бке жертвой оказался его брат Юзеф. Что же касается генерала Балаховича, то сведения о его убийстве расходятся. По одной версии, он согласился на уговоры друзей покинуть Варшаву и подальше скрыться от глаз гестапо. Решив на прощание «кутнуть», он возвращался утром домой и на улице Саска Кемпа был остановлен немецким патрулем. Балахович ударил по руке палкой державшего револьвер гестаповца и был застрелен. По другой версии, когда генерал проходил по тротуару почти против Виленского вокзала, его нагнал какой-то черный автомобиль, в котором сидели 4 или 5 человек в штатском. Как по команде, все выстрелили из револьверов в спину Балаховичу. Возникла паника, во время которой убийцы исчезли. Вскоре после этого немцы арестовали заместителя Балаховича есаула Яковлева274, который был отправлен в концлагерь Аушвитц, где и погиб в апреле 1941 года.
Кем же в действительности был Булак-Балахович? Искателем приключений, авантюристом, беспринципным атаманом разбойничьей шайки, каким стараются представить его недоброжелатели? Или лихим воином, горячим патриотом России, ненавидящим до мозга костей большевиков и считавшим, что единственным правильным видом борьбы с ними является война партизанская? У нас нет достаточно документальных доказательств, чтобы безоговорочно осудить или оправдать его действия. Большая часть архивов Северо-Западной армии пропала, архивы эстонской армии, которые могли бы дать ценные сведения, вероятно, сохраняются и «исправляются» в недоступных недрах советских учреждений. Однако всякий суд, в том числе и суд истории, требует, наряду с обвинительным материалом, привести и оправдательный. Сейчас чаша весов Фемиды наполнена ошибками «батьки», его преступлениями, действительными и вымышленными. Не следует ли сперва положить на другую чашу положительные качества: его военные подвиги, заботу о своих соратниках, до конца дней непримиримость к большевикам, и уже только после этого делать выводы.
В своей статье Нео-Сильвестр пишет о письме, полученном из Польши от одного из соратников Балаховича, в котором приводятся слова «батьки»: «Я знаю, некоторые из вас посмеивались над моим увлечением Тарасом Бульбой, который был естественный тип средневековья, но любил я его не столько за это, а за упорную непримиримость к врагу, за стойкость в христианской вере, свободолюбие и преданность своим товарищам. Он и погиб страшной смертью за эти идеалы. Я убежден, что скоро настанут страшные времена, которые по силе человеконенавистничества, жестокости и преследования христиан и вообще верующих в Бога превзойдут не только средневековье, но и жуткую эпоху ассирийских и египетских царей. Да, господа, скоро еще нам придется отвечать на вопрос: «Во Христа веруешь?», причем утвердительный ответ будет требовать немедленной защиты, с оружием в руках, христианской цивилизации. Поверьте мне, вопрос будет так поставлен, или победить, или влачить жалкую жизнь раба и лизать пятки большевистского хама!»
Нео-Сильвестр называет Балаховича романтиком. Может быть, это самое правильное определение мировоззрения генерала-партизана.
Б. Пермикин275О Северо-Западной армии276
Предельно быстрый успех, с первых же дней нашей боевой активности, был бы совершенно невозможен, если бы не было желания: 1) крестьян – освободиться от красной и немецкой оккупации; 2) желания «красных» талибских рыбаков; 3) «красных» двух дивизионов Балаховича; 4) матросов Чудской военной «красной» флотилии.
В первые же дни нашей боевой активности все они соединились с нами и положили основание будущей Северо-Западной армии.
Наш успех продолжался до предстоящего дня, присоединением к нам, в глубоком красном тылу, в полном составе «Полка Внутренней Петроградской охраны» (он нес охрану всех большевистских учреждений Петрограда). Одновременно с этим полком была присоединена к нам и «красная» батарея близко от города Гатчины. Этот полк был разоружен, и снова мною на том же месте вооружен, и сейчас же, с нами и с его батареей, он получил новое боевое крещение, в глубоком красном тылу против красных. В нем не было ни одного процента коммунистов, которых сами солдаты выбросили из своих рядов. Он был переименован на том же месте в Семеновский полк, так как в нем были семеновцы. С Семеновским полком мы выросли в бригаду, и так росла Северо-Западная армия.
Наконец, к нам перешел «красный» гарнизон Кронштадтского форта Красная Горка, с матросами и офицерами. К этому форту мы не могли бы даже приблизиться.
С первых дней нашей боевой активности, то есть до перехода к нам двух дивизионов Балаховича и Чудской военной флотилии, немецкому командованию приходилось считаться со своими солдатами, не желавшими нарушать свою мирную и долгую жизнь никакими «осложнениями» с большевиками, но при первом нажиме красных немцы без боя бросили Псков, что и послужило причиной нашего отступления.
