– Какие же вы русские, если у вас немецкое обмундирование?
Что можно было возразить на такое замечание? Как будто с переменой цвета сукна и костюма должно безусловно измениться и наше русское чувство и убеждение на немецкое, хотя у нас и были отличительные знаки: национальные ленточки на рукаве, погоны и кокарды.
Броневик вскоре исчез. Казалось, будто стихло. Отряд остался в Рамоцком.
Утром 4 июня я получил приказание к 12 часам дня быть в штабе у ротмистра Иене для обсуждения создавшегося положения, где будет и майор Флетчер.
В Рамоцком появились новые немецкие части. После совещания майор Флетчер беседовал со мной отдельно. Наш разговор произошел на перроне станции. Он спросил меня, выступлю ли я активно с немцами против эстонцев. Я ответил отрицательно. Тогда он мне задал другой вопрос: согласен ли я охранять железнодорожный путь и станцию от порчи. Я сказал:
– От большевиков – да.
На этом окончился наш разговор. Положение сильно обострилось – казалось, что немцы действительно решили испробовать свою силу.
Мне очень не хотелось быть замешанным в эту надвигавшуюся драку и невинно заслужить несправедливый упрек со стороны латышей и эстонцев как явному сообщнику и стороннику немцев в междоусобице и тем самым бросить тень недоброжелательства на весь отряд князя Ливена.
Вечером, часов в 9, я собрал всех офицеров своей роты, обрисовал им картину создавшегося печального момента и добавил, что обстоятельства заставляют меня немедленно ехать в Ригу в штаб отряда с докладом о положении вещей.
И вот в ночь с 4-го на 5 июня под сильным проливным дождем я помчался на перекладных, как в доброе старое время, и рано утром, в начале пятого, был в Стразденгофе. К двум часам дня 5 июня вернулась и рота, которую отправил обратно в Ригу ротмистр фон Иене. Это было первое наше поражение.
И. Коноплин77Крестоносцы78
…Итак, Митава. Отчетливо помню: потянулись первые солнечные ниточки в окно, и вагоны сразу как-то ожили. На путях загремел паровоз, дохнул клубами дыма и быстро исчез за станцией.
– Господа, вставайте, – пробурчал полковник Кочан, проходя по вагонам, – к нам пришли…
– Кто пришел? Где? Зачем? – посыпались вопросы.
Через минуту в коридоре прозвякали шпоры, и плотный артиллерийский офицер, в примятой фуражке, козыряя и улыбаясь, появился в нашем отделении.
– Здравия желаю, господа! – отрывисто кидал он во все стороны. – Позвольте представиться: поручик Далматский из отряда полковника Бермондта.
– Какого Бермондта? Это еще что такое? – спрашивали из угла.
Поручик чрезвычайно сдержанно и просто объяснил следующее:
– В Митаве существует два отряда – светлейшего князя Ливена и полковника Бермондта.
– О князе Ливене мы знаем, а кто такой Бермондт? – спросили у поручика.
– Бермондт прибыл сюда из Зальведеля (из Германии), куда он попал после взырва в Киевском музее, слышали про это?
Начались бесконечные разговоры и объяснения. В результате обрисовалась такая картина: светлейший князь Ливен, по договору, подписанному в Берлине между министром государственной обороны Носкэ, сенатором Бельгардом, полковником Бермондом и самим князем, является фактическим руководителем обеих военных организаций, но он тяжело ранен в недавних боях у Митавы, болен и непосредственно руководить организационной работой бермондтского отряда не в силах. Отряд же, с которым он боролся против большевиков в лесах и болотах Прибалтики, вполне сорганизован и под руководством начальника штаба светлейшего князя Ливена совершенствуется, отдыхает от пережитого и разрабатывает схему хозяйственного и стратегического развертывания.
Получив обмундирование и устроившись в казарме, мы пошли побродить по Митаве. Заглянули в парк на реках Ла и Дриксе, исследовали разрушенный и пустынный замок Бирона, посидели у пруда.
Мимо несколько раз проходили какие-то солдаты и офицеры в фуражках с синими околышками – чистенькие, серьезные и точные.
– Кто это? – спросили мы у какого-то акцизного чиновника, выходившего из замка.
– Это из отряда светлейшего князя Ливена.
Возвращаясь в казарму, проходили бесшумной, маленькой улицей с каменной белой оградою. За ней, вдалеке, весь залитый солнцем, стоял уютный домик. Кто-то узнал, что в нем проживает раненый князь Ливен. Мы долго разглядывали двор через щели калитки и веранду в солнечном блеске, но князя не видно было. От проходившего мимо офицера с синим околышком мы узнали, что светлейший князь Ливен понемногу поправляется от ран и, вероятно, снова приступит к непосредственной военной работе.
…Шли и думали – вот герой, проливший кровь за Россию; в тихом домике он молча поправляется от ран, с тем чтобы снова приносить жертву несчастной родине. Красота его героизма заключается в его бесшумности, а светлейший князь с первой минуты нашего соприкосновения со слухами и разговорами о нем производил именно впечатление бесшумного героя. Значит, историю двигают не слова, а скорее бессловесные действия. Спокойствие теперешней Латвии беспристрастный историк расценит и как результат тогдашних героических выступлений князя Ливена в условиях непомерно тяжелых и опасно изменчивых.
На другой день наша рота получила из штаба предписание явиться к 9 часам утра к собору для парада.
– Кто принимает его?
– Светлейший князь Ливен, его упросили принять парад.
Торжественно и бодро играла музыка. Как-то по-иному начал представляться мир, наше будущее, вся Россия…
– Полк, равняйся! – стальным возгласом выкрикнул полковник П-цкий, старый кавалерист в мягкой, изящной бороде, обвешанный орденами.
На фланге показался князь Ливен.
Я внезапно был поражен картиной, которую увидел.
Князь опирался на палку. Он был прям, как стрела, вся фигура его дышала изяществом и сдержанностью. Главное – белый цвет формы кавалергарда, в которой светлейший князь принимал парад. Освещенный солнцем, весь белый, он как бы олицетворял собою белую идею, ее упорное и строгое устремление к цели. Уже ближе я разглядел глаза князя: в них стояла большая задумчивость и серьезность.
…С парада мы вернулись сосредоточенные; в душах зрело твердое решение – крестоносный путь, как бы он ни был труден, пройти до конца…
4 июля. Отряд светлейшего князя Ливена определенно готовится к отъезду в Нарву. Ливенцы, как пчелы, снуют по городу в приготовлениях, меряя нас презрительными взглядами: мы, мол, уезжаем на дело, а вы что? Остаетесь в болоте…
Они, конечно, правы. Наша организация затянется надолго – не видно ей конца-краю. Планы приняты широкие – осуществляющих сил мало.
Полковник Вырголич, собрав небольшую группу солдат и офицеров, кажется, отделяется от нас. Впрочем, он с самого начала держит себя самостоятельно. Бермондт поглядывает на него косо:
– Без меня ничего у него не выйдет.
Эта самоуверенность – главная черта его, по-моему, он выедет на этом.
Н. БережанскийП. Бермондт в Прибалтике в 1919 году (из записок бывшего редактора)79
Бермондтовская эпопея в Прибалтике несомненно представит колоссальнейший интерес для будущего историка. Потому что в этом интересном политическом явлении, которое одни называют хлестаковской авантюрой, другие – неудачным патриотическим делом, третьи – предательством интересов антибольшевистской России, причудливым узором переплелись сотни различных проектов, планов, интересов, надежд и комбинаций, шедших из различных дипломатических кабинетов, политических канцелярий, военных штабов и безответственных политических салонов.
Так как, по обстоятельствам момента, все активные деятели этой еще не совсем ясной истории хранят свои тайны, недоступные для обозрения современника, то естественно, что на долю последнего выпадает только последовательное, чисто репортерское изложение бермондтовской истории и объективная передача внешних фактов и наблюдений, сопровождавших эту неудачную главу из ненаписанной еще истории освобождения России от большевизма.
Для того чтобы у читателя этой исторической хроники отчетливо составилось представление о том, почему на сцену, как будто бы ни с того ни с сего, как deus ex machina, всплыл никому не известный полковник Павел Рафаилович Бермондт, он же князь Авалов или просто Авалов, и почему маленькая Митава сделалась пунктом, приковывавшим в течение полугода подозрительное внимание и тревожные взгляды Англии и Франции в их медовые месяцы упоения победой над Австро-Германией, необходимо сделать краткое отступление, ведущее к корням этой истории и значительно облегчающее ее объяснение.
Корни и истоки
Начало «бермондтовщины», если так позволено будет выразиться, было положено сразу же по освобождении Риги от большевиков 22 мая 1919 года, и создателями ее, кроме г-на Бермондта, «западного русского правительства» и балтийского баронства, следует считать в равной доле и военно-дипломатическую миссию Антанты в Прибалтике, и бывшего латвийского премьер-министра Ульманиса.
Я скажу больше: и Бермондт, с его Западной добровольческой армией, и граф Пален80, с его западным правительством, мне кажется, явились лишь пеной в горшке с кашей, которая заварена была гораздо раньше их появления на митаво-рижской сцене.
На основании пункта 12 условий перемирия между Антантой и Германией от 11 ноября 1918 года германские войска должны были в кратчайший срок эвакуировать Прибалтику. Но прямолинейное проведение этого требования на практике привело бы к тому, что латышско-русская Красная армия без сопротивления и потерь, чисто автоматически, заняла бы эвакуируемые немцами места, как это произошло уже с эвакуированной Псковской областью.
Поэтому латышский Народный совет, провозгласивший (18 ноября 1918 года) независимость Латвии, абсолютно не имеющий никаких военных и материальных средств для отражения катившихся с востока красных лавин, поручил временному латышскому правительству войти в соглашение с Советом солдатских депутатов при 8-й германской армии и правительственным комиссаром при ней социал-демократом Виннигом о продолжении оккупации Латвии до тех пор, пока не будет создана национальная латышская армия, а также и договориться об активной обороне Риги от большевиков силою германских солдат. Был ли фактически подписан на этот предмет какой-нибудь договор между Виннигом и латвийским премьером Ульманисом или нет, в точности неизвестно. Этот вопрос до сего времени, несмотря на неоднократные разъяснения латышского правительства, представляется довольно темным. Но факт тот, что, базируясь на этом договоре о защите от большевиков и о наделении землей германцев за участие в обороне Риги, бермондтиада получила крупные козыри в виде тех мотивов, которые вызвали осеннее наступление на Ригу, и в виде озлобления германских солдат, выступавших за свое право, попранное, как им казалось, латышским правительством.
По одной версии, на правдивости которой настаивал комиссар Винниг, Ульманис 20 ноября 1918 года подписал договор о наделении землей в Латвии тех германских солдат, которые будут бороться за освобождение Латвии от большевиков. По другой версии, поддерживаемой латышской стороной, был подписан не договор, а только проект договора и что дело не пошло дальше принципиальных разговоров, так как большевики заняли Ригу 3 января 1919 года.
Позволительно, однако, думать, что правда на стороне комиссара Виннига. Если бы у германских солдат не было материальной заинтересованности, вряд ли бы они обороняли Либаву в течение 3 месяцев (с января по апрель 1919 года), чтобы затем освободить Ригу, а из Риги направиться еще дальше, для очищения от большевиков Северной Лифляндии и Латгалии. В пользу этого говорило также сенсационное заявление члена немецкой балтийской прогрессивной партии и депутата Народного Совета, присяжного поверенного барона Розенберга, сделанное им в речи об амнистии балтам, участникам бермондтовского похода. Барон Розенберг публично заявил, что он лично присутствовал при подписании договора между Ульманисом и Виннигом и что, действительно, германские солдаты, освободившие от большевиков Курляндию и Ригу, были обмануты латышским правительством, после того как они честно исполнили свой долг по договору.
В последний раз вопрос о наделении землей германских солдат был поднят 18 августа 1919 года в интересной полемике, возникшей между представителями крупного баронского землевладения в Латвии и министром иностранных дел Латвии.
В одном из очередных интервью латышским газетам министр коснулся вопроса о земле для германских солдат и разъяснил его в духе обычного для латышей толкования этого вопроса. В ответ на это интервью последовало следующее официальное письмо баронов Радена и Герсдорфа:
«Господину Министру иностранных дел Латвии С. А. Мейеровицу
Представители крупного землевладения прочли в газетах Ваше заявление от 2 августа, в котором Вы называете данное крупными землевладельцами обещание о наделении землей добровольцев-борцов против большевиков «предательским грабежом со стороны отдельных частных лиц», так как Латвийское правительство никогда не уполномочивало крупных землевладельцев на такое обещание. Балтийские крупные землевладельцы дали свое обещание о наделении германских солдат землею, находясь в полной уверенности, что договор, заключенный между представителями Временного Правительства и германским комиссаром Виннигом 19 декабря 1919 г. и подписанный обеими сторонами, остается в силе. Согласно этому договору, германским солдатам предоставлялись в Латвии гражданские права. Если правовая сила договора впоследствии оспаривалась Временным Правительством, то обвинение в предательском грабеже германских солдат ни в коем случае не может относиться к крупным землевладельцам. Ввиду этого представители крупных землевладельцев вынуждены самым энергичным образом протестовать против этого неслыханного обвинения.
Рига, 18 августа 1919 г.
Представитель Курляндских крупных землевладельцев барон Раден.
Представитель Лифляндских крупных землевладельцев Кандрат Герсдорф».
Министр иностранных дел Латвии ответил на это письмо следующим сообщением:
«Милостивые Государи!
В ответ на Ваше заявление от 18 августа с. г. сообщаю следующее: Вы хотите меня убедить в том, что крупные землевладельцы хотели наделить землей борцов против большевиков, но, очевидно, Вам неизвестен тот факт, что уже в декабре месяце 1916 года собрание Курляндских помещиков постановило продать треть своей земли германским колонистам отнюдь не для того, чтобы вознаградить их за борьбу с большевиками, а для того, чтобы онемечить Курляндию, и притом при условии, что Латвия будет присоединена к Германии (см. письмо Вадакского барона Бистрама от 5 мая 1919 г. и приказ Гинденбурга от 17 июня 1918 г. о колонизации прибалтийских провинций). По уверениям самих представителей крупных землевладельцев, колонизация Курляндии лицами германского происхождения должна была служить национальным и военным намерениям. Теперь эти люди имеют достаточно бесстыдства (audace), чтобы уверять, что они обещали германским солдатам землю на основании договора от 19 декабря 1918 г., который притом вовсе не был заключен. Если в этом деле имеется что-либо неслыханное, так это умение выставлять в выгодном свете тех лиц, от имени которых Вы ко мне обращаетесь. Если крупные землевладельцы действительно искренно намерены облегчить борьбу с большевиками, то им нужно думать о тех, которые теперь проливают свою кровь на границах нашей земли, а не о тех, которые в 1918 г., вопреки международным договорам, предательским образом предоставили Латвию ужасам большевиков, опустошающих всю Курляндию огнем и мечом и в свое время поддерживали заговор 16 апреля против нашего государства.
Ваши старания и «разъяснения» ни в коем случае не смогут меня убедить в противном.
Министр иностранных дел С. Мейеровиц».
В этом своем полемическом письме г-н Мейеровиц допустил большую историческую неточность, объясняемую, вероятно, неприятностями, пережитыми его товарищами по кабинету, свергнутому в Либаве 16 апреля 1919 года баронскими и правыми латышскими группами с помощью германских войск.
Фактически германские войска оставили Ригу 2 января 1919 года «не вопреки международным договорам», а под давлением английской эскадры в Риге, выполнявшей приказания Антанты о скорейшем освобождении Прибалтики от германских войск.
Но вопрос об обмане германских солдат латышским правительством был только одним из слагаемых в общей сумме бермондтиады.
Немалую роль здесь сыграло и немецкое баронство Курляндии и Лифляндии. Освобождение Риги от большевиков, после свержения правительства Ульманиса, в Либаве шло под знаком возвращения владельцам имений, конфискованных большевиками. Но так как перспектива крупного баронского землевладения в Латвии, а стало быть, и политической власти баронов не улыбалась латышам и латышскому правительству, то свергнутое правительство Ульманиса, опираясь на интриги и подстрекательство союзнической миссии в Прибалтике, сумело столковаться с Эстонией с целью военной интервенции в Латвию против германских войск и баронов. Поэтому когда в первых числах июня 1919 года германские войска и Балтийский ландесвер вступили в Северную Лифляндию и Аатгалию для изгнания большевиков, эстонско-латышские войска заградили дорогу германцам. После кровопролитных боев под Венденом между Балтийским ландесвером (добровольческие полки прибалтийской немецкой молодежи) и германской Железной дивизией, с одной стороны, и эстонцами и латышами – с другой, немецкое командование во избежание излишнего кровопролития и под давлением угроз флота союзников оттянуло свои войска к Риге. Но в Риге немцы не могли задержаться, так как эстонско-латышские войска потребовали удаления немцев из Риги и подкрепили свое требование неистовой бомбардировкой Риги из тяжелой артиллерии, вызвавшей в Риге пожары и невинные жертвы среди мирного населения. Эстонско-латышские войска, на штыках которых возвращалось низвергнутое в Либаве правительство Ульманиса, согласились на прекращение разрушения Риги лишь под условием немедленного ухода немцев и ландесвера из Риги в Митаву.
