…Повернулась боком к солнцу – пропал светящийся ореол, вместо могучей «врагини народа» над упавшим Гришкой съежилась обыкновенная девочка с разлохмаченной косицей, похожая на встрепанную птаху. На голенастого журавленка… И, несмотря на позор (ведь быть побитым девчонкой самый позорный позор, даже если никто не видел!), Гришка больше нисколько на нее не сердился. Удивительно было все это, и он продолжал лежать на земле, забыв о неприлично засунутых между ног ладонях.
Фиолетовая туча незаметно закрыла солнце, поднатужилась и лопнула щедрым дождем. Ахнула первая, редкая в мае на севере, короткая гроза. Прохладный ливень приятно остудил разгоряченные лица. Запахло не тухло, как угрожало Изочке воображаемое око, а свежо и вкусно – только что заваренной известью. Гришка встал под ливнем, точно гриб вырос, принялся отжимать со штанов ошметья грязи.
Прямо над головами прогрохотала по небесной брусчатке гигантская телега. Гром разодрал небо молнией и с невнятным ругательством отдалился в заоблачную высь. На земле, кроме двоих, никого не осталось. Да и земли не осталось ни островочка – вода и они. Молча стояли лицом к лицу, по-новому, без неприязни всматриваясь в друг в друга сквозь кипящую водную стену, и чувствовали, как плавятся и тают ледяные иглы вражды. Началось таинственное брожение подстегнутых дождем весенних соков, проклюнулись ранние ростки чего-то хрупкого, трепетного, чему они не знали объяснения и что загадочно тяготило их еще неразвитые души.
«Журавленок», – думал об Изочке Гришка. А Изочка ни о чем не думала. Просто смотрела.
Небо лилось вниз, промывало воздух, плясало зыбуном в лужах, но недолго – запасы воды и трудовой свирепости израсходовались в туче, и она помчалась по ветру на запад, копя в себе влажную мглу. Земля потоками бегучей грязи вернулась под ноги мальчика и девочки. Косые лучи распороли облачную подкладку, из-под разрыва выполз, зевнув во всю пасть, гривастый огненный зверь, и мир вокруг неправдоподобно засверкал и заискрился. Вдоль дороги на почках ивовых кустов повисли хрустальные бусы, хоровод деревьев обнес улицу трещинками кракле. Омытая улица дымилась радужным туманом и не знала, что такой красивой не была никогда. От одежды исходил пар, и всюду играли, вспыхивали, полыхали тысячи тысяч солнц.
Гришку переполнял жаркий прилив непостижимой радости. Предчувствие чего-то неизведанного, сияющего впереди румяными солнцами, приподняло его над землей как на крыльях… и он заметил сломанное Изочкино крыло. Гришка испугался, бросил на девочку взгляд исподлобья, дрожа, едва не плача – не противник, не друг, непонятно, кто. Почудилось, будто она уплывает от него в ливне, превратившемся в море. Тотчас же, не давая Гришке вольно вздохнуть, летучая радость вывернулась в нем наизнанку, забилась в груди тоской. Шагнув ближе, он боязливо коснулся плеча подбитой «птицы»:
– Больно?..
– Пошел к черту, – сказала она.
– Сама иди, – прошептал он, слизнув с кончика носа солоноватую каплю.
– Портфель, – всхлипнула Изочка.
Гришка побродил в луже и нашарил ногой многострадальный портфель. Вылил из него воду.
– Неси под мышкой, прижми локтем, вот так… Разбух, тяжелый, не упусти… или давай я понесу? Дома ополоснешь учебники, высушишь. Завтра как раз праздник, парад, успеют высохнуть.
Заглянул виновато в лицо:
– А хотишь – я? Заберу портфель, учебники отчищу, а? И проклею… Хотишь?
Отрок, что нежданно проклюнулся в мальчике, смотрел вслед уходящей девочке и видел, как жалко обвисло крыло за ее спиной. Но не он, мужественный отрок, а прежний, маленький и запуганный салага пропищал оробелым дискантом:
– Не трепись, кто руку тебе поломал, а то папаша меня изобьет!
Она обернулась:
– Я не предательница! – в ответном крике слышались отголоски обиды и гнева…
Гришка не смолчал. С тихой горечью сказал не ей, себе:
– Ты не предательница… Ты… журавленок.
Глава 8Это страх
Сдерживая готовые прорваться слезы, Изочка постояла в коридоре. Толкнула коленом дверь – не заперто, мама уже дома.
– Упала, – коротко пояснила причину травмы.
– Ой ли, – засомневалась Мария и начала осторожно снимать с дочери форму и фартук, чей белый праздничный цвет вряд ли подлежал восстановлению.
– Гроза ведь была, ливень, скользко, – безнадежно завиралась Изочка, кося от боли глазами.
Мария особым кодом постучала в стенку, вызвала дядю Пашу. Веселый, шумный ветеринар заполнил собой все свободное пространство тесной комнаты.
– Что тут у нас?
Мягко развернул девочку, а все же задел плечо. Она невольно взвизгнула и не стерпела, взвыла в голос.
– Подралась, подралась! – лицо дяди Паши расплылось в лукавой усмешке. – Честно признавайся, с пацаном воевала? Кто победил?
