– Я тоже рада, что Разгильдеев и Кицаева встречаются, но рекомендую всем обсудить это после моего урока! Скоро контрольная, а еще родительское собрание. Советую задуматься.
И я так задумываюсь, что кровь стынет в жилах. Родительское собрание. Отец обычно на них не ходит, но мне все равно каждый раз страшно. Начало года, надеюсь, оба моих родителя забьют на это прекрасное мероприятие. Им тоже лишние телодвижения – трезветь, изображать нормальных. Я приглушенно фыркаю, занятая своими мыслями. Сосед по парте косится на меня, поправляет очки.
Я шепчу ему:
– Ваня, все в порядке?
– Все нормально.
Но голос звучит так обиженно, так уязвленно. Задумчиво закусываю губу. Я ведь ему не нравилась? Почти уверена, что нет, я бы заметила. Значит, дело в другом. Знать бы, в чем. Может, его настроение вообще со мной не связано?
Нельзя брать на себя ответственность за эмоции каждого человека. Пожалуй, эта установка заслуживает отдельного номерного знака. Двести сорок два. Пусть будет так.
Весь день за нами пристально наблюдают. Еще бы. Их король теперь занят. Перешептываются, указывают пальцами. Я стоически терплю. Делаю вид, что мне все равно, но на какой-то перемене обессиленно прислоняюсь к груди Кира.
Он гладит меня по спине, шепчет в волосы:
– Все будет хорошо, Разноглазка. Они скоро забудут.
Я киваю и смущенно бормочу:
– Мне нравится, когда ты меня так называешь.
– Это не обидно для тебя?
– Нет. Это мило. Чувствую себя не странной, а особенной.
– Ты и есть особенная, – Разгильдеев целует меня в макушку.
Глава 32
И так мы живем до декабря. Вырабатываем абсолютно гармоничную схему взаимоотношений внутри нашей пятерки. Получается сделать так, что не страдает ни наше личное, ни наша дружба.
Первый раз ругаемся, когда Кир пытается заставить меня уволиться. Вторая и третья ссоры, впрочем, происходят по тому же поводу. Не знаю, как объяснить ему, что эта работа мне необходима.
А вчера нам дали график на декабрь, и оказалось, что Андрей поставил меня в смены 31 декабря и 1 января. Учитывая, что я дополнительный стафф, призванный увеличить продажи, это вроде бы логично. Но Разгильдеев так не считает.
– И постоянно твердит, что мне тут вообще не место, – возмущенно заключаю я, пересказывая Нику наш последний спор.
Он задумчиво пересчитывает коробочки туши и нехотя отзывается:
– Лилу, не глупи.
– В смысле?
– В смысле, ты умная девочка, – тут Никита поворачивается ко мне и облокачивается на выдвинутый ящик. – Ну и что, ты правда думаешь, что Андрей на тебя не… мечтает?
Я хмурюсь:
– Ник.
– Лан, ну дурочку не строй. Отбрось кокетство и признай – Андрей на тебя слюной исходит. Здесь всем это известно. Так вот, это в принципе некрасиво. А в глазах твоего парня – вообще катастрофа.
– А-а, – тяну я, внезапно понимая.
– Дошло?
– Дошло. Я не думала, что Кирилл знает, – бормочу потерянно.
– Боюсь, я в этом несколько поучаствовал. Но так надо было.
– В смысле?
– Неважно. Девять уже, гоним.
Я только киваю и зашвыриваю блокнот в накопитель. Ну я и дура. Так старалась следить за всем вокруг, что упустила очевидное. Теперь понимаю, почему пацаны так торопили меня на выход, когда Ник был в отпуске. Заглядывали в зал, а я раздражалась, что они нарушают мои границы. Какие, на хрен, границы. Моя жизнь – это эталон отсутствия границ.
Мы выходим из магазина, и я невольно любуюсь своей адской четверкой, пока Ник здоровается с ними за руку. Все такие разные, и все потрясающие. Мне очень повезло. Разгильдеев смотрит угрюмо, но все равно берет меня за руку. Мы же поспорили прямо перед моей сменой. Люблю в нем то, что, как бы он ни был зол, все равно не оставляет меня. Дает понять, что это временная размолвка. Я очень многое в нем люблю. И вообще… неважно.
Чуть притормаживаю его, как мы делаем обычно, когда хотим остаться наедине при остальных.
Говорю:
– Кир, слушай. Извини, хорошо?
Заглядываю в его зеленые глаза. Поддеваю пальцем козырек бейсболки, чтобы лучше их видеть.
Он кивает, и я продолжаю:
– Я понимаю, почему ты злишься. И почему хочешь, чтобы я уволилась. Но я не могу, понимаешь? Правда не могу. Пока я в школе, это самое выгодное место, которое только можно представить.
Мы медленно выдвигаемся вслед за ребятами, и Разгильдеев смотрит себе под ноги, но я вижу, что он внимательно меня слушает. Тогда я выдаю ему то, чего раньше не говорила:
– Я коплю деньги на квартиру. Чтобы летом можно было съехать. Потом, когда поступлю в универ, и у меня будет достаточная сумма, я сменю работу. Хорошо? Кир?
Он снова кивает, притягивает меня к себе и целует в висок. Сдержанно выдыхает, и, мне кажется, это дается ему тяжело. Говорит:
– Хорошо, Разноглазка.
Я обеими руками обхватываю его за талию и прижимаюсь щекой к серой толстовке под распахнутой курткой. Ненавижу ругаться. Но верю, что это неизбежно. И что все можно решить.
И снова чувствую себя счастливой.