Таким образом, освободители и спасители Латвии от тяжелого красного кошмара, вместо благодарности, остались не только без обещанной земли, но и подверглись вооруженному изгнанию, и вот на этой-то обозленности солдат впоследствии и сыграло курляндское баронство, не расставшееся с мыслью вернуть силою свои земли, послужившие скоро, как этого можно было ожидать, объектом раздела между латышскими крестьянами.
Задачей баронов после июньской неудачи теперь стала не только борьба с правительством Ульманиса, но и ликвидация независимой латышской (а не немецкой) Латвии.
Так как эти планы прибалтийских баронов совершенно совпадали с планами русских правых групп, не мирившихся с фактом существования независимых прибалтийских государств, Латвии, Литвы и Эстонии, то к спору баронов с латышами присоединились и политические интересы русских правых партий, и частное, эгоистическое дело баронов стало до некоторой степени русским делом. На основании всего этого произошел приток русских военнопленных из Германии, появление Бермондта и организация западной русской армии, официально для борьбы с большевизмом, а неофициально для целей, преследуемых балтийскими баронами и русскими правыми партиями в Берлине.
Роль Антанты
Но из общей суммы причин бермондтовской истории нельзя исключить еще одного, очень важного фактора. Это недалекая и мстительная политика антантовских представителей в Прибалтике, полная слепой и нерассуждающей ненависти не только к германцам, но и к балтийским немцам. Если бы не это обстоятельство, если бы не военный азарт Антанты, спор латышей со своими «внутренними» немцами, наверное, не носил бы ожесточенного характера и не понадобилось бы ни кровавых боев под Венденом, ни безумной троекратной бомбардировки многострадальной Риги, не было бы, наверное, и самой бермондтиады.
Уже в Либаве, когда было свергнуто антантофильское правительство Ульманиса и его место заступило германофильское правительство пастора Недры, представители Антанты в Прибалтике, с места в карьер, вмешались во внутреннюю борьбу латышских партий и не только повели грубую политику бойкота правительства Недры, но и вступили в активную борьбу с последним. Насколько третировали английские представители правительство Недры, даже и тогда, когда оно опубликовало на имя Верховного совета декларацию с выражением верноподданнических чувств Антанте, видно из следующего характерного письма:
«В редакцию «Libauische Zeitung»
Здесь.
Вследствие повторяющихся утверждений прессы, что Антанта находится в лучших отношениях с правительством кабинета Недры, считаю себя вынужденным сообщить Вам, что правительство Его Величества не находится ни в каких отношениях с правительством Недры, а также не поддерживает его политики.
Прошу Вас это выяснение истины опубликовать в Вашей газете.
С почтением,
Грант Ватсон.
Представитель Британии. Л
ибава, 20 июня 1919 г.».
Для того чтобы яснее себе представить, какую роль во внутренних латышских делах играл пресловутый английский генерал Гоф, составивший себе широкую известность приказом об обстреле Риги зажигательными снарядами эстонской артиллерии, достаточно прочитать приказ, изданный им после ухода недровских войск из Либавы:
«Согласно приказа победоносных союзных государств германские войска оставили Либаву.
В качестве главы учрежденной союзниками военной миссии я временно назначаю начальником гарнизона города Либавы полковника Канопа и вместе с тем приказываю ему немедленно перевести из Ревеля в Либаву значительный отряд войск полковника Земитана для поддержания порядка.
Опираясь на поддержку союзных государств, прежнее правительство возобновляет свою деятельность; реконструированный кабинет будет представлять все население Латвии.
В интересах безопасности и дальнейшего благополучия я призываю всех граждан Либавы сохранять спокойствие и порядок».
В итоге всей этой слепой политики Антанты выигрывали только большевики. В начале 1919 года благодаря принудительной эвакуации Прибалтики Латвия была отдана большевикам, освобождение половины Латвии было прервано на целых И месяцев, и с востока ей опять грозил недобитый красный призрак. И лишь по мере того, как проходил первый военный угар и призрак грозящего Европе коммунизма с востока встал как реальная опасность, английская политика в Прибалтике, вольно или невольно игравшая на руку русским и латышским большевикам, была пересмотрена, и Верховный совет не только отменил пункт об эвакуации Прибалтики, но, наоборот, потребовал от Германии содержать в Курляндии достаточное количество войск до тех пор, пока этого требуют европейские интересы борьбы с большевизмом. В этих видах германским командованием из остатков оккупационной армии был составлен 6-й резервный корпус, расквартированный в Литве и Курляндии. Таким образом, ввиду слабости и ненадежности латышской и эстонской армии, германским кулаком из Митавы всегда можно было бы грозить коммунизму, не расстававшемуся с мыслью о военном походе на Западную Европу.
Вследствие этой перемены взглядов на прибалтийский вопрос и в соответствии с идеей Клемансо о создании «железного барьера» из прибалтийских государств, германские войска не только приобрели легальную базу в Митаве, но даже в самой Германии, с разрешения Антанты, стала производиться вербовка русских добровольцев из числа военнопленных. Им гарантировалось приличное содержание (от 11 до 20 марок в день), продовольствие, пенсия, обеспечение на случай инвалидности и пр. Вербовка была поставлена очень широко. Приглашались не только офицеры и солдаты всех родов оружия, но и врачи, военные чиновники, инженеры, техники, телефонисты, шоферы и т. д. Путем такой вербовки в Митаве организовался 1-й, имени графа Келлера корпус, под командой полковника Бермондта, а в Литве отряд полковника Вырголича.
Трудно сказать, какую цель в этом формировании русских добровольческих частей преследовала официальная Германия. Возможно, что, кроме естественного опасения русского большевизма, который уже однажды стоял почти на самой границе Пруссии, играли роль и другие мотивы. Очень вероятно, что, кроме помощи родственным балтам, разоренным первый раз большевиками, а второй раз латышской буржуазией, было еще желание сделать русскую антибольшевистскую армию тем фундаментом, который впоследствии мог бы послужить базой для осуществления русско-германского политического и экономического союза. Но факт тот, что русская антибольшевистская армия в Митаве была обеспечена в должной мере как финансами, так и вооружением, амуницией, снаряжением, продовольствием и военными припасами.
К сожалению, благоприятная антибольшевистская политика Верховного совета продолжалась недолго. Никто другой, как сам Ллойд Джордж в «Daily Chronicle» в августе 1919 года в интервью с сотрудником этой газеты следующим образом охарактеризовал прибалтийскую проблему:
«В настоящий момент Антанта должна занять определенную позицию в прибалтийском вопросе; так как Колчак не признал независимости прибалтийских государств, то спрашивается, почему же прибалтийцам сражаться против тех, кто признает их независимость, и поддерживать тех, кто ее отрицает. И может ли вообще Антанта требовать от прибалтийских государств продолжения военных действий против большевиков? Ни одно из этих государств не симпатизирует большевикам, но к чему сведется эта борьба с большевизмом, если прибалтийским государствам грозит опасность как со стороны немцев, так и со стороны русских…»
Со своей стороны «Times» в статье «Кризис в России» писал:
«Странно то, что в тот именно момент, когда мы эвакуируем свои силы, германцы, предполагая, что настал конец большевистского господства, намереваются в самый последний момент играть руководящую роль в этом антибольшевистском походе. Германские войска в германских мундирах, под начальством грузинского авантюриста Бермондта, хотят перейти Двину, чтобы этим странным путем идти на Петроград. Теперь нужно определенно поставить вопрос: кому же принадлежит решение русского вопроса – Германии или Антанте? Германцы гонятся за колоссальными торговыми источниками России, а также за тем, чтобы, оказав помощь русским в настоящее время, привлечь их на свою сторону и впоследствии совместно угрожать нам.
Эти обстоятельства грозят нам в будущем гораздо большими опасностями, нежели те, что недавно пережила Бельгия. Если мы победили на Западе для того, чтобы потерять на Востоке, то нам недолго придется ждать, что война возгорится вновь. Мы должны считаться с прибалтийскими событиями, так как они серьезно угрожают победе Антанты.
В первую очередь мы должны требовать от Германии принятия строгих мер против тех, кто распоряжается в Прибалтике, в качестве ее завоевателей и агентов русской реакции. Мы должны признать полную самостоятельность тех новых государств, которые способны существовать независимо. Мы должны бросить нашу неопределенность и стать в защиту наших новых друзей в Прибалтике. Мы не имеем права смотреть сложа руки на работу друзей русско-германской реакции…»
Наконец, считаю не лишним в заключение привести еще чисто анекдотическую телеграмму «Daily Express» из Гельсингфорса, сообщавшую: «Секретарь германского посольства в Гельсингфорсе, граф Радовиц, выступил с разоблачениями русско-германских замыслов в Прибалтике. Бывший русский царь Николай, незадолго до революции в России, значительную часть своих личных капиталов перевел в Германию. На эти деньги приобретено все необходимое для войск Бермондта. Демократическое правительство Германии является тайным исполнителем балтийской авантюры быв. русского царя».
Одновременно с этим глава союзнической миссии в Прибалтике генерал Гоф представил в Верховный совет большой доклад, в котором доказывал, что русские и германцы объединились для вмешательства во внутренние дела России и что этого вмешательства союзные державы ни в коем случае не должны допустить.
Все это, разумеется, было только на руку большевикам, внимательно следившим за развитием Курляндской эпопеи.
Политический обозреватель «Пролетарского Эха», анализируя бермондтовское движение, между прочим писал:
«Союз германских и русских монархистов из реального факта превратился в реальную силу, с которой советской власти приходится считаться с особенной серьезностью. Мысли о реставрации не оставляют ни русских, ни немецких роялистов, и, опираясь на военные партии, они с каждым днем подымают голову все выше и выше. Фактически слияние это произошло раньше, но теперь никто не может сказать, где и чем разграничивается фактически командная власть русских и германских реакционных генералов. Как ни опровергают и русские и немецкие белогвардейцы – но Юденич идентичен с фон дер Гольцем, и они представляют собою одно нераздельное целое: восстановление деспотизма в Восточной и Центральной Европе – вот прямая цель и задача грядущего момента.
Нет сомнения, что эти жалкие попытки разобьются о могучую волю революционного пролетариата, но для хищников «союзных» стран уже теперь ясно, что вся их игра проиграна ими, что версальский договор и проекты лиги народов обречены на такую же судьбу, как и пресловутый Брестский договор.
Велика сейчас опасность для социалистической советской республики. Мы, безусловно, стоим перед грозными событиями, еще раз обильно напоится земля кровью пролетариата – но ясно, что мы имеем дело с политическим и моральным банкротом, с издыхающим капитализмом, чьему господству в Европе приходит конец. В Балтийском крае между хищниками идет грызня, они делят добычу, которой не умеют воспользоваться, которую не сумеют удержать даже при случайной и временной победе. Союз германских и русских реставраторов – это последний крик умирающего деспотизма, крик бессилия…»
Но тем не менее…
Нарком иностранных дел Чичерин радиотелеграммой обратился к германским партиям коммунистов и независимых с обвинениями германского правительства в том, что оно ведет двойную игру по отношению к Советской России. Германское правительство, говорил Чичерин, не только не старалось препятствовать в Германии вербовке контрреволюционных войск, а наоборот, Носке и Черчилль, эти два столпа международной жандармерии, заключили тайное соглашение против пролетариата всего мира. Чичерин предупреждал германских коммунистов и независимых, что находящиеся в Прибалтике германско-русские войска имеют целью не только низложить советскую власть в России, но и восстановить монархию в Германии. В заключение Чичерин призывал германских рабочих противодействовать всем контрреволюционным замыслам Носке.
Попытки Антанты разрушить русско-германское сближение
В это же время «глаза и руки» Антанты в Прибалтике, ее военно-дипломатическая миссия, вероятно на собственный страх и риск, предприняла ряд мер, чтобы ослабить завязавшуюся русско-германскую дружбу в Митаве.
Балтийский ландесвер был переведен из Митавы на Латгальский фронт и поставлен под командование английского полковника Александра. Русский отряд светлейшего князя Ливена получил предписание отправиться к Юденичу на Нарвский фронт. Вслед за отрядом князя Ливена туда же должен был отправиться и русский корпус графа Келлера. Но так как отправка ливенцев морским путем из Риги в Ревель была обставлена англичанами в высшей степени примитивно и посадка солдат была произведена с такой поспешностью, что им не дали даже возможности взять с собой продовольствие и отряду пришлось трое суток буквально голодать в пути, то части корпуса Келлера наотрез отказались разделить участь ливенцев, встреченных к тому же крайне недоброжелательно английской военной миссией в Ревеле.
Чтобы успокоить союзников и латышское правительство и обосновать мотивы нежелания уходить из Митавы, полковник Бермондт выпустил «Воззвание к народу Латвии», составленное так неискусно и по-детски наивно, что с этого момента латышское правительство, относившееся к пребыванию русской армии в Митаве довольно лояльно, стало подозрительно относиться к войскам Бермондта.
Вот это воззвание:
«Русские войска, собирающиеся в Латвии, находятся по дороге на родину. Они хотят освободить свою родину от большевиков, совершенно так, как это сделали латыши на своей родине.
Русские солдаты возвращаются из германского плена. Усталые, много перестрадав, они хотели бы в Латвии отдохнуть, одеться и вооружиться, а затем тронуться опять в путь, чтобы спасти свое Отечество.
Они бы могли и в Германии собираться. Но русский – человек чувства, сердце тянет его ближе к дому. Латыши могут его понять. Вместе со своими товарищами они участвовали во многих кровавых боях, вместе ели из одного походного котла, часто укрывались одной шинелью. В боях латыши с русскими побратались.
Кроме того, русский солдат желает по пути кое-чему научиться. Ему хочется увидеть и понять, каким образом латыши справились с большевиками. Он понимает, в чем заключается сила латышей. Сила латышей кроется в их крестьянстве, в их мелком землевладении. Такое же крепкое крестьянство русские желают создать и у себя. Пусть им послужит примером и образцом крепкое латышское крестьянство.
Но русский солдат не желает обременять своего брата латыша. Русское войско, пока оно находится в стране, и даже во время ухода, желает оказывать Латвии помощь. А случаев для этого представляется достаточно.
Русское войско поможет создать в Латвии порядок и спокойствие. Пока оно остается здесь, оно не допустит никаких грабежей, беспорядков и насилия. Русский окажет всякому защиту, а в особенности латышскому крестьянству. Под защитой русского войска латышское крестьянство в состоянии будет привести себя в порядок, возобновить свою общественную жизнь и восстановить самоуправление. Во-вторых, русское войско защитит страну от большевиков. Пока оно находится здесь, большевики не решатся повести наступление на страну. А когда русские войска пойдут дальше на Москву, они будут гнать перед собой большевиков подальше от границ Латвии. За широкой, сильной спиной русского войска латышский крестьянин сможет опять заняться обработкой своей земли. Мужчинам и юношам Латвии не надо будет покидать свой двор и оставлять свою работу, чтобы идти дальше в Россию против большевиков. Они могут спокойно дома работать. Борьбу будет продолжать русский солдат. Мы желаем прийти с латышами к соглашению, и оно должно состояться. Латыши нам нужны, они будут покрывать наш тыл, когда мы двинемся вперед против большевиков.
Но, с другой стороны, и мы нужны латышам, мы не пустим большевиков в Латвию, погоним их дальше в глубь России, подальше от границ Латвии. Россия и Латвия – это руки, которые моют друг друга, между ними не может быть вражды, как не может ее быть между правой и левой рукой.
Боже, благослови Латвию!
Командир Западного добровольческого имени графа Келлера корпуса
полковник Бермондт.
Митава 26 июля 1919 г.».
Нежелание полковника Бермондта отделиться от немцев теперь поставило перед союзной миссией в Прибалтике другую задачу: если русские не желают отделиться от германцев, необходимо германцев отделить от русских.
