бы за возможность тебя защитить. Я – самый безопасный вариант.
Я расплачиваюсь и кидаю на Тима внимательный взгляд. А он, значит, не просто веселый балагур, а очень сообразительный мальчишка. Глупо было этого не замечать. Кажется, Разгильдеев сделал мое зрение несколько тоннельным.
Закидываю потяжелевший рюкзак на плечо, и мы выходим.
– Все в порядке?
– Более чем. Мальвина щелкнула зубами, и Карабас-Барабас испарился, – говорит Бус, и парни смеются.
Я улыбаюсь. И думаю с нежностью – ну и дураки.
Мы идем к Диме, едим куриный суп. Болтаем с его мамой по видеосвязи. Мне всегда неловко, потому что она каждый раз готовит на пятерых. И когда Белый скидывает звонок, я решаюсь спросить:
– Дим, а твоя мама не против, что мы ходим сюда обедать?
– Шутишь? Она вас обожает. Считает, что в этом районе я бы уже давно спился и пропал, если бы не вы. Говорит, очень важно, чтобы ребенок попал в хорошую компанию, – последнее добавляет назидательным тоном, передразнивая маму.
– Ладно.
Я немного расслабляюсь. В конце концов, она права. Поднимаюсь и начинаю собирать тарелки.
Парни, как всегда, идут в зал, а Белый кричит мне уже из коридора:
– Тебя она тоже обожает, кстати! Говорит, кухня еще никогда не была такой чистой!
Хмыкаю, составляю посуду в раковину и оборачиваюсь, хотя я и так знаю, что увижу. Пустую кухню. Обычно Кир всегда остается мне помочь. Но не сегодня. Интересно.
Включаю воду, выдавливаю на губку жидкость для мытья, вспениваю. Все очень обстоятельно. Чтобы переключиться с внутреннего на внешнее. Потом по привычке раскладываю все чувства по полочкам. Вода теплая, губка мягкая. Кладу руку на столешницу. Гладкая. В комнате работает телевизор, музыкальный канал. Я слышу популярную попсовую песенку. Глупая, но приятная. Во рту вкус мятной жвачки, которой поделился Малой. Пахнет супом и… мужским парфюмом? Что-то древесное, терпкое. Я знаю, чей это запах. Вздрагиваю от прикосновения широкой ладони к своей спине. Не слышала, как он вошел. Песню услышала, а его – нет.