Вы пишете: 1) «…Германское командование передало (я прибавляю: нам) пять военных пароходов, крейсировавших в водах Псковского озера». Чудская военная флотилия была не в Псковском, а в Чудском озере, в своей базе, и в распоряжении комиссаров Петрограда, а потому она не могла быть передана нам немцами.
Нам пришлось подкупить двух немецких сторожей склада с русским оружием, для того чтобы получить винтовки и два пулемета и перенести их завернутыми в рогожу на маленький речной пароходик «Елизарьев». Наша группа состояла из пятнадцати рыбаков Талабских островов, бежавших от большевистских методов. К этим рыбакам я присоединил четырех офицеров.
Ночью не ожидавшие нас в красном тылу, перепуганные нашей стрельбой красноармейцы были разоружены, а на рассвете, по мудрому совету рыбаков, я мобилизовал все мужское население островов.
Никаких попыток взять обратно острова у красных не было. Если бы они могли, то уничтожили бы своей артиллерией дома рыбаков, с их семьями, когда у нас не было ни Чудской военной флотилии, ни артиллерии. Почему они не могли на острова послать ни одного снаряда за все время наших боевых действий, я поясню потом.
Для доброй и правильной памяти Северо-Западной армии даю наше понимание: все офицеры – от младших до самых старших – делились нами на годных или не годных в Гражданской войне. Не годные были те, кто в очень сложных и тяжелых условиях не проявлял достаточной и быстрой инициативы в боях, как и в защите населения.
Таких, насколько это было возможно, мы просили нас оставить, но чаще они сами нас оставляли!
Я даю только один пример непримиримости к большевикам населения. Через несколько дней после нашего захвата островов присланная к нам ночью из Петрограда коммунистка (невестка рыбака) уговаривала жен рыбаков, чтобы они повлияли на своих мужей и сыновей и в эту же ночь связали и отправили офицеров на красный берег. Она обещала, от имени комиссаров Петрограда, всем полное прощение – иначе все их семьи будут уничтожены орудиями, уже посланными из Петрограда. В то время у нас не было ни Чудской военной флотилии, ни артиллерии. Реальность этой угрозы, о которой сразу же узнало все население, была понятна каждому. Рыбаки попросили меня отправить эту коммунистку обратно на красный берег, чтобы она могла передать петроградским комиссарам их рыбацкий ответ, что я и сделал.
После перехода к нам двух дивизионов Балаховича и Чудской военной флотилии только благодаря помощи населения красные не могли подойти к берегу. Предупрежденные о каждом их движении, мы неоднократно на рыбацких лодках переплывали на красный берег. Бои для нас всегда были удачны, а потому красные не могли послать на острова ни одного снаряда.
Все просьбы населения красного берега дать им оружие, чтобы они могли поднять восстание, я отклонял, так как наши силы для нашего наступления были тогда недостаточны.
До нашего наступления на Петроград благодаря помощи населения из красных глубоких тылов мы знали почти о каждом движении красных частей, что давало нам возможность быстрых и всегда удачных действий. Так, русское население поддерживало нас до последнего дня Северо-Западной армии.
Большевики понимали и значение для всего Белого движения потери Петрограда, и мы сразу познакомились с очень многими их методами, которые теперь узнали все народы.
Северо-Западная армия при генерале Юдениче была объединена из двух русских корпусов. До этого один корпус находился под покровительством эстонского командования, как и под особым покровительством англичан.
Генерал Юденич, как и другие, задолго до нашего наступления на Петроград знал опасения командующего эстонской армии генерала Лайдонера, что Эстония при победе Белых армий лишилась бы своей самостоятельности.
Генерал Юденич стал и Главнокомандующим Северо-Западного фронта. В этом качестве, к сожалению, ему не удалось подчинить находящихся в Латвии отрядов Бермондта. Точных данных об их численности (но они известны) я не имею, но мы знали, что они были нам необходимы для наступления на Петроград. Вряд ли кто-либо мог не понимать значения перехода в наши руки многомиллионной красной столицы.
У генерала Юденича было большое и блестящее прошлое, известное всем нам. Но горечь против него понятна, так как он взял на себя всю ответственность, которая кончилась для нас всех катастрофой, непонятной для нас.
Но «мешать» генералу Юденичу «мешали».
Мешали эстонцы, не пожелавшие нашей победы, а потому эстонская армия осталась на своих границах, что для нас не было неожиданностью.
Мешали англичане, которые дали нам четыре или шесть, но не более самых старых и не годных для похода танков.
Наше наступление на Петроград началось 9 октября и кончилось 21-го, то есть длилось 13 дней. Паника красных была так велика, что когда мои талабчане с наступлением темноты вошли в Царское Село, то я видел, как на Царскосельском вокзале толпы красноармейцев бросались в вагоны и лезли на паровозы.
Если бы англичане – о чем мы все просили – дали бы нам не старые танки, и для каждой отдельной колонны, наступающей на Петроград, он был бы взят со скоростью пехоты, то есть в 3 или 4 дня.