В связи с этим новым направлением политики Антанты, в котором германская опасность превалировала уже над опасностью большевистской, между Верховным советом и германским правительством начинается длительная дипломатическая переписка с требованием немедленной эвакуации Прибалтики. Но германское командование, учитывая, что большевизм прежде всего грозит Германии, сумело обойти сердитые требования маршала Фоша. Часть германских войск действительно была отправлена в Германию, но затем эвакуация была приостановлена. Бюро прессы при штабе 6-го германского резервного корпуса объясняло это следующими обстоятельствами:
«20 и 21 августа на железнодорожных участках Митава – Муравьево и Митава – Шавли местные большевистские элементы взорвали три железнодорожных моста. Движение должно было временно приостановиться. Эти преступные взрывы, расстраивающие отход германских войск, отсрочивают очищение Курляндии. Германское командование поэтому вынуждено усилить охрану железнодорожного пути, чтобы предупредить новое покушение. Эти мероприятия также повлияют на срок очищения германскими войсками Курляндии».
Само собой разумеется, что это объяснение совершенно не удовлетворило антантовскую комиссию в Риге и по ее настоянию в Митаву из Парижа прибыла специальная контрольная комиссия для наблюдения за уходом германцев в следующем составе: от англичан – генерал Тернер, от Америки – генерал Шейнен, от Японии – полковник Такеда. Начальник контрольной комиссии, французский генерал Манжен, ввиду отказа Верховного совета предоставить в его распоряжение специальные войска для принудительной эвакуации Курляндии от немцев, сложил свои полномочия, и на его место был назначен генерал Ниессель.
Контрольная комиссия обнаружила интересные явления. Германские войска действительно уезжали к границам Германии, но на смену им приезжали те же войска, но в качестве добровольцев, поступавших в Русский корпус графа Келлера. Согласно докладу генерала Ниесселя Верховному совету, эвакуированным и демобилизованным солдатам вместе с отпускным билетом выдавались одновременно заграничные паспорта сроком на полтора года. Так как Латвия считалась заграницей, то демобилизованные солдаты имели право распоряжаться своей судьбой по личному усмотрению, в частности поступать на службу в русскую армию.
После этого доклада Ниесселя тон нот Верховного совета германскому правительству стал повышаться и в нотах уже зазвучали угрозы блокадой и усилением репрессий на Рейне.
Так как угрозы эти были не шуточные, германское правительство издало приказ, в котором отмечалась настоятельная необходимость очищения Прибалтики, вследствие категорического требования Антанты, и говорилось, что: «1. войска 6-го резервного германского корпуса должны быть немедленно уведены на Шавли; 2. все имущество, которое не удастся увезти и которое может попасть в руки большевиков, должно быть уничтожено; 3. генерал фон дер Гольц должен передать все дела генерал-лейтенанту фон Эбергардту; 4. всем офицерам и солдатам, не подчиняющимся приказу об эвакуации, прекращается выдача жалованья; 5. запрещается переход на русскую службу; 6. всем уже перешедшим солдатам и офицерам предлагается вернуться в свои части».
Кроме того, Носке (министр государственной обороны) обратился к германским войскам в Курляндии с особым воззванием, в котором указывал на тяжелые последствия для всего германского народа, связанные с дальнейшим пребыванием их в Прибалтике.
Но настроение войск складывалось не в пользу эвакуации. Дисциплина в войсках была значительно подорвана революцией, кроме того, страшила и безработица на родине.
О положении дел в Прибалтике в момент наибольшего понукания к эвакуации лучше всего свидетельствует интервью военного министра Носке, данное им сотруднику газеты «Deutsche Allgem. Ztg», которое привожу в извлечениях:
«Положение в Латвии не может разъясниться при помощи одних только приказов; войска возбуждены, и не без основания, так как они видят, что латвийское правительство грабит у них то, что им торжественно было обещано. Возможно, что правительство Латвии опирается в данном вопросе на желание союзников, но это отнюдь не меняет самого факта. Германские солдаты собирались обрабатывать лопатой и плугом землю. Взамен обещанной земли их ожидает теперь увольнение, возвращение на родину, где включение в великую армию безработных. Они более тесно, нежели солдаты старой армии, связаны со своими вождями, чьим именем они были завербованы; так, например, Железная дивизия, которая вместе со своим вождем твердо решила не оставлять Курляндии. Поэтому имеется много частей, которые не согласны повиноваться приказу об эвакуации. Но такие приказы создают не только большие затруднения, но и вызывают трения между отдельными воинскими частями и, таким образом, кроме других последствий, может возникнуть и кровопролитная, братоубийственная война».
Носке ожидает какого-либо успеха единственно только от личного влияния графа фон дер Гольца на солдат. В сердечных словах Носке высказывает свое абсолютное доверие к заслуженному генералу. Положение в Прибалтийском крае, как свидетельствует падение Пскова, весьма ненадежное. Против большевиков в Курляндии стоят всего только 6000 русских. В их распоряжении находится весьма небольшое количество оружия и военных припасов. Так как они не желают входить ни в какие сношения с генералом Юденичем, то отношение союзников к ним весьма сдержанное. Предоставить им германские военные материалы не является возможным ввиду нынешнего политического положения. Весьма сомнительно, чтобы эти силы долго еще смогли противостоять наступлениям большевиков; еще более следует сомневаться в сопротивлении, которое смогут оказать чисто латвийские силы. Таким образом Латвии еще раз предстоят новые ужасы.
«Когда мы очистили Латвию, то нам немедленно нужно было создать новую оборонительную систему для защиты Восточной Пруссии. Но латыши, а также англичане, которые до сих пор считают, что всего можно будет достичь, как только уйдут германцы, в скором времени получат хороший урок, который убедит их в противоположном».
Солдатский бунт в Митаве
Носке, увы, оказался хорошим пророком. Не успел уехать из Митавы генерал фон дер Гольц, как в Митаве вспыхнули крупные беспорядки среди германских солдат.
В ночь с 23-го на 24 августа взбунтовавшиеся солдаты разоружили весь латышский гарнизон, сорвали с латышских казенных зданий латышские национальные флаги, арестовали латышских чиновников и латышского коменданта и разгромили здание латышской комендатуры. Была сделана также попытка разгромить местный банк, но разгром предотвратили германские офицеры. Взбунтовавшиеся солдаты потребовали от своего командования вести их на Ригу, чтобы требовать у латышского правительства обещанную землю.
Получив сообщение о беспорядках, Носке потребовал от прибывшего в Берлин генерала фон дер Гольца немедленно вернуться обратно в Митаву и водворить порядок.
Прибывший через два дня генерал фон дер Гольц немедленно распорядился арестовать главных виновников беспорядков, нарядил усиленные патрули и одновременно потребовал от латышского правительства увода из Митавы латышского гарнизона, отношения которого к немцам оставляли желать много лучшего.
Для выяснения причин и обстоятельств солдатского мятежа из Риги в Митаву отправилась контрольная комиссия Антанты во главе с генералом Ниесселем, военная дипломатическая миссия Антанты во главе с английским генералом Бертом и члены латвийского правительства. Обе антантовские комиссии главным образом интересовались вопросом, кем и чем были вызваны беспорядки: отсутствием дисциплины, подстрекательством высшего военного командования или действиями самого германского правительства. Однако выяснить объективные причины беспорядков не удалось благодаря резкому поведению английского генерала Берта. Прибыв в Митаву и не стесняясь того, что французский генерал Ниессель был старше генерала Берта по положению, Берт потребовал, чтобы к нему в вагон немедленно явились для объяснения граф фон дер Гольц и высшие офицерские чины 6-го резервного корпуса. Генерал фон дер Гольц ответил, что так как он не является подчиненным английского генерала, то явиться к нему для доклада в вагон он не считает возможным. Результатом этой стычки явилось не объективное выяснение истины о беспорядках, а резкая переписка между двумя генералами, которую я считаю необходимым воспроизвести:
«Генералу – командующему 6-м германским резервным корпусом.
В Вашем письме № 584 от 4 сентября между прочим сказано, что Ваше правительство предвидело незаконные действия германских солдат в Курляндии. Принимая во внимание тот срок, который прошел со дня приказа об эвакуации германских войск и имея в виду колонизационную пропаганду, которая за это время проводилась среди германских солдат, я уверен, что за положение дел в настоящий момент нужно признать ответственным только высшее командование германским корпусом.
Поэтому во избежание каких-либо недоразумений в будущем я требую немедленно прислать мне список тех лиц, которые сами поставили себя вне закона.
Альфред Берт,
Бригадный генерал
Начальник военной миссии Антанты».
Ответ фон дер Гольца:
«Начальнику военной миссии Антанты. Рига.
Ваше письмо от 10 сентября В.М. д. 34 получено 15 сентября. По поводу мыслей, высказанных в первых двух положениях Вашего письма, я отказываюсь войти в переписку.
В последнем положении Вашего письма Вы осмеливаетесь обратиться ко мне с требованием о выдаче моих единоплеменников в качестве преступников. В этом требовании я вижу тяжкое оскорбление моего личного и национального чувства. Поэтому я хочу дать Вам совет впредь не обращаться ни ко мне, ни к моим подчиненным с подобными гнусными требованиями. В противном случае я вынужден буду прервать с Вами какие бы то ни было сношения и выселить всякого англичанина из области, занятой германскими военными силами, так как исключена возможность гарантировать безопасность союзным миссиям, которые грубо и преднамеренно затрагивают честь германского народа.
Ваше письмо я представлю своему правительству и убежден, что оно через министра иностранных дел даст Вашему правительству достойный ответ на это грубое требование, которое союзная миссия осмеливается предъявлять германскому генералу за границей.
Граф фон дер Гольц».
Латвийскому же главнокомандующему генерал фон дер Гольц послал телеграмму, в которой между прочим говорил:
«Я всемерно осуждаю солдатские беспорядки, которые в моем присутствии, без сомнения, не произошли бы. Я высказываю Вам свое сожаление по поводу совершившегося. Я в подробности расследую случившееся и приложу все старания к тому, чтобы оружие вновь было собрано. Но ввиду того, что находящийся в Митаве отряд весьма возбужден, вследствие поведения латвийского правительства, подстрекаемого союзниками, я прошу незамедлительно вывести все находящиеся в Митаве латышские воинские части в другое место».
Положение корпуса полковника Бермондта
Таким образом бунт германских солдат был ликвидирован. Но в связи с митавскими происшествиями положение корпуса Келлера сделалось довольно двусмысленным. Хотя русские войска не принимали никакого участия в бунте германских солдат, но нежелание Бермондта отправляться со своим корпусом на Нарвский фронт, теперь совпавшее с нежеланием немецких солдат эвакуироваться из Прибалтики, заставило антантовские миссии и латышское правительство с тревогой смотреть на поведение Бермондта, имевшего, вероятно, какие-то задние мысли.
Действительно, не только союзников и латышей, но и русских в Латвии озабочивал вопрос: почему великолепно оборудованный и прекрасно вооруженный корпус полковника Бермондта в Митаве и отряд полковника Вырголича в Шавлях, уже официально включенные в состав Северо-Западной армии генерала Юденича, бездействовали целое лето, когда маленькая, но геройская Северо-Западная армия сделала уже один поход на Петроград и энергично готовилась к новому наступлению на столицу северной коммуны.
Общее недоумение по поводу тактики полковника Бермондта усилилось еще больше, когда после падения Пскова в Риге на военном совете 26 августа был решен вопрос о создании общего антибольшевистского фронта, от Эстонии до Литвы, для комбинированного удара на большевиков, в тот момент, когда генерал Юденич начнет наступление на Петроград.
Привожу полностью этот исторический протокол знаменитого военного совета 26 августа 1919 года:
«ПРОТОКОЛ РЕШЕНИЯ ОБ ОБЩЕМ НАСТУПЛЕНИИ, ВЫРАБОТАННОМ НА СОВЕЩАНИИ, ОБСУЖДАВШЕМ 26 АВГУСТА 1919 Г. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И ВОПРОС О ВЗАИМНОМ СОГЛАШЕНИИ
Заверил И.Г. Марч, бригадный генерал.
Рига, 26 августа 1919 г.»
На том же заседании генерал Марч заявил полковнику Бермондту, что ему предоставляется полная свобода вербовки, что для дальнейшего снабжения войск Бермондта всем необходимым из Германии препятствий встречаться не будет и что Антанта сделала германскому правительству представление о возобновлении прекратившейся было вербовки русских военнопленных в германских лагерях.
Из этого протокола ясно видно, что в задачу полковника Бермондта, подписавшего наравне с другими протокол об участии в комбинированном наступлении в помощь Юденичу по занятию Петрограда, входило наступление бермондтовской армии со стороны Двинска на Великие Ауки, чтобы в момент подхода Юденича к Петрограду своевременно перерезать Николаевскую железную дорогу.
Что касается благоприятствования генерала Марча полковнику Бермондту и его обещаний, то на этот раз английский генерал говорил правду. Доказательством этого может служить выступление лидера германских независимых Кона в Национальном собрании, заявившего в начале сентября, что Германия вновь покрылась сетью вербовочных бюро для удушения русской революции.
Но у Бермондта, подписавшего протокол и обязавшегося помогать генералу Юденичу, и теперь, без сомнения, были свои тайные мысли и собственный план.
На самом рижском совещании 26 августа генерал Юденич, занятый ликвидацией большевистского прорыва под Изборском, отсутствовал, и его замещал генерал Десино. Вероятно, у генерала Десино явились опасения, что полковник Бермондт не исполнит боевой задачи и опять уклонится от выхода из Митавы. Поэтому через четыре дня в Ригу прибыл сам Юденич, вызвавший Бермондта из Митавы. Однако здесь произошло неслыханное до сих пор нарушение воинской дисциплины: подчиненный отказался прибыть к своему главнокомандующему. Положение генерала Юденича в глазах латвийского правительства, латышской армии и союзных миссий сделалось во всех отношениях нелепым. Тем не менее Юденич отправил к Бермондту в Митаву начальника своего штаба полковника Генерального штаба Прюффинга с требованием, чтобы полковник Бермондт немедленно явился в Ригу к генералу Юденичу дать свои объяснения. Но полковник Прюффинг вернулся обратно в Ригу ни с чем. Все письменные попытки Юденича и представителей Антанты доказать Бермондту, что от его выхода из Митавы и благоприятного разрешения запутанного курляндского вопроса зависит судьба Петрограда и всего объединенного Северо-Западного антибольшевистского фронта, не привели ни к каким результатам. Бермондт упорно молчал. Генерал Юденич уехал из Риги, послав Бермондту ультиматум – обсудить положение, подчиниться и прислать ответ в десятидневный срок.
Но, подчиняясь чьему-то постороннему давлению, Бермондт твердо решил не уходить из Митавы. А для того чтобы чем-нибудь оправдать непослушание и свое пребывание в Митаве, он 12 сентября отправил специальную делегацию в штаб генерала Деникина с ходатайством – признать его корпус входящим в состав Южной Добровольческой армии и разрешить ему оставаться в пределах Курляндии и Литвы. Однако предупрежденный Юденичем, генерал Деникин не принял эту депутацию. Апеллирование Бермондта к адмиралу Колчаку через посредство русского посла в Париже Маклакова также кончилось неудачей.
В связи с сообщением официоза 6-го резервного корпуса «Die Trommel», выходившего в Митаве, что войска полковника Бермондта признаны адмиралом Колчаком и вошли в состав Южной армии генерала Деникина, Маклаков поместил в «La Cause Commune» следующее сообщение:
«Российское посольство настоящим опровергает появившееся сообщение, что в состав русских армий, находящихся под командованием адмирала Колчака и генерала Деникина, входят части под названием «Русско-Германские войска», которые частью составлены из германских добровольцев, набранных в Германии.
Российское посольство заявляет по этому поводу, что в борьбе, предпринятой для восстановления России, временное правительство под председательством адмирала Колчака никогда не обращалось за помощью к германцам. Оно никогда не просило об этом, не давало никому подобных полномочий и в его среде такой вопрос никогда не поднимался. В соответствии с этим действует и генерал Деникин. Он признал адмирала Колчака Верховным Правителем, и его правительство Юга России находится в контакте с Омским правительством, которое, таким образом, является общенациональным и объединенным правительством России…»
Вот почему положение бермондтовских войск и поведение самого полковника Бермондта и являлось теперь сугубо двусмысленным.
Безуспешность попыток эвакуации Курляндии
Положение стало уже невыносимым, когда по представлению контрольной комиссии после солдатского бунта в Митаве Верховный совет вновь стал бомбардировать германское правительство нотами с требованием о немедленной, беспрекословной и безоговорочной эвакуации Курляндии и о новом отозвании генерала фон дер Гольца.
