Покидаю кабинку и вижу Разгильдеева. Он смотрит исподлобья. Почти прожигает насквозь.
– Соскучился? – спрашиваю неестественно весело. – Уже и пописать нельзя сходить?
Включаю воду и старательно споласкиваю руки. Кирилл подходит, надвигается угрожающей тенью, останавливается за мной. Ловлю его взгляд в замызганном зеркале. Проваливаюсь в бездну боли и ненависти. Не ко мне ведь? Не ко мне?
Пальцами он подцепляет мягкую ткань свитшота. Я замираю, парализованная ожиданием. Очень аккуратно он обнажает мою спину. Смотрит на следы. Я вцепляюсь руками в борта раковины и склоняю голову. Только не плакать!
Слышу, как Кир сзади задерживает дыхание. Как спустя вечность натужно выпускает воздух из легких. С надрывом снова вдыхает. Боже, такое ощущение, что его сейчас разорвет.
А потом он опускается на колени и обнимает меня за ноги, сгорбившись. С хрипом дышит. Говорит:
– Я его убью.
И я ему верю.
Глава 33
Кир
Лана с усилием расцепляет мои руки и садится на пол рядом со мной. Ладонями обхватывает лицо и смотрит в мои воспаленные глаза.
Начинает сбивчиво:
– Кир, не надо, ладно? Не делай ничего. Это ерунда. Мне не больно вообще, веришь?
Я мотаю головой из стороны в сторону. С шумом тяну воздух. Спина исполосована, как это может быть не больно?!
Она гладит меня по щекам и продолжает бормотать:
– Кир, Кирюш, все в порядке. Мы просто потерпим, ладно? Если ты его убьешь, – она коротко смеется, – меня точно отправят в детский дом.
А здесь она меняется в лице. На нем мука нечеловеческая. Что же там было, если в таком доме, с такими родителями ей лучше? Мальвина бледнеет и непослушными губами выдает:
– Пожалуйста. Ладно? Пообещай мне. Нельзя никому рассказывать, понимаешь? Я туда не вернусь, Кир. Я лучше умру. Пусть он меня убьет, но в детский дом я больше не вернусь. Мне только до лета потерпеть, и все будет хорошо. Никому не рассказывай. Нельзя.
И когда я вижу в ее глазах, больших, неземных, потрясающе красивых – слезы, меня такой болью простреливает. Ребра как будто переломаны, каждый вдох дается с трудом. Обхватываю ее за шею и прислоняю ее лоб к своему так тесно, что сплавиться можно.
Прикрываю глаза. Дышу. Дышу. Дышу. Мне очень больно. Я хочу все у нее забрать, пусть лучше мне будет плохо.
– Кир? Пообещай.
Только тут получается, наконец, открыть рот. Сиплым голосом отвечаю:
– Ты не понимаешь, о чем просишь.
– Пообещай мне. Что не будешь ничего делать.
– Я не могу.
– Но мне нужно!
– Хорошо. Хорошо, Лана. Сегодня не буду.
Она отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза. Но мы так и сидим, сцепившись. Ее ладони – у меня на щеках, мои – на ее шее. Как будто только в этом сейчас находим поддержку.
– А завтра? А через неделю? Кирюш, – она второй раз за все время, что мы вместе, выдает это ласковое прозвище, – никому не скажешь? Не будешь ничего делать?
Не сдерживаю мата, хотя обычно стараюсь при ней не ругаться. А Разноглазка почему-то улыбается. Светло и даже как-то задорно.
– Люблю, когда ты искренний.
Так нежно это говорит, что я сам готов разрыдаться. И мне очень нравится, как звучит это слово из ее уст, как двигаются ее яркие малиновые губы, когда она говорит «люблю». Подвисаю на несколько секунд. Неважно, сколько мы вместе, я знаю, что она моя, и что это – навсегда. Просто знаю. Я не то чтобы признаюсь себе в этом, просто это осознание, почти откровение, раскрывается внутри меня, поражая своей силой.
– Кир?
– Никому не скажу. Но если парни спросят, врать не стану. Мы друзья, Лана, мы друг другу не врем. И я про нас пятерых. И делать ничего не стану. Но если еще хоть раз увижу на тебе синяки, то заберу свое обещание назад.
Я делаю вид, что сдаюсь. Она делает вид, что этого больше не повторится. Временная передышка устраивает нас обоих.
Поднимаемся с пола. Звонок давно прозвенел, урок начался, но нам, конечно, все равно. Мальвина спрашивает тихо:
– Обнимешь меня?
Разумеется, я обнимаю. Сжимаю неловко и сильно, не хочу сделать больно, но не могу совладать с интенсивностью собственных эмоций. Она вдруг подается назад, расстегивает кнопки на моем бомбере и снова приникает ближе. Через тонкую ткань футболки чувствую ее острее. Щекой на моей груди, тонкими руками на спине. Никогда ее не отпущу. Никогда. Если надо будет, я ее съем и буду носить внутри себя до конца жизни. Осознаю, что проваливаюсь в какую-то бочку с сахаром, но это то, что я чувствую. Не обязательно ведь об этом рассказывать кому-то? Что внутри сурового Кирилла Разгильдеева пляшут единороги, осыпая все блестками.
– Иди на урок, – говорю наконец.
– А ты?
– А я попозже.
– Без тебя не пойду, – упрямо возражает она.
– Лана, иди. Тебе ведь не нужен прогул? – произношу я жестко, но так и надо.
Я не хочу, чтобы она забывала, что мы говорили об этом, что я все видел, что мы связаны на этот счет некоторыми обещаниями. Нельзя просто повернуться и сделать вид, что все как раньше.
