— Мне кажется, что ты переигрываешь, — заметил Егор.
— Ничуть! Он же ничего не замечает! Даже не смотрит в мою сторону!
— Замечает! Просто старается не показывать ни тебе, ни своей девушке! — сказал Егор и почувствовал, как Николь передернуло от последних слов.
— Ты думаешь?
— Уверен! Я просто ставлю себя на его место и прислушиваюсь к своим чувствам.
— Оригинально и в то же время просто! И что они говорят, твои чувства?
— Ну, прежде всего он удивляется, как быстро ты нашла ему замену, и в душе его возникает протест. Ведь обычно партнер, даже несмотря на то, что сам, по своей собственной инициативе идет на разрыв, по инерции все еще продолжает считать бывшего возлюбленного своей собственностью.
— С какой это стати?
— Со стати элементарного человеческого эгоизма, присущего каждому из нас.
— Ну и…
— Ну и, видя, как этой собственностью, в общем-то ему уже ненужной, интересуется кто-то другой, невольно начинает нервничать, заводиться, порою даже самому себе не отдавая отчета почему!
— Ты намекаешь на то, что он может приревновать меня к тебе уже будучи с этой?
— Что-то в этом роде с ним и происходит сейчас.
Николь заметно повеселела.
— Ну и о чем еще он, по-твоему, думает? — спросила она, ожидая ответа с предвкушением удовольствия.
Егор улыбнулся, поглядывая на ее горделиво вздернутый носик.
— А он ничего, ее новый бойфренд, — думает он дальше. — Это я, значит. Как, ничего?
— Ты у меня спрашиваешь? — удивилась Николь.
— Ну да!
— Ну… — Николь, отстранившись, окинула его оценивающим взглядом. — Ничего! Очень даже ничего. Красавец мужчина! Ладно, что дальше?
— Дальше? Бойфренд ничего, она, то есть ты, ему нравишься. То бишь смогла заслужить симпатию такого красавца мужчины. Смеется, значит, счастлива! Но если он заметит, что ты делаешь это преувеличенно, напоказ, сразу поймет, что стараешься только ради него, и тогда ни о чем таком он думать не станет, как бы тебе этого не хотелось!
— Понятно. А если увидит, что не напоказ?
— Тогда другое дело. Тогда ты можешь считать, что своего добилась.
— Чего?
— Как чего, того, зачем сюда пришла! Показать ему, что теперь тебе на него наплевать.
Николь грустно усмехнулась.
— Что? — спросил Егор. — Разве ты пришла сюда не за этим?
— Я думала, что за этим, а теперь и сама не знаю зачем!
— Зато я знаю.
Николь вопросительно на него посмотрела.
— Тебе просто захотелось его увидеть.
— Сомневаюсь насчет того, что захотелось, скорей всего, мне просто нужно было его увидеть!
— Да какая, в сущности, разница?
— Существенная!
— Объясни!
— Захотелось — это когда невмоготу и ты с этим ничего не можешь поделать! А нужно — это чтобы сделать выводы о своем к нему отношении!
— О! Николь, да ты прирожденный философ, коль с такой логической легкостью развела эти два однозначных понятия.
Николь улыбнулась:
— Ты мне льстишь!
— Нисколько! — сказал Егор. — Ну и как? Удалось тебе сделать выводы о своем к нему отношении?
— Вполне! — засмеялась Николь.
— И что же?
— Ничего! — Она хитро улыбнулась. — Давай уйдем отсюда?
— С удовольствием! — обрадовался Егор, которому уже не терпелось поскорей вернуться в гостиницу и позвонить Яне. «Благо, что провожать всего-то до соседнего подъезда», — с облегчением подумал он. Но не тут-то было! В планы Николь сейчас не входило расстаться с ним, и она затащила его к себе на чашку кофе, не приняв никаких возражений. На столе появился коньяк. Решительный блеск глаз Николь натолкнул Егора на мысль, что кофе — всего лишь предлог, прелюдия… Он тут же, как практичный торговец, принялся рассуждать, что будет в случае, если он решится ей отказать. Вывод напрашивался сам собой — все наработанное рухнет в единочасье, только и всего.
Николь, разогретая приличной порцией коньяка, уселась к нему на колени и, запустив руки в волосы, принялась нежно теребить их. Егор взял ее лицо в свои ладони и, повернув к себе, спросил:
— Ты уверена, что тебе это нужно?
— Уверена! — смело ответила она. — Мало того, мне это просто необходимо!
— А я…
Николь перебила его, не дав договорить:
— Можешь ничего не объяснять. Я не собираюсь строить относительно тебя далеко идущие планы. Согласись, с моей стороны было бы глупо думать, что у тебя никого нет.
Егор налил ей и себе коньяка:
— За тебя, Николь! За твою смелость! Знаешь, твоя прямота импонировала мне с самого первого дня нашего знакомства.
— Ну что ж, я рада, что хоть этим тебе понравилась!
— Но почему только этим? Я еще даже не начал перечислять все остальное.
Девушка закрыла ему рот рукой:
— Не напрягайся!
Они выпили, после чего Николь по-хозяйски взяла у него фужер, поставила на стоящий рядом журнальный столик, отломила ломтик шоколада, сунула его в рот Егору и, потянувшись к настольной лампе, щелкнула выключателем.
…Николь отдавалась ему просто, без стеснения, так, словно они занимались сексом уже не в первый раз. «Этой девочке будет легко в жизни, у нее нет комплексов, — подумал Егор. — Она не копается в себе, не создает ненужных проблем, и это при том, что совершенно неопытна в сексе! Другая на ее месте, несомненно, вела бы себя иначе».