Какова в данном случае была роль германского правительства, установить трудно, и поэтому я предпочитаю для характеристики его поведения привести две интересные ответные ноты Германии Верховному совету.
Первая гласила:
«Германское Правительство сожалеет, что предписанная им скорая и полная эвакуация Курляндии должна была приостановиться вследствие того, что оставшиеся в Курляндии части уклоняются от исполнения данных им приказаний. Строго осуждая самовольные действия войсковых частей, Правительство, однако, принимая во внимание возложенные на него союзными державами ограничения, не может принудить их военной силою к послушанию. Германское правительство считает необходимым обратить внимание на то, что еще в своей ноте от 13 августа с. г. за № 4884 оно указывало на возможное противодействие отдельных войсковых частей и на могущие произойти вследствие этого осложнения. При таком положении дел германскому правительству не остается ничего другого, как попытаться уговорить войска к послушанию и удерживать их от беспорядков и от действий против лиц, принадлежащих к союзным государствам.
Единственно только с этой целью генерал фон дер Гольц, согласно полученной им строгой инструкции, вернулся обратно в Митаву. Его начальство не могло отрицать того, что, если бы генерал Гольц был в Митаве, беспорядки в армии не возникли бы. Принимая это во внимание, Правительство выдало ему разрешение на возвращение в Митаву, причем по установлении порядка в армии генерал Гольц должен был вновь вернуться обратно. Действительно, нельзя отрицать того, что с приездом генерала Гольца в этом отношении замечаются успехи. Несмотря на это, однако, до сих пор все же не является возможным, вследствие озлобленности войск, выработать определенный план эвакуации войск из Курляндии, в чем представители Антанты могут убедиться на месте.
Генерал Гольц не имел возможности представить доклад о положении в данный момент, так как происходят ежедневные изменения. Представители Антанты, которые находятся в Митаве и поддерживают с генералом Гольцем постоянные сношения, могут постоянно следить за военным положением и деятельностью германцев. Принимая это во внимание, германское правительство присоединяется к предложениям, выраженным в ноте № 1520.
Упоминаемые в ноте № 1624 бесчинства, совершенные германскими солдатами против латышских солдат и учреждений, строго осуждаются германским правительством, но должны рассматриваться как дела, касающиеся только латвийского и германского правительств. Дела эти в настоящее время уже рассматриваются правительствами обоих государств».
Вторая нота Германии от 4 октября еще раз свидетельствовала о добросовестном желании германского правительства ликвидировать курляндский конфликт:
«В возражение на ноту 1755 от 28 сентября Германское Правительство считает особо важным установить, что оно давно уже прилагает энергичные старания к тому, чтобы извлечь войска из Прибалтики и Латвии. С этой целью Правительство между прочим распорядилось о прекращении с 25 сентября с. г. выдачи жалованья, а в будущем установило лишение всех прав на помощь со стороны государства для тех войсковых частей, кои не исполняют приказа об эвакуации. Чтобы воспрепятствовать всякому притоку добровольцев, германская граница с Курляндией была закрыта и был отдан приказ стрелять по войскам, которые несмотря на это попытаются перейти указанную линию. Строжайше запрещен также подвоз боевых припасов. Генерал граф фон дер Гольц отозван со своего поста. Вместо него главное командование над войсками, находящимися к востоку от государственной границы, принял, до окончательного проведения эвакуации, генерал-лейтенант фон Эбергард. Наконец Германское Правительство обратилось к войскам с воззванием, в котором призывает исполнить свой долг и обстоятельно разъясняет им, какие неизбежные опасности и бедствия навлекут они на своих соотечественников, если будут упорствовать в своем непослушании.
Все эти меры должны были бы оградить Германское Правительство в глазах союзных и присоединившихся к ним правительств от неосновательного упрека в том, что Германское Правительство хочет использовать неповиновение германских войск как предлог для невыполнения данного им обязательства – очистить прежние русские области. Союзные и присоединившиеся к ним правительства могли в полной мере убедиться, в какое стесненное положение поставлена Германия условиями мирного договора, чтобы согласиться с тем, что германское правительство не располагает средствами принуждения военного характера.
Что касается вступления германских войск в русские формирования, то Германское Правительство относится к подобному явлению вполне отрицательно. Оно уже неоднократно и определенно выражало свое отношение тем, кого это касается. Полномочий на подобный переход на русскую службу правительство никогда не давало.
Германское Правительство твердо решило и считает своим долгом сделать все, что в его силах, чтобы выполнить эвакуацию. Оно самым категорическим образом протестует против мер принуждения, которыми грозит нота маршала Фоша и в силу которых Германии грозят возобновление блокады и прекращение подвоза продовольствия.
Германское Правительство выражает надежду, что союзные и присоединившиеся к ним правительства все же признают наличие доброй воли германского правительства и поэтому воздержатся от бесчеловечных мер военного характера против мирного населения Германии, на которое ни в коем случае нельзя возлагать часть вины по поводу поведения войск на Востоке. Чтобы тем не менее дать возможность союзным и присоединившимся к ним правительствам убедиться в действительной серьезности принятых мер, Германское Правительство просит союзные и присоединившиеся к ним правительства принять участие в обсуждении необходимых мер.
С этой целью Германское Правительство предлагает возможно скорее образовать комиссию их германских представителей и из представителей союзных и присоединившихся к ним стран.
По мнению Германского Правительства, задачей подобной комиссии является расследование положения вещей, выработка мер для скорейшего осуществления эвакуации и наблюдения над выполнением последней. Германское Правительство просит дать ему возможно скорее ответ на означенное предложение».
Независимо от этого 3 октября германское правительство обратилось к германским войскам в Прибалтике со следующим воззванием, распубликованным во всеобщее сведение в приказе по корпусу:
«Солдаты! Вы читали ноту Антанты по поводу эвакуации Прибалтики, грозящую германскому народу новой блокадой, прекращением всякого кредита и запрещением подвоза сырья. Военные круги Антанты настаивают на новом наступлении, которое завершится занятием Франкфурта; руководящие французские газеты, как, например, «Temps», настаивают на оккупации Рурского района. И все это из-за того, что часть немцев балтийского добровольческого корпуса не желает покинуть чужой страны, оттого, что они остаются там вопреки приказу правительства, хотя такое преступное упрямство грозит великой опасностью, может оставить миллионы немцев без работы, вызовет крайнюю нужду и, в конце концов, навлечет перед началом зимы бедствия голода, и все это произойдет не только по инициативе Антанты, но и вследствие отказа от повиновения со стороны собственных соотечественников.
20 октября, как сообщает «Times», начнется военная интервенция, 1 ноября возобновляется блокада.
Германское правительство в последний раз обращается непосредственно к совести и патриотическому чувству германских солдат в Прибалтике. Оно никогда не одобряло того, что немецкие солдаты поддавались уговорам и обещаниям, которые не были исполнены.
Правительство понимает настроение солдат и довело до сведения Антанты, что среди них царит недовольство и возмущение. Но сейчас на карту поставлено нечто большее: нации грозит голод, погибнут остатки народного достояния, если германские войска в течение этого месяца не эвакуируются из Прибалтики. Кто не хочет быть соучастником гибели собственного народа, тот подчинится железной необходимости, тот исполнит приказ правительства, тот уйдет из страны, в которой немецким солдатам нечего терять. Правительство, в интересах Германии, может применить все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы добиться очищения Прибалтики. Но правительство надеется, что его призыва будет достаточно, чтобы показать немецким солдатам, что теперь дело идет уже не о собственной шкуре и личных интересах отдельных лиц, а о всей нации. Противники сняли блокаду. От вас теперь зависит помешать, чтобы блокада, поражавшая наше государство более убийственным образом, чем все другие орудия борьбы, возобновилась вновь.
Следуйте приказу о возвращении на родину!
Берлин, 3 октября 1919 г.
Государственный Канцлер Бауер.
Государственное Правительство: Белль, д-р Давид, Эрцбергер, Гирсбертс, д-р Майер, Мюллер, Носке, Шлике, Шмидт».
Но так как правительство, по-видимому, мало рассчитывало на успех своего воззвания, то министр государственной обороны Носке издал следующие дополнительные приказы:
«В связи с решительными требованиями Антанты всякие соображения относительно новых вторжений большевиков в Латвию должны быть оставлены. Всем военнослужащим 6-го резервного корпуса надлежит разъяснить, что их обязанностью является своим послушанием приказам правительства предохранить родину от новых, уже проводимых Антантой, тяжелых принудительных мер.
Ввиду этого в дополнение к приказу от 30 сентября объявляется к исполнению:
1. Войска 6-го резервного корпуса должны быть немедленно отправлены по железной дороге и маршевым порядком в район Шавлей, откуда войска в полном составе будут направлены в Германию. Оружие и военные снаряды, в случае задержки и отправки назначенных к передвижению войск, надлежит уничтожить, поскольку грозит опасность, что они попадут в руки большевиков.
2. Генералу фон дер Гольцу надлежит издать соответствующие приказы и начать сдачу дел генерал-лейтенанту фон Эбергарду.
3. Всем военнослужащим, не подчинившимся приказу об эвакуации, прекратить выдачу жалованья.
Кроме того, надлежит по телеграфу отдать распоряжение всем частям в Прибалтике, что переход на русскую службу запрещается. Перешедших же в русские части германских подданных надлежит через посредство их русского начальства принудить к переходу в немецкие части. Ответственности за это они не подлежат. За новый же переход с сегодняшнего дня солдаты подлежат строгому наказанию.
Берлин, 4 октября 1919 г.
Министр Государственной Обороны Носке».
Противодействие эвакуации
Однако уход войск из Курляндии нимало не устраивал ни балтийских баронов, желавших силою германского оружия вернуть свои земли, отобранные латышами в государственный земельный фонд, ни свергнутое эстонскими штыками экс-правительство Недры, ни правые русские группы в Берлине, опасавшиеся, вероятно, что антантофильская Северо-Западная армия и северо-западное правительство, признавшие независимость окраин, займут Петроград. И вот с уходом фон дер Гольца создался блок четырех сил, рискнувших вести самостоятельную политику в Прибалтике. Был изобретен политический трюк, настолько безграмотный, что нужно только удивляться, как могли решиться на такой шаг люди, которым нельзя было отказать в некотором уме. Трюк этот выразился в следующих действиях. Передаю его так, как его рисует майор Зиберт в приказе по своему отряду:
«После того как все попытки добиться от латышского правительства выполнения данного им обещания по поводу поселения в Латвии оказались тщетными, не пожелавшие возвратиться в Германию части 6-го резервного корпуса в полном составе перешли к русским и образовали немецкий легион, подчиненный русскому полковнику Бермондту (кн. Урусову). Немецкий легион временно займет местность вокруг Бауска и приготовится к походу. Железная дивизия, действующая в полном согласии с немецким батальоном, сконцентрирует свои части к северу от Митавы и в самой Митаве.
В переговорах с полковником Бермондтом для нас уже выработаны следующие условия: жалованье – согласно окладов в русских войсках, но с таким расчетом, чтобы никто не получал меньше, чем он получал в немецкой армии. Семьи солдат будут по-прежнему получать паек, который будет выплачиваться в германской валюте или другими деньгами по курсу; введение русского военного устава с некоторыми ограничениями, как, напр.: уничтожение телесного наказания для немецких солдат и право командующего батальоном на смягчение наказаний; гарантии, что каждый участник предстоящего похода, если он не обесчестит себя тяжелым проступком, имеет право по окончании похода на русское подданство и на поселение в уже существующих немецких колониях или, по желанию, в другом месте на территории России; каждый участник похода может поступить на русскую военную или государственную службу, причем русское правительство обязуется признать за ним те же права, какими пользуются в Германии немецкие граждане».
Западная добровольческая армия
Итак, эвакуация была закончена; ни одного германского солдата из 6-го западного корпуса на территории Курляндии не было. Была совершенно самостоятельная Русская Западная армия под общим командованием русского полковника Бермондта, личность которого не была достаточно хорошо известна даже майору Зиберту, величавшему Бермондта «кн. Урусовым».
20 сентября, то есть после разрыва с генералом Юденичем и неудачи переговоров с генералом Деникиным, полковник Бермондт выпустил в Митаве следующее воззвание:
«Всем жителям!
По уходе немецких войск я, как представитель русской государственной власти, 21 августа принял на себя управление и защиту латвийской области.
Объявляю всему населению, что отныне я не допущу никаких нарушений порядка, ни угрозы жизни или имуществу кого-либо.
Приглашаю всех, без различия национальности, партии или вероисповедания, вернуться к мирному труду и подчиниться всем мною созданным и создаваемым учреждениям, памятуя, что российская государственная власть в этой области прилагала постоянно все усилия для устройства благополучия края и что она, в течение многих лет, охраняла покой этой области и способствовала ее расцвету.
Моя армия идет на борьбу с злейшим врагом народов – большевиками, с которыми злонамеренные люди стремятся заключить мир. Я иду на освобождение России от большевиков и их ига.
Призываю всех жителей всеми силами помочь мне в этом деле и не слушать того, что пытаются внушить обо мне враги свободы и культуры. Всех преступников ожидает строгое наказание, но нуждающимся я помогу, угнетенных защищу.
В находящихся под моим управлением областях Латвии я все подготовлю для самоопределения населения по его желанию.
Да поможет мне в этом Господь!
Главнокомандующий Западной добровольческой армией
Полковник Авалов».
В состав этой Русской Западной армии вошли: корпус имени графа Келлера, отряд полковника Вырголича, стрелковый полк Baltenland, корпус Стове, группа фон Плеве, группа Иена и Железная дивизия, всего в составе – до 35 тысяч штыков и сабель.
Вышеприведенное воззвание полковника Бермондта интересно в том отношении, что оно впервые наконец объяснило причины и мотивы нежелания Бермондта уходить из Митавы, равно как и его разрыв и неподчинение генералу Юденичу. Из этого воззвания также стало совершенно ясно, что на протоколе военного совета в Риге 26 августа об организации единого антибольшевистского фронта от Эстонии до Литвы Бермондт поставил свою подпись фиктивно, ибо уже 21 августа, то есть за пять дней до совещания, он «как представитель русской государственной власти принял на себя защиту и управление латвийской области». Кем именно, какой именно государственной властью был уполномочен полковник Бермондт принимать на себя управление чужим и независимым государством, автор многоречивого воззвания не объяснял.
Тревога латышей
Для латышей, лихорадочно строивших свое независимое государство, и для их соседей эстонцев теперь воочию встала реальная и грозная опасность: скопившиеся в Митаве сильные русско-германские войска предназначены для уничтожения независимости Латвии и Эстонии, борьба же с большевиками, которые находились от армии полковника Бермондта на расстоянии 400 верст, – только модная дань времени.
С опубликованием этого рокового воззвания Бермондтом, естественно, рухнула и идея комбинированного удара на большевиков.
Вместо помощи генералу Юденичу, на основе обязательства от 26 августа, латыши теперь все свое внимание обратили на предстоящую и близкую борьбу с русско-германскою опасностью. Во всей Латвии была объявлена мобилизация, произведена реквизиция лошадей, значительная часть латышских войск была снята с большевистского фронта в Латгалии и переведена под Ригу. В Эстонию, Литву и Польшу были отправлены специальные эмиссары с просьбой о помощи и для заключения военной конвенции. И что самое ужасное – в латышском Народном Совете (предпарламенте) впервые резко и громко прозвучало требование социал-демократов о необходимости заключения мира с Советской Россией, дабы освободить латышскую армию, силы которой должны быть употреблены исключительно на борьбу с русско-германской реакцией. Ближайшей обязанностью правительства и практической политикой Народный Совет признал:
1. Немедленное заключение договора с Эстонией и Литвой и немедленная ликвидация всех вопросов, как то: пограничного, вопроса о компенсациях и т. д., дабы достигнуть общих действий армий трех государств в войне против общего врага. 2. Приложить все силы к укреплению и снабжению всем необходимым латышской армии. 3. Радикально изменить всю внутреннюю политику и поставить ее на демократических началах.
Объявленная латышским правительством мобилизация и принудительный сбор обуви и одежды для солдат прошли с значительным успехом…
Такую же грубую бестактность в отношении национального чувства других союзников по борьбе с большевизмом, литовцев, проявил и полковник Вырголич в Литве, расклеивший объявление полковника Бермондта с сообщением, что «все области Литвы, занятые русскими войсками, считаются принадлежащими к Российскому Государству». В некоторых городах, как, например, Шавли и Радзивилишки, было даже произведено разоружение литовских солдат.
