Я надеваю его футболку, толстовку, которая доходит мне почти до колен, заправляю мокрые волосы за уши. Когда же они высохнут, разве не прошло сто лет с тех пор, как я принимала душ дома? Или все закручивается слишком быстро?
Натягиваю носки, которые он мне тоже одолжил. Господи, какой стыд.
Разгильдеев возвращается слишком быстро. Я еще не успела понять, говорил ли он всерьез. И могу ли я ему ответить. И могу ли я ему верить? Он держит в руках небольшую аптечку.
Садится передо мной на колени, обеззараживает рану, и я даже не морщусь. Будто на сегодня хватит боли. Ничего уже не ощущаю. Он вертит мою голову из стороны в сторону, пристально изучает рассеченную бровь.
Говорит:
– Я, конечно, не эксперт, но, кажется, это нужно зашивать. Съездим в травмпункт.
– Нет! – вырывается у меня слишком громко.
– Почему? – спрашивает Кир якобы спокойно.
– Потому что. Нельзя в больницу. Пусть так заживает, там ничего страшного, я же видела.
На самом деле ничего толком я не видела. Но даже если останется шрам, мне плевать. Никуда я не поеду.
– Лана, ты ведешь себя как ребенок.
– Я веду себя, как человек, который не хочет в детский дом, ясно? Вдруг будут спрашивать, откуда это?
– Ну, скажешь, упала, – огрызается он и швыряет грязную ватку в угол комнаты.
– Я несовершеннолетняя, вдруг они обязаны родителям сообщить или в ПДН?
– Мы с парнями были в травме, и не один раз. Никто никуда не сообщал.
– Так вы и на учете не стояли. Нет. Я сказала, что никуда не поеду. Все.
Гильдия сдается:
– Ладно. Дай хоть пластырем стяну.
Он старательно заклеивает рану, сводя края вместе. Его лицо слишком близко, я смущаюсь и опускаю взгляд. Любит. Такое простое слово, а так оглушительно звучит. Не помню, когда мне его говорили последний раз. Наверное, говорили же когда-то? Может, в самом начале, когда была маленькая?
– Сейчас принесу чай. Посидишь?
Я киваю. Встаю, чтобы оглядеться. Я была здесь два раза, но недолго. Мне очень нравится комната Кирилла. Такая пацанская и очень атмосферная. Больше всего я обожаю пробковую доску, на которую приколота всякая ерунда. Его фотографии с парнями, пара картинок, какие-то фантики, записка от мамы: «Опять спал одетый, ты что, бомж?!». Мой портрет, который нарисовал Тоха. А это что-то новенькое. Тут фотография, которую я даже не помню, как делали. Просто не видела этого момента. Снимал, похоже, Малой, он в кадре крупнее всего. Смотрит в камеру и карикатурно складывает губы «уточкой». Рядом с ним Бус, а выше на диване Белый, Кир и я. Все смеемся. Я вскинула руку с зажатыми в ней чипсами в каком-то победном жесте. Тепло. Хорошая картинка. Смазанная из-за недостатка освещения, но хорошая. Как будто из другой жизни. Которая сейчас от меня так далеко.
– …и как ты себе это представляешь? – раздается вдруг приглушенный женский голос из глубины квартиры.
Я растерянно оглядываюсь. Кир не закрыл дверь в комнату, и на кухне она, видимо, тоже приоткрыта. Я веду себя глупо, знаю, но все же крадусь по коридору. Мягко ступаю на цыпочках и останавливаюсь так, чтобы меня не видели. В конце концов, речь идет обо мне, разве у меня нет права слышать разговор?
– Она не хочет в детский дом.
– Кирюш, ты знаешь, что это значит, когда детей изымают из семьи? То, что дома им плохо.
– Ну, видимо, не хуже, чем в детдоме.
– У нее рана на лице, откуда?
– Сама как думаешь, мам?
Она тяжело вздыхает:
– И ты мне еще доказать что-то пытаешься?
– Я не пытаюсь доказать. Я к тебе изначально за советом пришел, ты на хрена мне лекцию читаешь?
– Кирилл, – ее голос звенит, – я в опеке десять лет работаю, ты чего от меня хочешь?!
Где она работает?! В опеке?!
Дыхательная функция утеряна. Жизненные показатели на нуле. Паническая атака на подходе.
И я сюда пришла сама? Да она же меня прямо сейчас туда отправит. Я все это знаю. Сначала увезут в больницу – проверять мое состояние. А я со свежими побоями. Нет. Нет уж. Хватит.
Я знала, что доверять никому нельзя. Особенно взрослым. Особенно, черт возьми, им!
Очень тихо я скольжу к двери, беру в руки ботинки. Невероятно аккуратно снимаю с вешалки куртку. Стараюсь не шуршать. Я это умею.
Я не помню, чтобы кто-то закрывал за мной дверь, и удача в этот раз действительно на моей стороне. Тяну ручку на себя, а потом вниз. Знаю, что надо делать именно так, чтобы язычок замка не щелкнул. Выхожу в коридор и только тут начинаю дышать. Когда оказываюсь на улице, позволяю себе паузу и вдох полной грудью. Всего один. Потом я бегу.
Дороги не разбираю, надо просто убраться подальше, чтобы не догнали. Когда попадаю на людную улицу, наконец, замедляю ход. Натягиваю капюшон толстовки на все еще мокрую и уже припорошенную снегом голову. Застегиваю куртку.
Первый раз в жизни мне хочется напиться. И, кажется, я знаю, куда за этим идти.
Глава 38
На улице снегопад. Крупные красивые хлопья медленно падают на землю. Как будто бы снежинки отказались прыгать по одной и сцепились в большие компании. Кружатся в свете фонарей.