Они расстались за полночь. Егору пришлось вызвать такси, чтобы добраться до гостиницы. Войдя в номер, он посмотрел на часы. Яне звонить было поздно, и он, раздосадованный, отправился в ванную. И тут ему позвонила Флер. Узнав ее позывные, Егор почувствовал, как на сердце наваливается тяжесть. Вздохнув поглубже, он нажал кнопку приема.
На этот раз Флер разразилась упреками, и Егору ничего не оставалось, как начать утешать ее и просить прощения.
ГЛАВА 22
Граф Травинский покинул Россию в тридцатилетием возрасте только по одной причине. Он влюбился. Его избранницей стала девятнадцатилетняя балерина Адель Горнье. Увидев ее на гастролях в Мариинском, он потерял голову, совсем этого от себя не ожидая и не ведая о том, что судьба его решена. Ухаживания за балериной продолжались полтора года. Граф следовал за ней повсюду, не пропускал ни одной страны, где проходили спектакли с ее участием. Родители графа негодовали. Влюбиться в балерину и относится к этому вполне серьезно! Отец, Александр Тихонович Травинский, богатейший человек и дальний родственник Юсуповых, сказал, что не позволит сыну вступить в брак с этой девицей, а если сын сделает это против его воли, пусть катится из России ко всем чертям, чтобы не позорить фамилию.
Семен сделал свой выбор. Тогда отец пообещал лишить его состояния. Пообещал, но не успел. Болезнь непонятного происхождения, мучившая его последние четыре года телесной немощью, усугубил вопиющий поступок единственного сына, и он скончался, даже не дотянув до известия о состоявшейся свадьбе. Мать Семена, графиня Наталья Дмитриевна, оставшись в горестном одиночестве после смерти мужа, довольно быстро смирилась с фактом женитьбы сына. Да и что ей было делать? А как только Семен сообщил ей о рождении внучки Аниты, Наталья Дмитриевна уехала во Францию, где три года спустя сын и похоронил ее. В Россию Семен не возвращался, считал, что не имеет права, раз такова была воля покойного отца, чья смерть, несомненно, ускорилась его непростительным, с точки зрения родителя, поступком.
Коллекцию картин начал собирать еще отец Семена, и эта страсть передалась ему. Причем со временем она превратилась прямо-таки в манию! Будучи очень богатым, Семен имел возможность покупать самые хорошие работы. Причем если понравившаяся картина уходила у него из-под носа, он, словно притаившийся маньяк, ждал удобного случая, чтобы предпринять очередную попытку к ее приобретению. И в большинстве случаев ему это удавалось. Чем дольше он охотился за своей добычей, тем значимее для него становился объект его охоты. Шла своеобразная азартная игра.
В сорокасемилетнем возрасте Семен заболел, и судьба забросила его в Тибет на лечение к Великому Ламе Сю-Алыму. Там он и познакомился с его племянником Ку-Льюном, а также с Павлом Андреевичем Ратниковым, который в то же самое время находился на лечении у Великого Ламы. Тайну запретной любви этих двоих граф Травинский узнал случайно. Однажды ночью ему не спалось, и он, выйдя из своей кельи, отправился на прогулку. Ночь была лунная, и долина, освещенная бледным светом, поманила его к себе, словно лунатика. Он и сам не понимал, зачем отправился в такую даль. Но захотелось, ничего не поделаешь! Взял да и пошел, мимоходом спросив у себя — а не гипнотическое ли влияние Сю-Алыма толкает его на такие подвиги?! Нагулявшись вволю и почувствовав здоровую, обещавшую хороший сон усталость, он отправился в обратный путь более кратким путем, который пролегал мимо небольшого полуразрушенного строения, расположенного в полумиле от подножия монастыря. Приблизившись к нему, он услышал шорохи и стоны, не затихшие даже при его приближении, и, поняв, что находящиеся внутри пока его не заметили, замер на месте. Стоны не прекращались, они, наоборот, становились все более нарастающими в своей страсти, и графу стало ясно, что процесс, происходящий внутри, приближается к своему кульминационному моменту. Но вот что странно! Граф слышал только мужские стоны! Два разных мужских стона! Точно, мужских! Сомнений быть не могло! И тогда, одолеваемый любопытством, он, едва ступая, подошел поближе и заглянул внутрь. Луна, подарившая и этому любовному алькову свое щедрое сияние, открыла невообразимую картину. На полу в объятиях друг друга возлегали двое мужчин и предавались любовным утехам на свой мужской лад!
«О боже! Это же Ку-Льюн и Ратников!» — едва сдержавшись, чуть не воскликнул граф, узнав мужчин. Он повернулся и тихо ушел, так и оставшись незамеченным.
Эту чужую тайну граф Травинский хранил несколько лет, до тех самых пор, пока судьба не подбросила ему возможность ею воспользоваться. Граф периодически наведывался в Тибет для поддержания здоровья, во всяком случае, не реже одного раза в два года. И его очередное посещение однажды совпало с периодом, когда в монастыре находился художник Николай Ордынцев. В этот момент он как раз заканчивал свою последнюю картину «Бэль», а две другие пока красовались на стене самой большой монастырской кельи. Травинского эти картины сразили наповал, и он, в силу своих принципов, решил, что выкупит их у художника за любую цену. Однако не тут-то было! Ордынцев и слышать не хотел об этом. «Любые другие, те, что у меня дома, пожалуйста, — любезно предлагал он графу. — Эти же продаваться никогда не будут!»