Такова была та стратегическая обстановка, которую создал Бермондт в Латвии накануне предстоящего наступления Юденича на Петроград.
Мне кажется, если бы генерал Юденич был несколько дальновиднее, он, наверное, отказался бы от рискованного при сложившейся обстановке осеннего похода, осложненного крушением единого антибольшевистского Северо-Западного фронта. Может быть, за зиму митавский гнойник как-нибудь рассосался бы, был бы найден какой-нибудь модус и не было бы ни тяжкого поражения многострадальной Северо-Западной армии, ни озверения эстонцев, загубивших в Нарве во вшивых бараках и в снегу за проволокой 16 тысяч солдат северозападников, не были бы, может быть, заключены мирные договоры с большевиками-эстонцами – сразу после разгрома армии Юденича и латышами – вскоре после ликвидации бермондтовской эпопеи.
Роль полковника Бермондта в организации западного правительства
Чем руководствовался никому не известный Бермондт, беря на себя непосильное для него бремя, сказать трудно. Очень вероятно, что им руководило честолюбивое желание быть в Курляндии и Риге тем, чем был генерал Юденич в Ревеле. А может быть, и больше. По крайней мере, в официальной докладной записке офицера для поручений при штабе Бермондтовской армии г-на П-а генералу Юденичу есть такое место: «В этот день вечером Селевиным был устроен бал в честь командующего, которого при входе встретили криками «ура», а посреди ужина по команде Селевина все гости опустились на колени и под звуки гимна «Боже, царя храни» провозгласили Бермондта монархом всея Руси, на что получили замечание Бермондта: «Это, господа, преждевременно…»
Вот еще один характерный факт. Будучи в Митаве в конце сентября, корреспондент одной голландской газеты получил от полковника Бермондта интервью, в котором он заявил: «В Митаву в июне я прибыл ни с чем, а теперь, по милости Германии, я главнокомандующий сильной, хорошо снабженной армии. Антанта глубоко ошибается, если она думает, что те 20 тысяч русских солдат, которые входят в состав моей армии, не играют никакой роли. Эти 20 тысяч – ядро будущей армии в несколько сот тысяч человек…» Свое интервью полковник Бермондт закончил угрозой по адресу Англии: «Если Англия не переменит ко мне своего отношения, я буду первым среди тех, кто в обновленной России всеми силами постарается отплатить Англии…»
Вероятно, в тех же самых видах – быть в одинаковом положении с генералом Юденичем, а может быть, и выше его – Бермондт обзавелся и собственным западным правительством, собственной валютой и… собственными почтовыми марками.
Впрочем, кто кого создал: Бермондт – правительство или правительство создало Бермондта, я не берусь судить. Это тайна правых берлинских политических салонов. Я читал лишь разоблачение Гаазе, перепечатанное «Times» в сентябре 1919 года. На основании известных ему данных, Гаазе уверял, что в политическом салоне графини К. вопрос о русско-германском договоре дебатировался довольно часто, и в результате были выработаны следующие основы соглашения: «Россия получает свободу действий в Персии и Турции, Прибалтика на известных условиях вновь присоединяется к России, но Финляндия остается независимой. Германия дает на осуществление похода в Прибалтику 200 миллионов марок и армию в 120 тысяч человек для борьбы с большевиками. Компенсацией Германии должен явиться выгодный торговый договор между Россией и Германией».
В переговорах с германской стороны будто бы участвовали прусские реакционеры, со стороны русских – балтийские бароны и русские авантюристы. Гаазе утверждал, что в этих интригах не участвовал ни Деникин, ни какое-либо другое ответственное лицо России. Что касается личности командующего этой армией, то выше упоминаемый офицер для поручений г-н П. писал Юденичу:
«Уже в начале августа в Берлине велись переговоры об организации западного правительства в противовес северо-западному правительству в Ревеле, являвшемуся креатурой Антанты.
В русских кругах Берлина по этому вопросу господствовало несколько мнений. Хотя одна часть определенно стояла за передачу командования Бермондту, сумевшему своим хвастливым выступлением завоевать доверие в среде недальновидных русских политиков, все же было немало и таких, которые понимали, что Бермондт не тот человек, который нужен для возрождения России, что ему недостает дара военного организатора и дальновидного политика. Последние и стремились столкнуть его с курляндской сцены. Эти круги предпочитали Бермондту генерала Бискупского, с которым велись соответствующие переговоры. Биекупскому надлежало принять главнокомандование над всеми сформированными русско-германскими силами, армиями и двинуться с ними через Литву и Латвию на большевистский фронт, оставив пройденные области в своих руках и обещав Латвии и Литве автономию, чем были бы предотвращены опасности для консервативного местного населения, в кругах которого тыловое управление могло найти себе поддержку. Но генерал Бискупский соглашался принять главнокомандование под тем лишь условием, что Бермондт будет удален из Курляндии, и ему, Бискупскому, будет предоставлена полная свобода действий в этом отношении…»
В середине сентября в Митаве уже имелось русское западное правительство, об организации которого «Die Trommel» сообщал официально:
«В Митаве учрежден центральный совет Русской Западной армии, который от имени главнокомандующего армией полковника Бермондта является верховной властью в областях, занятых русскими войсками.
Председателем центрального совета намечен кн. Волконский, быв. тов. председателя Государственной Думы, член фракции октябристов.
Временно председателем совета является сенатор граф Константин фон Пален, находившийся на государственной службе, как комиссар по крестьянским делам и губернатор. Ему поручено руководство внутренней и внешней политикой.
Руководителем военного отдела намечен генерал-майор Черниловский-Сокол81, командовавший во время войны первым кавалерийским корпусом, а впоследствии состоявший командиром артиллерийского отряда на Украине в армии Гетмана Скоропадского82.
Тюремными и судебными делами будет заведовать сенатор, член Государственного совета Римский-Корсаков83.
Управление путями сообщения взял на себя бывший начальник Либаво-Роменской ж. д. инженер Ильин. Во главе ведомства земледелия и государственных имуществ стоит латышский адвокат Арайс. Финансовым ведомством заведует действительный статский советник Энгельгард».
Насколько точны были сведения официоза о личном составе западного правительства, судить трудно. Однако интересно отметить, что после ликвидации бермондтовского похода на Ригу в гельсингфорской газете «Русская жизнь» появилось следующее характерное письмо:
«Милостивый государь, господин Редактор!
Правлением особого комитета по делам русских в Финляндии получено от тов. председателя правления кн. Владимира Михайловича Волконского, проживающего с мая месяца в Копенгагене, письмо, в коем он между прочим пишет: «В последние дни в некоторых русских газетах, в том числе и в газете «Русская жизнь», упоминалось мое имя в связи с западным правительством. Категорически заявляю, что сведения эти неверны, я из Копенгагена никуда не выезжал и ни в каком «правительстве» участия не принимал…»
Со своей стороны сенатор Римский-Корсаков прислал на имя министерства иностранных дел Латвии письмо, в котором сообщал, что он не имеет ничего общего с Бермондтом и со сформированным им русским западным правительством, что он поддерживал с Бермондтом связь, лишь постольку поскольку этого требовала защита интересов русских граждан в Латвии и что в этом отношении он действовал с разрешения генерала Юденича.
Одновременно с организацией западного правительства при нем для ведения специально внутренними латышскими делами был организован особый латышский комитет в следующем составе: бывший премьер-министр пастор Недра и бывшие министры недровского правительства – доктор Ванкин, инженер Кампе и барон Штромберг.
Согласно условиям между западным правительством и особым латышским комитетом, Латвия входила в состав России, но получала широкую внутреннюю автономию. За Россией оставалось право владения всеми железными дорогами, таможнями, портами, почтой, телеграфом, лесами и казенными землями. Внутренние дела, дела просвещения и продовольствия Латвии подлежали ведению особого латышского комитета. По занятии Риги состав латышского комитета предполагалось увеличить еще тремя членами: двумя латышами и одним немцем. А также и перенести туда Рижское западное гражданское управление, обязанное исполнять функции бывшего рижского губернаторства. Рижским губернатором был назначен князь Кропоткин84, его помощником – барон Остен-Сакен. Дипломатическим представителем западного правительства в Берлине был назначен барон Кноринг[3].
Первые шаги западного правительства
Как и подобает всякому настоящему правительству, бермондтовское правительство в первую очередь занялось изысканием финансовых средств. Но первый блин вышел комом. Какой-то неизвестный авантюрист предложил товарищу военного министра западного правительства генералу Дурново85, находившемуся в Берлине, заключить заем у американского банкира Моргана. По докладе Дурново западному правительству, правительство санкционировало предложение «представителя» Моргана и командировало в Берлин министра финансов Энгельгардта подписать договор о займе. Договор был заключен на сумму 300 миллионов марок, причем «посредник» получил солидный куртаж. Однако, когда дело подошло к реализации, оказалось, что никакого американского банкира Моргана в природе не существует и «представителем» Моргана оказался какой-то Мошель, которого германская полиция арестовала за мошенничество по жалобе западного правительства. С таким вот субъектом и был подписан договор, предоставлявший в распоряжение «американского миллиардера» все видимые и невидимые недра России.
После этой неудачи с займом решено было обзавестись собственной «валютой». В Берлин были командированы специалисты, заказавшие там кредитки стоимостью в 1, 5, 10, 25, 50 и 100 марок. На одной стороне этих кредиток, получивших название «аваловок», текст был на немецком языке, на другой стороне – на русском. Марки имели серию и нумерацию и назывались «Временный разменный знак». Все кредитки были снабжены факсимиле: «Командующий Западной Добровольческой армией полковник Авалов-Бермондт» и «Начальник отдела государственного хозяйства при Западной армии Энгельгардт». Наверху русского текста было изображение русского двуглавого орла с короною, внизу немецкого текста – знак германского ордена Железного креста. Время выпуска было помечено: «Митава, 10 октября 1919 г.».
Но и тут западное правительство потерпело новую неудачу. Отпечатанные тюки «валюты» были конфискованы на вокзале берлинской полицией, и в Митаву было привезено только сорок пудов денег. Денежные знаки стоимостью в 5 и 10 марок были присланы позднее в полуготовом виде и заканчивались печатанием уже в Митаве в типографии Штефенгагена.
Но и этого количества денег было более чем достаточно, так как «аваловки» население брало только под страхом тюрьмы или расстрела.
Так как другим доходным делом всякого послереволюционного правительства являлись почтовые марки, то западное правительство решило обзавестись и собственными почтовыми марками. Но монополию на печатание марок получили от полковника Бермондта «посторонние люди», генерал Давыдов и инженер Кампе, которые на уже готовых латышских марках только допечатали церковные восьмиугольные кресты. Эти марки были отвезены в Берлин и проданы там коллекционерам по весьма высоким ценам. Когда запас латышских марок иссяк, Давыдов и Кампе отпечатали новые марки различного достоинства с восьмиугольным крестом и Ильею Муромцем.
Были изготовлены также и флаги: сине-бело-синий фон, в левом углу – маленький русский национальный флаг, посредине – русский герб, в центре которого помещались три отдельных герба – Лифляндии, Курляндии и Эстляндии.
Таким образом, налицо были все принадлежности, чтобы выступить в поход. Остановка была только за предлогом. И предлог, в сущности, был.
Предлог для ухода из Курляндии
Продолжались ли переговоры Юденича с Бермондтом после образования западного правительства, неизвестно, но надо полагать, что происходили, потому что, начав наступление на Петроград, генерал Юденич, игнорируя «Западную армию» в целом, издал «приказ корпусу имени графа Келлера», гласивший:
«Северо-Западная армия четыре месяца дерется с большевиками в неравном бою; дралась голая, голодная, без денег, плохо вооруженная и часто без патронов; жила тем, что отбивала у красных. Теперь эта доблестная армия получила все: вооружение, снаряжение, обмундирование и деньги. Вы тоже были в бедственном и тяжелом положении. Но за эти четыре месяца вы не были в сплошных боях, хотя теперь вы одеты, обуты, исправно получаете жалованье, имеете продовольствие и вооружены.
Северо-Западная армия ждет вас к себе, ждет с нетерпением. Она верит, что вы придете, поможете и нанесете тот жестокий удар, который сокрушит большевиков под Петроградом. Вы вместе с Северо-Западной армией возьмете Петроград, откуда соединенными усилиями пойдете для дальнейшего освобождения родины. Родина давно ждет вас, она исстрадалась, последние силы ее на исходе. Поспешите, ибо «промедление времени – смерти подобно».
Приказываю: немедленно всем русским офицерам и солдатам корпуса имени графа Келлера выступить в Нарву под командой командующего корпусом полковника Бермондта и оправдать надежды Северо-Западной армии и нашей исстрадавшейся родины.
Главнокомандующий войсками Северо-Западного фронта
Генерал от инфантерии Юденич».
Таким образом, казалось бы, что предлог для выступления из Митавы имелся, но этот предлог, конечно, не устраивал ни Бермондта, ни его правительство. К тому же Юденич этим приказом не признавал ни Западной армии, ни ее главнокомандующего, а обращался только к корпусу графа Келлера и командиру этого корпуса полковнику Бермондту. Поэтому, как выяснилось впоследствии, приказ этот был скрыт от войск, и налицо, следовательно, имелся третий случай неподчинения генералу Юденичу.
Конечно, этот новый отказ не был секретом ни для латышского правительства, ни для штаба латышской армии, ни для германского консульства в Риге, прекрасно осведомленного о всех мероприятиях латышского правительства на случай войны с Западной армией, 80 процентов которой состояло из германских солдат и начальником штаба которой теперь был назначен генерал Бишоф, начальник германской Железной дивизии.
С целью выяснения настроения немецких войск и предотвращения, в случае если с их стороны будут обнаружены какие-либо агрессивные намерения, кровопролития, из Риги в Митаву 5 октября на автомобиле выехал германский консул. Но миссия его, по-видимому, кончилась неудачей.
Ультиматум полковника Бермондта латышам
6 октября в Митаве среди русских войск были пущены слухи, что в Москве происходят важные события: Ленин отдал приказ об аресте Троцкого, но Троцкий сам арестовал Ленина, и в связи с этим в Москве вспыхнуло восстание. Поэтому войска должны немедленно готовиться к выступлению.
Весть о походе в Россию во всех русских частях, засидевшихся в Митаве и томившихся бездельем, вызвала живейшую радость.
И вот 7 октября началась вторая глава бермондтовской истории, уже не комическая, а глубоко трагическая, обильно политая кровью. Красная строка этой главы была написана самим Бермондтом, который послал в Ригу латышскому премьер-министру телеграмму следующего содержания:
«Находя настоящий момент подходящим, чтобы отправиться на антибольшевистский фронт, я прошу Ваше Превосходительство озаботиться созданием условий, позволяющих моим войскам незамедлительно вступить в бой против красноармейских орд советской России, находящихся на границах Лифляндии и представляющих угрозу для всех соседних с ней культурных наций. Относительно распоряжений, которые возглавляемое Вами правительство намерено отдать, чтобы гарантировать незамедлительный пропуск состоящим под моим командованием войскам на фронт, я прошу немедленно меня уведомить.
Митава, 7 октября 1919 г.
Командующий западной армией полковник Бермондт-Авалов».
Был ли получен какой-либо ответ на эту телеграмму или нет, неизвестно, но 8 октября в 10 часов утра над Ригой появились три аэроплана, сбросившие несколько тяжелых бомб и прокламаций на русском языке, в которых латыши призывались подчиниться власти полковника Бермондта, чтобы быть присоединенными к великой и могучей России. Прокламации заканчивались угрозой, что «всех отпавших от креста и Евангелия и слушающихся агитаторов» он, полковник Бермондт, жестоко накажет. В тот же день все пассажирские пароходы, плавающие между Митавой и Ригой по реке Аа, были задержаны в Митаве.
Начало военных действий
Итак, военные действия начались.
В экстренных дневных выпусках рижских газет появилось следующее сообщение штаба латышской армии:
«8 октября около 10 часов утра над Ригой летали три немецко-русских аэроплана и сбросили бомбы в Рижском районе, начав этим военные действия. Одновременно на всем фронте неприятельские цепи напали на наши сторожевые посты. Отряды неприятельской кавалерии приблизились к нашим постам в районе Карлсбада, но были рассеяны с потерями для них. На шоссе Рига – Митава противник открыл сильный артиллерийский огонь по нашим окопам, поддержанный удушливыми газами. Нашим артиллерийским огнем уничтожены неприятельский бронепоезд и броневик; последний лежит во рву впереди наших окопов. В том же районе ружейным и пулеметным огнем уничтожены две немецко-русские роты. На остальном фронте ружейная перестрелка».