– Сегодня придешь? – только и спрашивает она.
Я подтверждаю:
– Сегодня приду.
Касаюсь ее губ со всей доступной мне нежностью. Лана напоследок вскидывает на меня взгляд, который я хотел бы прочитать, если бы так не боялся. И уходит.
Даю себе минуту. Потом понимаю, что до сих пор торчу в женском туалете. Выхожу, забираю из пустого коридора свой рюкзак. Беру куртку из гардероба, выхожу на крыльцо, охранник снова курит. Можно подумать, именно это – его основная обязанность.
– Сигаретку? – интересуется равнодушно.
– Да. Спасибо.
Он прикуривает мне, я глубоко затягиваюсь и медленно выдыхаю в небо, скрытое за козырьком школы.
– Снова плохой день?
– А вы помните?
– А мне делать больше нечего.
Я смотрю на него с сомнением, и он хитро улыбается, потирая бороду:
– Да без шуток, правда нечего.
Я улыбаюсь ему в ответ, но молчу, снова затягиваюсь. Болтать с ним охоты нет, но отношения портить не собираюсь. Этот, бородатый, очень лояльный. Вот его сменщика я не особо люблю. Вообще есть ощущение, что этот перекур вдвоем на крыльце – почти как терапия. Не хочу, но думаю – как будто с отцом. К черту.
Взмахиваю рукой:
– Я пойду.
– А на уроки не надо?
– Не, не надо, – бросаю уже через плечо, сбегая по лестнице.
Иду к дому Миланы. Миную недостроенную парковку, отмечая, что там, несмотря на дневное время, много народу. Вот кому точно не нужно на уроки. Кто-то окликает меня, но я чешу мимо, не оборачиваясь. Тут легко погрязнуть, а меня это больше не интересует.
У знакомого подъезда притормаживаю. Честно говоря, не знаю, что делать дальше.
Шел сюда, повинуясь инстинктам. Обещал ей, что ничего делать не буду, и нарушать не собираюсь. Наверное.
Присаживаюсь на лавку у соседнего подъезда. Понимаю, что глупо, я даже не знаю, как выглядит ее отец. Но мне все равно становится легче. Как будто бы что-то от меня зависит. Типа я контролирую – оставаться на месте или действовать. Иллюзия контроля. Лучше, чем ничего.
Просиживаю несколько часов. За это время вижу несколько подходящих кандидатов. Среди них может и не быть ее отца, я не знаю графика его работы. То есть даже гипотетически – может ли он сейчас тут оказаться? Наверное, нет. Я даже роюсь в социальных сетях Разноглазки, но там, ожидаемо, нет ни одной фотки с семьей.
Окончательно замерзаю. Не только телом, но и мыслями. Расцениваю это как неплохой результат. И тогда возвращаюсь в школу. Внизу своих не вижу, хоть урок и кончился минут пять назад. Так что я поднимаюсь – и застаю картину маслом. Трое моих идиотов болтают с Мариной и Лидой, но Ланы рядом с ними нет. Скольжу взглядом в сторону – и да, вот она. В напряженной стойке напротив Дунаевой. Что она ей сказала?! Лечу туда тараном, периферией отмечая, что все это видят. Парни бросают светскую беседу. Крис вжимает голову в плечи, и только одна Мальвина стоит с идеально прямой спиной. Приближаюсь в тот момент, когда она говорит насмешливо и презрительно:
– Хочешь рассказать мне про всех, с кем спала? Подождешь, пока я ручку с блокнотом достану? Боюсь, не запомню.
Я разваливаюсь на ходу. Конечно, это ничего не значит. Но она должна была узнать иначе. В идеале – вообще не узнать.
Дунаева задыхается от возмущения, и этой заминки хватает, чтобы дернуть ее за локоть в сторону.
– Свали, – рычу на пределе.
– Кир, – визгливо отзывается она.
– Крис, заткнись, будь другом, – увещевает Малой, отцепляя мою руку.
– Давай, Дуняева, домой пора.
– Где подружка, а? Двигай отсюда.
Слышу парней опять же краем сознания, а сам смотрю только на Лану. Она берет меня за руку. Улыбается. Но я вижу, что это просто движение мышц, ничего более. Мальвина ведет меня по коридору за собой, а когда мы заворачиваем за угол, толкает в грудь и шипит:
– Не мог сам сказать?
– Лана…
– Ты должен был понимать! – она задыхается. – Должен был!
– Лана, прости, я не хотел, чтобы так.
– Дай угадаю, ты хотел, чтобы вообще никак! – огрызается она.
Потом прислоняет ладонь к глазам, замирает. Говорит тихо, не убирая руки:
– Это твое прошлое, и оно ничего для меня не значит. Не должно. Но не делай вид, что не знаешь законов джунглей. Узнать об этом от нее и вот так – неприятно.
– Лана…
Она предупреждающе взмахивает рукой:
– Нет. Не хочу больше это обсуждать. Это твой косяк.
– Мне только ты одна нужна, – я тянусь к ней, но она подается в сторону.
– Дело не в этом. Я знаю, – а потом добавляет с усилием, – я тебе верю. Но я обижена, Кир. Если бы ты слышал, как она… Что она…
Внутренности скручивает в тугой узел. Какой же я дебил.
– Разноглазка, – почти умоляющим тоном зову я.
– Ты должен был рассказать хотя бы ради того, чтобы я не выглядела идиоткой в ее глазах.
Это неуместно, но я улыбаюсь:
– Ты выглядела потрясающе. Иди ко мне. Пожалуйста.