Но на следующий день я получаю тройку по геометрии. Не хочу драматизировать, но расцениваю это как плохой знак. Очень-очень плохой. Как начало моего падения.
Я пялюсь на цифру «три» в своей тетради и каждой клеточкой ощущаю животный ужас. Вышло глупо. Я сделала идиотскую ошибку в начале задачи, и дальше все пошло не так. А когда обнаружила ее и бросилась переделывать, не успела решить последнее задание. До этого я была очень аккуратна. Не давала отцу ни малейшего повода для наказания. И, кажется, бесила этим его еще больше. Но теперь у него на руках все карты. Я знаю, что электронный дневник он мониторит каждый день.
Чувствуя приближение приступа паники, пытаюсь успокоиться. Дышу по счету. Мечусь взглядом по кабинету в поисках нужных цветов. Думаю – ну и что? Меня что, до этого ни разу не наказывали? Не пороли? Я разве от этого умерла? Нет. Значит, смогу пережить и этот воспитательный эпизод. Синяки пройдут, а я восстановлюсь, как птица феникс.
Но весь день меня не покидает гадкое чувство тревоги. Ожидание казни хуже самой казни. Я почти готова бежать домой и сама вручить отцу ремень.
Но вместо этого я досиживаю все уроки. Иду к Белому, ем грибной суп. Смеюсь над шутками ребят, обнимаю Кира. Иду на работу, делаю там два больших чека. Болтаю с клиентами, желаю хорошего вечера, свечусь улыбкой. Действуя на автомате, так глубоко заталкиваю свои чувства, что почти теряю связь с ними.
А потом прихожу домой.
– Лана, – говорит отец с кухни, – зайди.
Разуваюсь, медленно продвигаюсь по коридору, останавливаюсь на пороге. Прямо смотрю ему в глаза.
– Тройка, значит?
Я молчу.
– Мы разве не договаривались, что ты будешь учиться на «отлично»? Разве я не предупреждал тебя, что у лени и невнимательности есть последствия?
Шею схватывает спазм, голова мелко трясется. Спокойно, спокойно. Просто перетерпеть.
– Договаривались, – отвечаю через силу.
В ответ отец берет со стола ремень. Готовился. Ждал меня.
– Кофту, – велит он коротко.
Я поворачиваюсь спиной и задираю толстовку. Все, теперь уже не страшно.
Сначала стою прямо. Отсчитываю. Слушаю. Его дыхание, движение воздуха, шлепок мертвой кожи о кожу живую.
Четыре, пять.
Уже горблюсь. Впиваюсь зубами в ворот толстовки, из-под зажмуренных век брызжут слезы.
Шесть, семь.
Отец натужно хрипит. Старается папочка. Умру, но не крикну. Ни звука не услышит от меня.
Восемь, девять. Пряжка. Завершает всегда пряжкой. Значит, уже заканчиваем.
Когда он останавливается, тяжело дышит и хрипло выдает «свободна», я просто опускаю одежду на горящую кожу и нетвердой походкой ухожу. Иду в комнату, ложусь на диван и горько плачу. Оплакиваю свое детство, свою юность, свою психику. Жалею себя. Жалею до сумасшествия. Так, как никто не пожалеет. А потом, уставшая, засыпаю.
Просыпаюсь будто обожженная. Физически и морально. На спине раны свежие, на душе – уже грубо зарубцевавшиеся. Сил нет. Я умываюсь, макияж наношу ярче, чем обычно, чтобы скрыть опухшие веки. Отвечаю на сообщения Кирилла. Пишу, что вчера просто уснула. В нашем общем чате на пятерых щедро раздаю смайлики на вчерашние мемы, которые пропустила. Завиваю волосы механически. Есть не хочется, так что на кухню даже не заглядываю. Переодеваюсь, даже не глядя на себя в зеркало.
Когда у подъезда встречаю пацанов, то на автомате еще отыгрываю веселую Мальвину, уже привычную им. Но боюсь, что они чуют подмену. Я говорила, что это зверье, а не дети. Тогда вкладывала в это другой смысл, но была на верном пути.
– Киса, все в порядке? – обеспокоенно спрашивает Малой.
Я энергично киваю:
– Да, а что может быть не в порядке?
– Ну, например, ты.
– Давай сворачивай свою психологию, – говорю уже раздраженно.
Настоящие эмоции вот-вот пробьют мою броню, которая сегодня больше похожа на банальную скорлупу. А я очень этого не хочу. Рассказать им все сейчас – в тысячу раз более стыдно, чем было бы в начале.
Я почти совершеннолетняя. Я всю жизнь тащу такую ответственность, которая некоторым и не снилась. Ментально мне, на хрен, семьдесят. И меня сечет ремнем собственный отец за тройки. Бред. В носу щиплет, и я пытаюсь затормозить истерику.
Как-то умудряюсь замять тему, и до школы мы доходим, непринужденно болтая. Но дальше мне уже сложнее. Спина огнем горит, и я всячески стараюсь исхитриться, чтобы не дать Киру к ней прикоснуться. Охотно отвечаю на поцелуи, держу его за руку, но объятий избегаю всеми силами.
В конце концов сбегаю в туалет. Лбом упираюсь в облупленную дверь кабинки. Осталось всего полгода. Все будет хорошо, я продержусь. Просто буду внимательнее. Отец, в сущности, прав. Лень и невнимательность имеют свои последствия. Так ведь? Я с ним согласна, почему нет. Сейчас эти последствия жгут мне спину, будто с меня кожу сняли.
Дверь туалета хлопает, и меня охватывает неприятное волнение.