В этих же экстренных выпусках было напечатано и затем расклеено на улицах следующее правительственное сообщение:
«Без предварительного объявления войны, вопреки всем принятым в цивилизованном мире правилам, войска Бермондта вчера утром начали наступление в рижском направлении.
Геройские солдаты Латвии до настоящего момента отразили все атаки, и правительство убеждено, что армия Латвии будет достаточно сильна для ликвидации преступного нападения.
Правительство приглашает все население Латвии воздержаться от паники и всеми силами помочь правительству и армии в их трудной и ответственной работе.
Обстоятельства требуют, чтобы тыл армии был достаточно обеспечен в то время, когда нашей столице угрожают чужие войска и нашим солдатам приходится исполнять свой долг на позициях. Поэтому правительство признало необходимым принять чрезвычайные меры обороны и безопасности как в Риге, так и в ближайшем тылу армии. В этом отношении правительство надеется на полное содействие всех граждан Латвии. Соединенными силами всего народа мы сможем очистить страну от всех врагов и довести Латвию до солнечных дней.
Да здравствует свободная Латвия!
Рига, 8 октября 1919 г.
Министр-Президент Ульманис».
Того же 8 октября правительство послало на имя мирной конференции Верховного совета в Париже и маршала Фоша телеграфную ноту с просьбой о защите от нападения Бермондта и в происшедшем всецело обвиняло Германию.
Со своей стороны начальник английской военной миссии в Риге полковник Таллент послал экстренное телеграфное сообщение в Лондон, прося оттуда должных инструкций.
Вряд ли германское правительство, исчерпавшее все меры в эвакуации Курляндии, было так повинно, как это рисовали латышские ноты. Но надо отдать справедливость латышской дипломатии, что она очень ловко и умело использовала с выгодой для себя всю политическую обстановку того времени, поставив в центре внимания Антанты не безвестного ей полковника Бермондта-Авалова, а побежденную Германию, желавшую отыграться на востоке. Кроме того, на случай благоприятного исхода конфликта, Латвии гораздо легче было бы взыскивать убытки с той же Германии, объекта более солидного и более реального, нежели какой-то безвестный человек, вскочивший на поверхность политической лужи с легкостью дождевого пузыря и могшего исчезнуть с такой же легкостью.
Разумеется, германское правительство решительно и энергично протестовало против взваливания вины Бермондта и стоящих за ним безответственных групп на германскую шею. Поэтому 18 октября германское правительство послало следующую телеграмму:
«Временному правительству Латвии.
В своей телеграмме, посланной 8 октября мирной конференции, временное правительство Латвии, выставив тяжкие обвинения против германских частей в Курляндии, утверждает, что последние, совместно с Бермондтом, 8 октября начали военные действия против Латвии. Против такого бессмысленного утверждения я выражаю самый энергичный протест. Как мною было уже пояснено в радио от 9 октября, ни одна из подчиненных германскому правительству частей не принимала участия в начатых 8 октября сражениях.
В посланной мирной конференции телеграмме утверждается также, что германское правительство не только не отозвало своих воинских частей с территории Латвии, но даже удвоило численность своих сил в Прибалтике. Против этого утверждения я выражаю энергичнейший протест, так как временному правительству Латвии в достаточной мере известны все предпринятые германским правительством уже несколько…» (Конца радио Мюллера рижская радиостанция не приняла.)
Рига была объявлена на осадном положении. Разрешение ходьбы по городу с 7 часов вечера до 5 часов утра было ограничено. Правительственные учреждения были закрыты, служащим было выдано жалованье за месяц вперед и им было предложено поступать в охранный батальон, уже организуемый студентами рижского политехникума. Железнодорожное движение было прекращено по всем линиям, и весь наличный состав пассажирских и товарных поездов был использован для переброски войск на Олайский фронт. Все частные телефоны были выключены.
С трех часов дня 8 октября артиллерийская канонада со стороны Олая стала усиливаться и было ясно слышно, что как с той, так и с другой стороны в бой вводились новые батареи, не исключая и тяжелых. К вечеру канонада слышалась уже совсем близко, и в городе звенели стекла, но снаряды еще не долетали до города.
В Риге господствовало всеобщее убеждение, что численно превосходная армия полковника Бермондта безусловно раздавит латышей и одним наскоком возьмет Ригу, как это уже было 22 мая при занятии ее антибольшевистскими войсками.
Но артиллерийская канонада продолжалась всю ночь, и бермондтовские войска в эту ночь не вступили в Ригу. Утром 9 октября штаб латышской армии сообщал, что в течение всей предыдущей ночи продолжались ожесточенные бои с наступающим превосходными силами противником, поддержанным весьма обильно всеми техническими средствами. «Но, несмотря на коварные средства нападения, все атаки с большими потерями для противника были отбиты. Некоторые пункты во время упорных боев переходили из рук в руки. Запись добровольцев, продолжавшаяся с большим воодушевлением всю ночь, дала значительные результаты».
Но в этой успокоительной сводке штаб латышской армии ни словом не обмолвился о том, что вечером 8 октября неприятельскими войсками была занята крепость Усть-Двинск, предместье Больдераа и пригороды Торенсберга и Гагенсберга. Впрочем, в том, что латышская армия в предыдущую ночь потерпела тяжкие поражения и была разбита, рижское население и так не сомневалось, так как войска всю ночь уходили из Риги, всю ночь происходила лихорадочная эвакуация правительственных учреждений. В эту же ночь и само правительство в полном составе уехало в Венден; туда же должен был переехать и Народный Совет.
Взять в эту ночь Ригу при всеобщей растерянности и панике в разбитых латышских войсках не представляло никакого труда. Но утром 9 октября бермондтовских войск в городе еще не было и по улицам рыскали отдельные толпы латышских солдат, взламывавшие магазины и предававшиеся открытому грабежу.
Почему армия Бермондта, взяв Усть-Двинск и ряд предместий, не заняла самую Ригу, когда ее отделяли только одни мосты через Двину, неизвестно. Но некто Сергей Оношкевич-Яцына86, насколько не ошибаюсь, одно из лиц, стоявших близко к штабу Западной армии, в объяснение причин медлительности действий в августе 1921 года писал в «Общем деле»:
«Очень быстро были взяты все подступы к Риге, и последняя была бы взята без боя, так как правительство ее эвакуировало очень поспешно. Но по неизвестным мне побуждениям майор Бишоф, тогда являвшийся в свите командующего представителем немецких частей армии, решительно воспротивился этому… Мемель был потерян, и когда снова было решено брать Ригу, то было уже поздно: подоспела английская и эстонская помощь и английские суда начали обстрел добровольческих позиций перед Ригой. Это и ряд очень неудачных внутренних мероприятий решили судьбу армии…»
Оборона Риги
Действительно, заняв Торенсберг, армия полковника Бермондта не позаботилась даже об охране мостов. Солдаты разбрелись по домам и расположились на ночлег, полагая, вероятно, что утро вечера мудренее. А в эту же ночь, на рассвете, рота студенческого батальона буквально перед самым носом бермондтовских частей в Гагенсберге развела большой железнодорожный мост и сожгла несколько пролетов деревянного моста, сделав, таким образом, оба моста непроезжими и отделив бермондтовскую армию от Риги. Достойно внимания еще и то обстоятельство, что студенческая рота, совершив этот воистину геройский подвиг, вернулась без потерь. Это обстоятельство – порча мостов – внесло некоторое успокоение в деморализованную латышскую армию, отхлынувшую было за Ригу к Стакельну, где с помощью эстонских войск латышский главнокомандующий генерал Симонсон предполагал дать генеральное сражение бермондтовской армии.
Вряд ли генерал Симонсон имел какой-либо план, потому что он раньше всех бросил свою армию и, не дав никому никаких распоряжений, уехал в Венден. Поэтому оборона Риги перешла исключительно в руки командира студенческой роты капитана Зоммера, проявившего огромную распорядительность и большую энергию, которые он проявлял и впоследствии, когда был назначен на хлебный пост министра торговли и промышленности, с какового ушел не по своей воле.
Знал ли капитан Зоммер, что эстонская помощь близка и что Ригу нужно удержать до подхода эстонцев какой бы то ни было ценой, или он сам, будучи лицом безответственным, рискнул, на свой страх, проделать опыт борьбы за неукрепленный город с 250-тысячным населением, но факт тот, что Рига стала активным фронтом.
На оборону мостов были посланы студенты, служащие правительственных учреждений, железнодорожники, пожарные и т. п.
Вдоль всей набережной Двины, прямо на мостовой, были вырыты окопы и возведены проволочные заграждения, на перекрестках улиц, ближайших к набережной, были расставлены пулеметы, броневые автомобили и минометы.
К вечеру 10 октября в Ригу прибыли четыре эстонских бронированных поезда, а ночью в Больдераа из Финского залива прибыла эскадра английских крейсеров, которые, увы, должны были поддерживать с моря наступление Юденича на Петроград.
Промедление, сделанное Бермондтом в ночь с 8-го на 9 октября, оказалось для него «смерти подобным». Период острой паники в латышской армии прошел, и она начала вновь накапливаться в Риге и около нее. В Ригу же вернулись правительство и Народный Совет.
Трагедия генерала Юденича
Для Северо-Западной армии, уже перешедшей в наступление от Ямбурга и Гдова и забиравшей сдающихся тысячами красноармейцев, теперь создалось в высшей степени трагическое положение как в стратегическом, так и в политическом отношении. Армия Юденича теперь была обессилена выбытием 4 мощных бронированных эстонских поездов, снятых с Петербургского фронта и посланных под Ригу на бермондтовский фронт. Далее армия Юденича лишилась поддержки английской эскадры с моря, которая, вместо обещанной бомбардировки Кронштадта и Красной Горки, отплыла в Ригу для обстрела армии полковника Бермондта.
Не менее трагическим оказалось и политическое положение Северо-Западной армии. Взамен обязательства северо-западного правительства о признании независимости Эстонской Республики, эстонская армия приняла участие в походе армии Юденича на Петроград. Вместе с тем Эстония являлась и главной тыловой базой, питавшей Северо-Западную армию всем необходимым, и потому все политические осложнения в тылу роковым образом должны были отразиться на положении и состоянии фронта. Но теперь, связанная общностью судьбы и политических интересов с Латвией, Эстония предпочла вместо помощи Юденичу оказать помощь Латвии.
Для того чтобы нагляднее иллюстрировать тяжелое положение Юденича и показать, почему эстонцы, при их традиционной вражде к латышам, поспешили с помощью Латвии, я приведу несколько выдержек из эстонских газет, характеризующих в тот момент общественные настроения Эстонии:
Правительственный официоз «Waba Маа» писал:
«Планы Бермондта ясны – усмирить мятежную Латвию и присоединить ее к великой России. За Латвией настанет очередь и Эстонии… Нет сомнения, что Бермондт действует в полном согласии с Колчаком и Деникиным. Но Бермондту не так-то легко удастся втолкнуть Латвию и Эстонию в пасть русских монархистов…»
Упоминая о Колчаке и Деникине, «Waba Маа» не называла имени Юденича только из известной дипломатической деликатности, хорошо, однако, зная, что Юденич был подчинен Верховному правителю Колчаку и субсидировался им.
Более резко и решительно, ставя все точки над «1», писал «Sozial-demokrat»:
«В связи с операциями северо-западного правительства против Петрограда, в которых участвует и Эстония, мы стали на неизвестный путь. У власти стоят совершенно неизвестные нам люди, истинное лицо которых мы еще не рассмотрели. У Риги против латышей сражается Бермондт, считающий все малые государства мятежниками против России. Бермондт не только предводитель шайки, но и командующий войсками «западного» правительства, целью которого является восстановление неделимой России. В свою очередь, Бермондт составляет лишь звено цепи, окружающей Россию. Эстонское военное командование весьма благосклонно относилось к завоевателям Петрограда, и потому в нашем положении накопилось много противоречий, нуждающихся в выяснении. Находиться с одной и той же властью в состоянии войны, с одной стороны, и ждать обеспечения нашей будущности от той же власти – с другой, – нелогично. В сущности, мы не знаем, каковы отношения между представителями наиболее значительных течений: Колчаком, Деникиным и Юденичем. Весьма возможно, что Юденич и Бермондт люди одной и той же идеи, но каждый из них стремится к ней разными путями. И если мы теперь не хотим участвовать в походе Юденича на Петроград, то пусть он в этом винит не нас, а Бермондта…»
За уступку эстонцам латышского города Валка и за возмещение расходов по экспедиции Эстония положила свое оружие на латышскую чашу весов в споре с полковником Бермондтом.
Этим сложным политическим обстоятельством не могли не воспользоваться большевики. 15 октября Чичерин одновременно послал по ноте латышскому и эстонскому правительствам с предложением мира на условиях полного признания независимости обеих республик и значительных материальных, экономических компенсаций в их пользу. Не нужно забывать, что ко времени посылки этих нот Колчак занял Пермь, деникинские войска, взяв Орел, находились уже в трехстах верстах от Москвы, а Юденич охватывал Петроград.
К чести латышей, предложение Чичерина было решительно отвергнуто, эстонцы же изъявили согласие на ведение мирных переговоров лишь после окончательного разгрома армии Юденича.
Совершенно излишне говорить, какие решительные меры пришлось предпринять генералу Юденичу и Северо-Западному правительству, чтобы отмежеваться от Бермондта и солидарности с ним. Желая хотя бы до некоторой степени ослабить негодование эстонского общественного мнения в отношении Северо-Западной армии, генерал Юденич опубликовал следующий приказ по армии:
«Нарва, 9 октября 1919 г. № 73.
Ввиду преступного выступления полковника Бермондта против Латвии, отрешаю полковника Бермондта от должности командующего корпусом имени графа Келлера и объявляю его изменником родины.
Главнокомандующий Северо-Западным фронтом ген. Юденич».
Со своей стороны министр иностранных дел Северо-Западного правительства послал на имя латвийского министра иностранных дел телеграмму:
«Главнокомандующий Северо-Западным фронтом просил меня в Вашем лице сообщить правительству Латвии, что приказом главнокомандующего от 9 октября за № 73 полковник Бермондт, за многократное неисполнение приказаний главнокомандующего и за открытие враждебных действий против Латвии, объявлен предателем отечества. Он и войска, находящиеся в его распоряжении, исключены из списков войсковых частей Северо-Западного фронта, подчиненных генералу Юденичу, и поэтому главнокомандующий просит не считать их русскими войсками.
Министр иностранных дел Северо-Западного правительства Лианозов».
Одновременно, непосредственно к солдатам армии Бермондта, Северо-Западным правительством по радио было послано следующее воззвание:
«Офицеры и солдаты! Вы уже знаете воззвание главнокомандующего генерала Юденича, вы читали его приказ, согласно которому полковник Авалов-Бермондт объявлен изменником родины, а вы, верные сыны отечества, призываетесь на нарвский фронт на борьбу с большевиками, а не в Ригу, против латышских войск – наших друзей, но не врагов. Знаете ли вы, чем грозит эта измена нашему фронту? Наше победоносное наступление может приостановиться, так как латышские войска будут оторваны от борьбы с большевиками. Эстонские войска пойдут на помощь Латвии, наш тыл будет не защищен, и мы будем принуждены отступить, в то время когда у нас уже имеются большие надежды на успех. Большевики успеют отдохнуть, собраться с силами и возобновить свои преступные действия против свободы народа и его воли. Правительство убеждено, что вы исполните свой святой долг и все как один человек отзоветесь на это воззвание».
Чтобы еще больше рассеять подозрительность эстонцев и латышей, генерал Юденич, вслед за приказом об объявлении полковника Бермондта изменником, принес в дар латышской армии 4 пушки. В ответ на это командующий латвийской армией Симонсон послал следующую телеграмму:
«Главнокомандующему Северо-Западной армией генералу Юденичу.
Начальник миссии союзников сообщил мне радостную весть, что вы послали в Ригу для нашей армии 4 орудия. Этот подарок в нынешний тяжелый момент борьбы за родину приходит вовремя и свидетельствует о благожелательных отношениях Вашего Высокопревосходительства к нашей республике. Посылаю Вам от лица латвийской армии и измученного народа и от себя лично глубочайшую благодарность.
Рига, 14 октября 1919 г.
Генерал Симонсон».
Копия с этой телеграммы, по распоряжению латышского правительства, была расклеена на всех улицах Риги.
Полковник Бермондт не остался в долгу перед генералом Юденичем и ответил ему телеграфной же дерзостью. Радиотелеграмма из Митавы от 12 октября за № 2220 гласила:
«Ревель. Генералу Юденичу.