Изочка ревела белугой, урывками удивляясь проницательности соседа, а злосчастная рука будто сама по себе вздернулась к предплечью. Глаза на миг полоснуло огнем и перцем, раздалось сочное «кр-рак-чпок», и крыло исчезло, а рука встала на место. Пламя боли, ужас и облегчение Изочка ощущала одновременно: вот как, оказывается, люди умирают… и оживают снова! Выяснилось, что просто вывихнуто плечо.
– Теперь-то непременно на свадьбу позовешь, – засмеялся дядя Паша и заговорщицки подмигнул. Руку с плечом он крепко перевязал и велел походить так с недельку.
Когда сосед ушел, Изочка набралась храбрости и посмотрела Марии в глаза:
– Я знаю: вы с папой не изменяли Родине и не посылали Гитлеру никаких донесений. Это неправда, и я не хочу задавать о неправде вопросов. Я, Мариечка, всю жизнь буду верить тебе, а не директору, даже если он выгонит меня из школы.
– Рановато кончилось твое неведение, – вздохнула Мария. – Может быть, к лучшему. Прости, что я не смогла объяснить.
Отворачивая лицо от горячего пара, она высыпала в тарелку картошку, сбрызнула подсолнечным маслом. Постояла настороженная, тихая, и вдруг, со звоном бросив ложку, упала плашмя на кровать.
…Картошка давно остыла. Липкая тревога сгущалась черной тенью в углу, давила на уши, кружила рядом. Из щелей в полу лезли и ползли к кровати невидимые в сумерках бесплотные существа, куда более опасные, чем ватага драчливых, но реальных и предсказуемых мальчишек.
Напряженно наблюдая за колыханиями темного воздуха, Изочка боялась, что кто-то холодный, бестелесный ухватит и навсегда выдернет Марию из ее рук, из постели и жизни. Гладила пушистые завитки маминых искрасна-пепельных волос цвета угасающего костра и думала о странной случайности.
По-настоящему рыжих людей на свете совсем немного. Тем не менее двое из них – дорогие ей люди. Есть еще третий… Но он, виновник сегодняшних неприятностей, конечно, не в счет.
Побаюкала больную руку. «И это пройдет», – было начертано на кольце библейского царя Соломона, Мария рассказывала.
Пройдет и это. Ни следа не останется от чернильных тайн и смутившего душу ливня. Изочка поняла тайну главной тени – выброса темного духа неуклюжего строения, качающегося над взрослым миром. Это был страх.
Надо понемногу учиться терпеть боль и не расстраиваться из-за недобрых слов. «Сила человека не в мышцах, сила – в способности противостоять тому, что пытается его согнуть. То есть в воле», – Мария говорила так, вспоминая папу, и добавляла, что дочь унаследовала отцовский упрямый характер. На самом деле папино упрямство, очевидно, и есть воля, а у дочери пока одни девчачьи капризы.
Изочка отвлеклась, и страх незаметно исчез. Он не вернется. Если будет нужно защитить Марию, рука не дрогнет. Дочь Хаима и Марии перестала бояться призраков темноты и крыс с мышами. Не боялась теперь ни убийц-хулиганов, ни директора с кусочками холодца вместо глаз. Никого. Включая диких медведей, что нападают на ягодников в тайге. Ведь ручные, которые не набрасываются на людей, водятся только у цыган.
Говорят, таежные медведи не трогают женщин, если женщины открывают голую грудь им навстречу. Даже злобные шатуны поворачиваются и уходят неизвестно почему. Может, вспоминают своих мам-медведиц?
К сожалению, Изочке еще нечего было показать медведю, вздумай он кинуться на нее в лесу…
А если схитрить? Запрыгнуть повыше на какой-нибудь пенек, снять штаны и встать к зверю задом, вверх голой попой? Разве не похоже на тетенькины титьки? Очень похоже!
Довольная идеей, она запела – почти неслышно, на малом пределе своего большого голоса, чтобы не разбудить Марию.
Песня была не советская. Текст песни сочинил старинный писатель Тургенев, автор произведения про Герасима и Муму. Изочка догадывалась – романсы советскими не бывают, тут никто не обвинит ее в кощунстве. Музыка слегка дрожала в горле от переживаний, зато слова выпевались четко, как у артиста Козина с дяди-Пашиной пластинки:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые…
Глава 9Рождение странника
Праздничное утро выдалось совсем не туманным, а ясным, и началось с сюрпризов. В общежитие собственной персоной заявился Гришка. Принес высушенный портфель, подшитые и проглаженные учебники. Дневник не удалось спасти. Хорошо, хоть тетрадки Елизавета Сергеевна забрала на проверку.
– Спасибо, – поблагодарила Изочка, стоя к Гришке нарочно левым боком с перевязкой – пусть полюбуется, что натворил.
Думала, постесняется при Марии, учтиво скажет: «Пожалуйста, до свидания» – и живо удалится, но не тут-то было. Теребя рыжий чуб, он смотрел в пол, переминался с ноги на ногу у дверей и не уходил.
Мария наконец не выдержала, позвала незваного гостя за стол. Как раз собирались завтракать. И снова вышла ошибка: он не отказался. Кивнул без слов, словно ждал приглашения, снял резиновые сапоги и скромно поставил в угол. По тому, что носки у Гришки оказались стираные и целые, Изочка поняла – вот именно, что ждал! Будто она не видела мальчишечьих вечно грязных и драных носков на физкультуре! Оторопь брала от такого Гришкиного нахальства. Сначала обозвал «врагиней», чуть напрочь не оторвал руку, а теперь нагло приперся распивать чаи с изменщиками Родины!