Так просто и так волшебно. От бессмысленного созерцания снега меня отвлекает то, что я почти врезаюсь в нашего физрука. Огромный Косатон в одной руке держит пакет с продуктами, а в другой – руку маленькой девочки. Ей лет пять, симпатичная сосредоточенная мордашка, шапка с помпоном.
– Кицаева? Привет.
– Здравствуйте, – я неловко замираю.
Изучаю девочку, а она – меня. Я вдруг понимаю, как выгляжу. Без косметики, глаза опухшие, на брови – пластырь.
– У тебя что, волосы мокрые? – улыбка учителя сменяется озадаченным и внимательным выражением лица.
– Не успела высушить. У женщин такое случается.
– Это да, знаком с таким приколом, – он снова улыбается.
И, хотя мне следовало бы скорее уйти и скрыться от его изучающего взгляда, я зачем-то спрашиваю:
– Ваша дочка?
– Да. Мила зовут.
– Почти как Милана, – насильно растягиваю губы в улыбке.
Девочка с круглыми щечками изучает меня почти с таким же пристрастием, как отец. И спрашивает легко и непосредственно:
– Ты поранилась?
– Да. Упала.
– Я тоже вчера упала, – выбалтывает она.
Моя улыбка становится более живой:
– Надо нам быть аккуратнее, да?
Я снова окидываю их взглядом. Отец и дочь. Он – сильный, любящий. Она – нежная и трогательная, папина. Медленно смаргиваю. Красивая картинка. Я бы такую наклеила в коллаж.
– Милана, у тебя все в порядке? – спрашивает Косатон, пытаясь поймать мой взгляд.
Но я не могу. Сил не осталось. Отвожу глаза, снова растягиваю губы в принудительной улыбке. Зачем-то вру:
– Конечно. Вот иду к девчонкам, у нас сегодня ночевка. Кино будем смотреть, – я припоминаю название, которое говорила Марина, – «Виноваты звезды». Хорошего вечера. У вас красивая дочка.
Физрук поджимает губы и кивает:
– Вам с девочками тоже.
Я прохожу мимо, едва сдерживая слезы. Если чего и не хватало этим вечером, так это увидеть, что наш суровый Косатон – идеальный отец. По крайней мере, со стороны. Не стерпев, оборачиваюсь через плечо, чтобы еще раз на них посмотреть.
Он стоит на том же месте и задумчиво провожает меня взглядом. Слезы смазывают зрение, может, мне это только кажется. В любом случае, я поворачиваюсь обратно и продолжаю свой путь. К недостроенной парковке.
Перед пятиэтажным недостроенным зданием ненадолго останавливаюсь. Может быть, я поступаю неправильно. Но кто бы знал, как я смертельно устала вести себя идеально. Всегда делать то, что нужно. Я за этим всем даже не знаю, какая я. Кто я? Чего хочу? Прямо сейчас – я хочу сделать что-то несвойственное мне. Оказаться среди людей, которые не задушат меня своей образцовой жизнью. Своей мнимой заботой. Вот и все.
Поэтому я пролезаю в дыру в заборе и иду к угрюмому зданию. Оно поделено на две части. Левая просматривается насквозь и вся состоит из витков автомобильной дороги от одного уровня парковки до другого. Правая же более защищена от ветра. Оттуда и доносится музыка. Я подтягиваюсь на руках, перелезаю через бетонный блок, иду на звук. В темноте двигаюсь осторожно, почти крадусь. Но влечет меня туда неумолимо. Чувство самосохранения отключается напрочь. Кроме монотонного техно, начинаю различать голоса, чей-то визгливый смех, резкий мат. Когда поворачиваю за угол, то с непривычки щурюсь от пламени костра, который развели прямо на полу. Вокруг него – два старых дивана и пара стульев.
Подхожу решительно, ступаю в круг света. Эмоций не испытываю никаких вовсе. Ни страха, ни волнения. Нацепить на себя какую-то маску тоже не стремлюсь. Я – пустая. Меня кто-то будто ложкой вычерпал, как банку с вареньем.
Говорю:
– Привет.
Компания уделяет мне минимум внимания. Мажут взглядом, нестройно здороваются и возвращаются к своему разговору.
Когда я уже почти решаю, что мне и здесь нет места, ко мне подходит девушка. Примерно моего возраста, чуть выше ростом, тоже с цветными волосами, только розового цвета.
– Как зовут?
– Милана.
– Я – Белка. Пить будешь?
– Буду.
– Не бесплатно. Надо скинуть на общак. Деньги есть?
А вот этого у меня нет. Больше нет. Даже на карте – по нулям. Но я сую руку в карман куртки и извлекаю три мятые сотки:
– Этого хватит?
Розововолосая Белка молча забирает купюры, отходит к дивану, роется в коробке около него. Там звякают стеклянные бутылки, и впервые этот звук меня не нервирует. Пора вспомнить свое главное правило – бить первой. Может быть, если я перехвачу инициативу, алкоголь перестанет разрушать мою жизнь? Или хотя бы сделает это с моей подачи, так тоже сойдет.
Девушка возвращается ко мне и вручает литровую бутылку.
– А что это? – спрашиваю ее.
– Портвейн. Иди сядь, погрейся, чего башка-то мокрая?
– Не успела высушить.
Я с легким трескучим звуком свинчиваю крышку и с ходу делаю большой глоток. Морщусь от сладости и крепости. Выдыхаю носом. Тут же делаю второй. Мне нравится, как жидкость горячей волной прокатывается по пищеводу и укладывается в животе. Голова легчает.