Контрнаступление на эстонские и латышские войска было произведено с той целью, чтобы войска мои не попали в положение, в котором находилась Ваша Северная армия, тыл которой обеспечен не был. За Вашими приказами последовали заявления от Ваших офицеров, что приказы эти не обязательны по отношению ко мне, ибо Вы не являетесь хозяином в Ваших действиях. В таком духе я понимаю Вашу последнюю телеграмму. Моими последующими операциями я надеюсь принести пользу не только отечеству, но и Северной армии. В истинность приводимых Вами обвинений я не могу верить, ибо в то время, когда Ваши войска находятся в состоянии, непереносимом для русской гордости, моя армия в Курляндии находится на должной высоте и высоко держит в былом величии русское знамя.
Полковник Авалов».
Еще более резко ответил председатель западного правительства граф Пален следующей радиотелеграммой из Митавы от 14 октября за № 1816:
«Генералу Юденичу, Ревель.
Совет Западного Русского Правительства, ознакомившись с содержанием Вашей телеграммы, адресованной главнокомандующему Западной Добровольческой армии, опровергает возведенную на нее клевету. Совет знает, что Ваше выступление совершается в пользу врагов России, направлено против русской армии, защищающей последний клочок русского берега, и навязано Вам темными силами. Западно-русская добровольческая армия, от всей души надеясь на лучшее будущее России, ждет того дня, когда она расчистит себе доступ к Вам, будет в состоянии бок о бок с Северной армией принять участие в боях за спасение отечества».
В заключение этой интересной телеграфной полемики не могу не отметить еще одной радиотелеграммы, адресованной Бермондтом и графом Паленом «Представителям союзных держав в России». Каким «представителям союзных держав в России» было адресовано это радио, вряд ли знали и сами авторы, так как, насколько известно, в период наивысшего большевистского террора 1918–1919 годов в Советской России не находилось ни одного иностранного представителя. В равной степени кажется необыкновенно странным отсутствие времени и места отправления и номера радио, принятого почему-то в Митаве. Единственное, что можно предположить, – это то, что авторы ноты адресовали ее представителям Антанты в Прибалтике, которую полковник Бермондт и граф Пален считали частью России, самая же телеграмма была послана из Торенсберга и, между прочим, принята и Митавой:
«Принята в Митаве в 1 ч. ночи по латышскому времени подполк. Гров.
Представителям союзных держав в России.
21 октября мне, как командующему русскими войсками, сформированными в Западных областях, необходимо было укрепить положение для борьбы с большевизмом и водворения порядка. С этой целью я вошел в контакт с командующим германскими войсками, оккупировавшими край, с тем чтобы обеспечить отступление и безопасность отправляющихся на родину германских транспортов. Чтобы спасти области, оккупированные моими войсками, от состояния анархии, в котором они могли очутиться, я поручил назначенному мною Центральному совету образовать временное правительство на демократических началах, находящееся в согласии с желаниями населения. К сожалению, латышское временное правительство приступило к концентрации около позиций моих войск крупных эстонских и латышских войсковых частей, не считаясь с нейтральной полосой и этим подавая повод к столкновениям. Ибо когда мои войсковые части явились на смену германским сторожевым постам, мною был отдан приказ не вступать в бои с эстонско-латышскими войсками, несмотря на их постоянные подстрекательства. Находясь далеко от всякой умеренности, они считали мое поведение признаком слабости и атаковали мои позиции, что принудило меня принять меры в целях укрепления моего военного положения и занять снова боевую линию, дающую мне возможность выступить против врагов отечества большевиков, чтобы бороться с ними. Смею надеяться, что союзники моей родины не откажут мне в моих стремлениях своей поддержкой, согласно договорам, связывающим меня с ними и облегчающим мне мою деятельность.
Главнокомандующий Западно-русской армии Авалов-Бермондт.
Председатель Центрального совета гр. Пален.
Члены совета: ген. майор Соколу инжен. Ильин».
Блокада Германии и осада Риги
Но вся эта «словесность» ни в малой степени не облегчила полковнику Бермондту ни его стратегического, ни политического положения за Двиной.
Угроза Антанты блокадой по отношению к Германии оказалась не формальной угрозой. Всякое движение судов к германским портам было прекращено. Германские коммерческие пароходы, шедшие в Ревель, Либаву и Ригу, были задержаны в Балтийском море английской эскадрой и отправлены в Копенгаген. Несколько германских торговых кораблей были арестованы в либавском и ревельском портах англичанами. Положение германского правительства стало еще более неловким, когда Бермондт, дойдя до двинских мостов, послал германскому правительству телеграмму с благодарностью «за оказанные услуги по вербовке и снаряжению армии». Едва ли германское правительство поблагодарило полковника Бермондта за подобную предупредительность.
Но и блокада Германии, и объявление Бермондта изменником не помешали ему в его артиллерийских упражнениях по Риге. Вся ночь с 9-го на 10 октября и почти весь день 10 октября, вплоть до наступления темноты, прошли в непрерывной артиллерийской стрельбе. Латышская артиллерия и эстонские броневики поливали свинцом и сталью бермондтовские позиции в Торенсберге и Гагенсберге, бермондтовская артиллерия громила Ригу. Временами артиллерийская симфония достигала такой силы, что беспрерывные орудийные выстрелы сливались в один продолжительный гул.
В результате двухдневной бомбардировки во внутреннем, так называемом «старом городе» буквально не было ни одного дома, который не был бы поврежден. Все улицы были засыпаны кирпичами, черепицами и листами железа, сорванными с крыш. В разных частях города от разрывающихся снарядов загорались дома, и тушить их не представлялось возможным, так как бермондтовская артиллерия стреляла даже по горевшим зданиям, не жалея тратить на них восьми- и десятидюймовые снаряды.
Застигнутые внезапным наступлением жители «старого города» не имели времени перебраться в более отдаленные и безопасные места и отсиживались в подвалах и погребах, терпя холод и голод. Все магазины были заперты и частью разграблены, а смельчаки, пытавшиеся делать вылазки для поисков продовольствия, делались жертвами бешеного огня артиллерии.
Поздно вечером 10 октября обстрел Риги прекратился, и следующая ночь прошла сравнительно спокойно. Это временное затишье дало рижанам повод думать, что Бермондт, отчаявшись взять Ригу лобовым ударом, оставил ее в покое, с тем чтобы взять ее обходным движением, форсировав Двину у Икскюля, подобно тому как это сделала 8-я германская армия в августе 1917 года, зайдя в тыл Риге и заставив 12-ю русскую армию автоматически очистить Ригу.
Эти предположения были верны и неверны. С одной стороны, оперативная сводка штаба латышской армии от 11 октября сообщала, что «неприятельские отряды пытались форсировать Двину у острова Далена, но были рассеяны огнем латышской артиллерии» и что «повторные атаки неприятеля были отражены с большими для него потерями». С другой стороны, одновременно же полковник Бермондт предложил латышам перемирие. На имя генерала Симонсона из Митавы было послано радио:
«Радиотелеграмма из Митавы. № 1630. 10 октября. Командующему латышскими войсками.
Опасность, грозившая моему левому крылу от латышей и эстонцев, победоносно отражена моими войсками. Положение мое укрепилось. В целях прекращения кровопролития предлагаю заключить перемирие и приступить к переговорам в Митаве, одновременно призывая к объединенной борьбе против большевиков. Нахожусь в ожидании ответа путем радио.
Командующий Западной армией полковник Авалов-Бермондт».
Но латыши, теперь уже относительно оправившиеся и поддерживаемые эстонцами и английским флотом, ответили решительным отказом. В ответ Бермондту была послана следующая телеграмма:
«Полковнику Бермондту-Авалову
Митава
В ответ на Ваше радио, отправленное 10 октября, в 11 часов ночи, сообщаю:
1. Вы отвергли предложение латвийского правительства перевести Ваши войсковые части на фронт генерала Юденича, Нарва – Гдов.
2. Находящиеся под Вашим командованием русско-немецкие части, без всякого основания и не считаясь с международным правом и моралью, ударили в тыл латышской армии в тот самый момент, когда она успешно оперировала на большевистском фронте, начав наступление на Ливенгоф и Двинск.
3. Этот Ваш образ действий вынудил русского главнокомандующего Северо-Западной армией генерала Юденича исключить Вас и Ваши войсковые части из состава русской армии. Вы сами 9 октября были объявлены предателем России.
На Ваше предложение начать с Вами переговоры о перемирии может быть только один ответ: мы будем продолжать варварским образом навязанную нам борьбу до тех пор, пока Вы и Ваши войска будут находиться на нашей родной земле. Весь культурный мир знает, что победоносно веденная им борьба за культуру, свободу и человечество продолжается нами. Культурный мир только что вынес свое решение. Против этого решения разбойники и убийцы бессильны.
Генерал Симонсон».
Но полковника Бермондта и его армию ожидал еще более неприятный сюрприз. 14 октября в Митаву прибыли три английских офицера-парламентера с письмом, адресованным «генералу Бермондту, командующему германскими войсками». В штабе Бермондта парламентерам было сообщено, что «генерала Бермондта, командующего германскими войсками», не существует, после чего парламентеры были удалены из Митавы. Не ознакомившись с содержанием письма парламентеров, полковник Бермондт послал представителям Антанты в Прибалтике ноту-радио:
«Находившиеся в Рижском заливе суда союзников при последних боях с большевиками в январе текущего года немедленно вышли в открытое море, не оказав поддержки сражавшимся с большевиками силам. В борьбе Западной русской армии с большевистскими бандами Земитана английский флот засыпает снарядами мой 1-й Пластунский казачий полк и мирных жителей Торенсберга и проливает русскую кровь, вероятно, в благодарность за геройскую помощь, оказанную Россией союзникам во время войны. Я усматриваю в этом оказание Вами поддержки большевикам, этим злейшим врагам России и всего мира. Я не уступлю своих позиций, и мои войска будут сражаться до последней капли крови за благо России.
Главнокомандующий Западной добровольческой армией
Полковник князь Авалов-Бермондт».
Вмешательство английского флота
Но Бермондт в этой своей ноте несколько предвосхитил события. Англичане тогда еще не стреляли, и он принимал огонь латышской артиллерии и эстонских броневых поездов за огонь англичан.
Бомбардировка бермондтовских позиций английской эскадрой началась при следующих обстоятельствах.
14 октября, днем, в штаб казачьего полка в Усть-Двинске явился английский офицер с командой и от имени командира эскадры предъявил ультиматум с требованием очистить крепость Усть-Двинск к 12 часам дня 15 октября и с угрозой, что в случае неподчинения приказу английская эскадра, стоящая в Риге, откроет огонь по крепости и предместью Больдераа. Штаб казачьего полка телеграфировал об английском ультиматуме в Митаву, прося распоряжений. Но ответа, вероятно, получено не было.
Тем временем большие силы латышской армии приступили к обложению Усть-Двинска и Больдераа с суши. 15 октября английская эскадра, спустя 4 часа по истечении срока ультиматума, открыла ураганный огонь по Усть-Двинску, Больдераа и всем укреплениям. Огонь эскадры в полном смысле слова был уничтожающий. Вся местность буквально кипела от разрыва снарядов. Как велики были потери несчастной армии, можно судить по тому, что английская эскадра состояла из четырех крейсеров новейшего типа, одного крейсера-истребителя типа «F-85», двух канонерок и двух эскадренных миноносцев, не считая четырех французских миноносцев, только что прибывших из Либавы. О губительной силе огня свидетельствовала и сводка Западной армии, сообщавшая, что в течение 50 минут по одной только крепости Усть-Двинск было выпущено свыше ста тяжелых снарядов, вырывавших в земле воронки диаметром от 2 до 3 саженей. Действие огня было ошеломляющее. Бермондтовские батареи были буквально сметены. Сразу же после обстрела латышские войска стремительно бросились занимать крепость и Больдераа. Часть латышских войск вошла в крепость с суши, часть высадилась с заранее оборудованных пароходов и барж, ожидавших конца обстрела в Двине. Пленных и раненых латыши не брали и беспощадно приканчивали на месте, согласно приказу: «Пленных не брать!» Каким-то чудом уцелели только 350 русских солдат, которых латыши пощадили и взяли в плен.
О подробностях этого трагического происшествия, когда английская эскадра, предназначенная в помощь Юденичу в Финском заливе, оказалась стреляющей по небольшевистским войскам, бюро печати Западной армии официально сообщало 16 октября:
«14 октября адмирал английской эскадры в Либаве потребовал от главнокомандующего Западной русской армией, в ультимативной форме, отозвания русских войск с позиции под Усть-Двинском, под предлогом, что эти части якобы представляют угрозу английским судам, стоящим в Усть-Двинске. Полковник Авалов-Бермондт по радиотелеграфу сообщил англичанам, что Усть-Двинск занят 1-м Пластунским казачьим полком и что он лично принимает, в качестве главнокомандующего Западной русской армией, ответственность за безопасность английской эскадры в Усть-Двинске.
Несмотря на этот ясный ответ полковника Авалова-Бермондта, русские войска, стоящие в Усть-Двинске и Торенсберге, были обстреляны английскими морскими орудиями. Один батальон Пластунского казачьего полка благодаря этому нападению был совершенно уничтожен. Английский адмирал в Либаве в своей радиотелеграмме от 15 октября открыто сознает состоявшийся обстрел и грозит не прекращать огня по русским частям до тех пор, пока не будут очищены все предместья.
Открытием военных действий против антибольшевистских войск, представляющих собой часть армии генерала Деникина, Англия открыто становится на сторону большевиков и вступает в состояние войны со своими бывшими союзниками – русскими. Эта открытая поддержка большевиков тем более непонятна, так как Англия одновременно призывает все культурные нации к окончательной борьбе с большевизмом».
Возмущенный Бермондт в ответ на бомбардировку Усть-Двинска, от себя лично послал очередную ноту:
«Радио. 16 октября 1919 г. № 114. Митава.
Командиру английской эскадры.
В связи с перехваченной Вашей радиотелеграммой, в которой Вы требовали, чтобы мои войска в течение 2 часов очистили Усть-Двинск, 15 октября с трех миноносцев был открыт огонь, несмотря на мое сообщение, что Усть-Двинск занят 1-м Пластунским полком. Я возмущен и удивляюсь, что английское командование допустило открытие огня с моря и таким образом была пролита кровь русских солдат. Мною отдан приказ стрелять по кораблям, открывающим огонь против моих войск. О Ваших действиях, поддерживающих латышских мятежников против русской армии, сражающейся за восстановление России, я сообщил адмиралу Колчаку и генералу Деникину.
Командир Западной добровольческой армии князь Авалов».
На эту угрозу последовал краткий ответ:
«Полковнику Бермондту. Митава.
Я не признаю русского командира, воюющего вопреки приказам генерала Юденича и ведущего бои под немецким руководством.
Либава, 16/10 1919 г. № 6746.
Капитан Бриссон».
После такого уничтожающего поражения полковнику Бермондту, казалось бы, следовало убраться из-под Риги подобру-поздорову и оставить ее в покое. Но бермондтовские войска, стоявшие в Торенсберге и тоже понесшие значительные потери, в отместку за личные неприятности днем 15 октября вновь открыли губительный огонь по несчастному городу. На этот раз стрельба производилась даже снарядами с удушливыми газами, жертвами которых в больницах умерло 28 человек. Чтобы заставить замолчать бермондтовские батареи и прекратить бессмысленную стрельбу, английская эскадра вновь подвергла жестокому обстрелу артиллерийские позиции частей армии Бермондта в Торенсберге и Гагенсберге.
Вечером того же дня Бермондт, обескураженный новой стрельбой англичан, стал просить перемирия и послал капитану Бриссону новую ноту:
«№ 190. 15/10.
Командующему английской эскадрой, Ревель – Либава.
Обеспечив мою военную базу для похода против большевиков, уже 10 октября я предлагал латышам прекращение военных действий. Прошу Вас помочь мне в достижении этой цели. Войска мои стреляли только по позициям угрожавших мне латышей. Считал корабли союзников друзьями России, а не частью латышского войска, борющегося против нее. Так как переговоры по радио слишком медленны, прошу выслать в Митаву уполномоченных для переговоров о скорейшем прекращении кровопролития. Требую прекращения огня союзных кораблей по моим войскам и по мирному населению Торенсберга.
Командующий Западной добровольческой армией полковник князь Авалов-Бермондт».
Ответ Бриссона гласил:
«Митава. Полковнику Бермондту.
Прежде чем дать союзным военным судам другие инструкции, я жду Вашего извещения, что военные действия между Вашими и латвийскими войсками прекращены и что вы уже покинули все рижские позиции. Прошу Вашего объяснения о бомбардировке тех мест, поблизости которых находились на якорях корабли союзников.
Капитан Бриссон».
Само собой разумеется, что ни латыши, ни англичане нимало не верили искренности всей этой радиолитературы, которую полковник Бермондт усердно плодил в течение этих пяти-шести дней, являя пример самого словоохотливого во всей мировой истории полководца. Но все же, не желая подвергать свои войска новому обстрелу с моря и желая вывести их на приличное расстояние от небезопасного теперь Усть-Двинска, Бермондт распорядился отвести свое левое крыло обратно к великолепно оборудованным Олайским позициям. Это отступление было формулировано в сводке Западной армии следующим образом:
«За последние дни огонь военных судов Антанты в рижском районе усилился. Поэтому командование Западной армией было вынуждено оттянуть свои войска с обстреливаемых мест. Предполагая, что мы отступаем, латыши густыми колоннами последовали за нами, но попали под огонь наших арьергардных пулеметов и понесли большие потери. Особенно пострадал 5-й Венденский полк, два батальона которого совершенно уничтожены. Отряды Западной армии ночью отступили на Олайские позиции. Неприятель не осмелился до сего времени преследовать нас. В данный момент у нас нет боевой связи с неприятелем. Войска, находившиеся под огнем судов Антанты, на хорошо оборудованных Олайских позициях, могут спокойно ожидать дальнейшего наступления латышей, если они осмелятся его повести».
Неудачи под Икскюлем и Фридрихштадтом
Но беда никогда не приходит одна, а влечет за собой ряд новых. Прежде всего, надежд полковника Бермондта не оправдал Балтийский ландесвер, то есть добровольческие полки немецкой молодежи Прибалтики, организованные немецким баронством еще во время борьбы с латышскими большевиками в начале 1919 года. Бермондтовское командование и лифляндско-курляндское баронство сильно рассчитывало, что в нужнй момент ландесвер примкнет к бермондтовской армии и, находясь в Латгалии, ударит латышам в тыл, в то время как бермондтовские отряды будут переходить Двину в районе Фридрихштадта. Однако балтийская немецкая молодежь не сочла нужным вмешиваться в эту историю и предпочла борьбу с латышскими большевиками на Латгальском фронте. Нужно признать, что Латвия, все силы которой с большевистского фронта были переброшены на бермондтовский фронт, если кому и обязана недопущением вторичного вторжения красных латышских стрелков на латвийскую территорию, то исключительно Балтийскому ландесверу, мужественно отражавшему все атаки Красной армии на латгальском, режицко-двинском, красном фронтах.
Не удавался никак и переход через Двину в обход Риги. Потерпев дважды поражение под Икскюлем, то есть в наиболее удобном месте для переправы через Двину, штаб полковника Бермондта стал пробовать счастья в другом месте, более уязвимом и более неудобном, у Фридрихштадта. Но и здесь, несмотря на отличные артиллерийские подготовки, бермондтовская пехота не только не проявляла особенной доблести, но, наоборот, фридрихштадтский плацдарм сделался пунктом, где бермондтовцам русской национальности было особенно удобно переходить на сторону латышей, чем они и пользовались в достаточной мере.
В итоге десятидневной неудачной борьбы за переправу через Двину и в связи с рано наступившими холодами настроение бермондтовских войск упало, участились случаи неповиновения боевым приказам, открылись митинги, на которых солдаты открыто обсуждали вопросы: наступать или не наступать, воевать или не воевать? Положение осложнилось еще и тем, что сдавшиеся в плен русские бермондтовцы, убедившись, что их до сих пор обманывали, выдавая латышских солдат за большевиков, составили воззвание к своим товарищам с разоблачением обмана и с предложением не воевать с латышами. Воззвания эти затем сбрасывались с латышских аэропланов, над расположением бермондтовских войск. Так как воззвания эти были не анонимные, а подписанные фамилиями, известными русским солдатам, оставшимся по ту сторону Двины, они сыграли большую роль в разложении русской части бермондтовской армии.
Я должен категорически заверить, что отношение латышских солдат к пленным русским бермондтовцам было не только вполне корректное, но и братское. В то время как пленных немецкой национальности латыши беспощадно расстреливали, к русским солдатам было проявлено максимум внимания, предупредительности и заботы. Их не только не держали в плену, но и снабжали всем необходимым, считая их невинными жертвами обмана. Значительная часть русских бермондтовцев, по их личной просьбе, была отправлена латышами к генералу Юденичу на петроградский фронт, но уже, к сожалению, тогда, когда большевики прорвали его обходом матросского десанта, высаженного в Ораниенбауме.
По рассказам русских бермондтовцев, они абсолютно ничего не знали ни о приказах Юденича с требованием выступления на нарвский фронт, ни об объявлении полковника Бермондта изменником; не знали в точности, против кого их вели в бой; по объяснению их командиров, латыши были теми же большевиками, но несколько трусливее большевиков.
По словам этих же пленных, полковник Бермондт однажды посетил лазарет в Митаве, где находились раненые латышские солдаты, и произнес речь, в которой говорил, что Латвия не может существовать самостоятельно и потому будет присоединена к России. Другой раз Бермондт посетил еврейскую синагогу в Митаве и предложил митавским евреям организовать еврейский добровольческий батальон. 12 октября в Митаве было отслужено торжественное молебствие по случаю взятия Риги.
Тревога на Литве
Поражение армии полковника Бермондта под Усть-Двинском и его неудачи у Икскюля и Фридрихштадта отозвались и на настроении Литвы, державшейся до сих пор нейтралитета. Теперь, неожиданно для самой себя, Литва вдруг открыла у себя «колчаковский фронт». «Колчаковским фронтом» штаб литовской армии называл свой антибермондтовский фронт, не осмеливаясь называть его немецким фронтом, как это делали латыши в своих сводках. С этого времени маленький штаб маленькой литовской армии изо дня в день неизменно приводил одну и ту же реляцию: «На колчаковском фронте без перемен», «На колчаковском фронте ночь прошла спокойно…». Как будто когда-нибудь утро, полдень или вечер «на колчаковском фронте» в Литве проходили не спокойно.
Но это комическое обстоятельство все же не укрылось от внимания Бермондта, который 18 октября послал литовскому министерству иностранных дел и литовской Тарибе ноту:
«До меня дошли сведения, что литовские войска концентрируются в районе Шадов, близ Сагола. С некоторых пор до меня доходят слухи, которым я не могу верить, что литовское правительство намеревается напасть на мои войска. Имею честь заявить правительству Литвы, что моя единственная задача заключается в борьбе с большевиками; я не имею никаких намерений ставить литовскому правительству какие-либо препятствия в деле свободного развития литовского государства. Центральный совет занятых мною областей и я придерживаемся провозглашенных президентом Вильсоном принципов и признаем, таким образом, полный суверенитет литовского народа и его право самостоятельно решать свою судьбу. Я прошу Вас известить меня о причинах концентрации войск; я надеюсь достигнуть союза с Литвой для борьбы против нашего общего врага – большевиков».
Насколько серьезно в данном случае полковник Бермондт оперировал с принципами Вильсона, можно судить по тем комментариям к ноте, которые давал «Die Trommel» в примечании к этой ноте, видимо кого-то успокаивая:
«Текст этой ноты находится в явном противоречии с прежними разъяснениями и операциями полковника Бермондта в Латвии и полковника Вырголича в Литве, которые в качестве представителей русской власти не пожелали признать образования отдельных республик. Если сейчас правительство полковника Бермондта выступает в качестве поклонника принципов Вильсона и признает литовский суверенитет, то такая тактика объясняется лишь требованиями данного момента».
Разумеется, фактически никаких особенных агрессивных намерений литовцы не имели; они довольствовались своим «колчаковским фронтом», а если и происходили какие-либо воинские перемещения, то потому, что теперь, когда положение армии Бермондта было подорвано, в числе желающих оказать помощь Латвии оказалась и Польша.
Мною уже своевременно отмечалось, что сразу после ультиматума полковника Бермондта к латышам о беспрепятственном проходе его через Ригу латвийское правительство послало своих эмиссаров также и в Польшу. Не отказываясь в принципе от оказания помощи, Польша однако выставила следующие требования: отдача Польше Либавского порта и уступка Латгалии, которую Польша обязывалась освободить от большевиков. Во время пребывания латышских эмиссаров в Варшаве туда же прибыли и эмиссары полковника Бермондта – князь Кропоткин и граф Борх, в целях склонить польское правительство к нейтралитету, за что Польше великодушно предлагалась… вся южная часть Литвы. Но эмиссары Бермондта не были приняты польским правительством и им было предложено в кратчайший срок покинуть Варшаву. Латышские депутаты также выехали из Варшавы, не сойдясь в цене за помощь. Но теперь, задним числом, Польша тоже вздумала заработать на бермондтовщине. Этой запоздалой помощью, вероятно, и была вызвана тревога литовцев, переводивших свои войска в южную часть Литвы, рикошетом испугавшая и Бермондта.
Это была последняя нота полковника Бермондта. Весь литературный пафос его иссяк и главнокомандующий Западной армией теперь счел за благо приняться за свою прямую специальность: вместо нот стали говорить только пушки, минометы, бомбометы и аэропланы. И только один раз Бермондт не выдержал и послал-таки ноту… рижскому духовенству!
Страдания Риги
Потянулась долгая и бессмысленная осада несчастного города, длившаяся целых пять недель.
Я до сих пор не понимаю, чем именно руководствовался полковник Бермондт, пять недель разрушая город и убивая и калеча население, у которого большевики еще недавно выпустили столько крови. Подвинуться вперед он уже никак не мог, так как в Риге и Либаве стояли сильные союзнические эскадры, способные в любой момент из нескольких десятков тысяч людей сделать несколько десятков тысяч трупов. Латышская армия пополнялась новыми мобилизациями. Эстонцы в любое время могли увеличить свои вспомогательные силы на рижском фронте. Переправы через Двину сопровождались хроническими неудачами. Обескураженные поражениями войска явно разлагались и либо самовольно отправлялись в Германию, либо дезертировали в Литву, и этого дезертирства не могли предотвратить даже массовые расстрелы. И тем не менее Рига подвергалась ежедневной бомбардировке, и артиллерийский огонь то сокращался до нескольких дежурных выстрелов, то разгорался до степени урагана. Почти ежедневно делали визиты и аэропланы, считавшие своим долгом всегда сбрасывать бомбы.
Стрельба носила беспорядочный характер, начиналась в различное время, и поэтому никто не был уверен, где и когда человека, вышедшего из дому, может застигнуть смерть от разрыва снаряда. Было бы еще понятно, если бы бермондтовская артиллерия обстреливала те или иные стратегически важные районы и пункты, места или здания, казавшиеся чем-либо подозрительными, но бермондтовская артиллерия с одинаковым усердием обстреливала вокзалы и частные дома, правительственные здания и церкви, базары и больницы, музеи и скверы, сады и городские приюты. Что обстрел Риги носил характер чистого озорства, можно видеть из того, что иногда по городу выпускались исключительно химические снаряды с удушливыми газами. В местах, где падали такие снаряды, воздух застилался едким черным дымом, отравляясь которым умирали находившиеся на улице люди и лошади. Там, где разрывались такие снаряды, камни мостовой и стены домов окрашивались светло-зеленой краской. Сколько было убитых, раненых и отравленных газами за все время бомбардировки Риги, точно сказать трудно, но, во всяком случае, количество жертв бессмысленного обстрела должно определяться сотнями.
Даже пребывание в домах не спасало людей от смерти, так как сплошь и рядом тяжелые снаряды насквозь пробивали толстые стены домов, разрушая квартирную обстановку и убивая и раня жильцов. Нередко бомбами, сброшенными с аэропланов, разрушались целые деревянные дома. Один снаряд, разорвавшись в квартире датского консула Нильсена, разрушил всю обстановку и убил жену консула. Сам консул, отравленный газами, был отправлен в больницу. 29 октября в 3 часа дня снаряд попал в городскую столовую, переполненную посетителями. К счастью, снаряд, пробив толстую стену, не разорвался, но осколками кирпичей было ранено восемь человек.
Между прочим, подвергся бомбардировке и городской музей, в котором осколками снарядов были испорчены некоторые картины русско-латышских художников, в частности «Северная ночь» академика Пурвита, «Купальщицы» Розенталя и «Вечер» Клевера.
Но самым безобразным деянием артиллерии Бермондта был обстрел рижских церквей, из которых особенно пострадали древнейшая «Peter Kierche», Dom и православный кафедральный собор. В православном соборе были выбиты все стекла, произведены огромные разрушения в цилиндре купола, самый купол был пробит в трех местах, одним из снарядов был сметен весь правый портал. Впоследствии из-за проникшей в окна и пробоины сырости погибла прекрасная стенная роспись собора.
Что касается повреждений художественных и исторических зданий старой Риги, об этом свидетельствует протокол экспертов-специалистов, составленный после окончания обстрела:
«Бермондтовская бомбардировка была первая со времени той, которой в 1710 г. Великий Петр подверг Ригу, перед ее капитуляцией. С тех пор войны пощадили город, если не считать сожжения форштатов в 1812 г., произведенного русскими властями ввиду ожидаемого наступления французов. Это сожжение предместий имело целью очистить гласис перед стенами крепости. При всей своей нелепости и разорительности, оно не уничтожило никаких замечательных архитектурных памятников, тогда в форштатах не имевшихся.
К счастью, ни одна из башен Риги не была сбита снарядами Авалова. В замок было порядочно попаданий, и выходящая на берег массивная башня сильно повреждена в верхней части, однако башня лишена каких бы то ни было художественных деталей, и потому исправление ее является вопросом чисто строительным. Прелестный висячий балкончик XVII века, приклеенный к левому углу, выходящему на берег корпуса, уцелел, если не считать разбитых стекол, хотя небольшого снаряда было бы довольно, чтобы его уничтожить. В башню Домской церкви попало два снаряда, из коих один сорвал часть перил ажурной галереи, между куполом и фонарем. Во внутренность Домской церкви попала одна шрапнель. Пробив одно цветное окно, она рикошетировала, отбив угол древней гробницы архиепископа Вильгельма Бранденбургского. Затем она упала не разорвавшись. Это большое счастье, так как иначе от детонаций лопнули бы все окна храма с живописью на стекле. Хотя они новейшего происхождения и художественная ценность их неравномерна, все же материальная стоимость их и трудность возобновления были бы весьма значительны. Часть живописи окон являет выдающиеся оригиналы рижского живописца на стекле Эрнеста Тоде. Одно из окон, исполненных Тоде, «Вознесение Господне» (1899 г.) в одном месте, к счастию не наиболее существенном, пробито осколком другой шрапнели. Одна граната сорвала крышу алтарной апсиды, так что детонация произошла-таки, но окна и внутренняя обстановка, если не считать мелочей, остались невредимы.
Также случайно уцелел прекрасный чеканный бронзовый горельеф середины XVIII века (Св. Георгий, поражающий змея), помещенный в фронтоне Вдовьего дома Св. Георгия (Господская ул., 34, угол больш. Кузнечной).
В здание попал ряд снарядов, один из которых пробил огромную брешь в фасаде совсем близко от рельефа.
К сожалению, вред, причиненный церкви Св. Петра, очень велик, так как умышленно целились в башню, полагая, что на ней находится наблюдательный пункт».
Все это варварство заставило местное духовенство заявить решительный протест перед полковником Бермондтом и европейским духовенством. 22 октября, под председательством рижского благочинного протоиерея Тихомирова, состоялось объединенное заседание священников, пасторов, ксендзов и раввинов, постановившее послать телеграмму, адресованную полковнику Бермондту, германскому и антантовским правительствам, папе, епископам Кентерберийскому и Парижскому, епископу Упсальскому, курляндскому суперинтенденту, берлинскому богословскому факультету. В телеграмме между прочим говорилось:
«Уже 14 дней армия полковника Бермондта обстреливает город снарядами с удушливыми газами. Каждый день требует новых жертв. Мирное население страдает чрезвычайно. Разрушаются не только частные дома и имущества, но также и церкви. Мы обращаемся ко всем священнослужителям христианских церквей, в особенности к духовенству в Курляндии, с молитвенной просьбой употребить все свое влияние для прекращения обстрела неповинного города».
В ответ на это воззвание полковник Бермондт не замедлил ответить рижскому духовенству следующей радиотелеграммой:
«Ваше радио за № 01216 получено. Пока не будут сняты пулеметы с колоколен, уведены батареи с улиц и площадей и пока не прекратится обстрел незащищенного города Торенсберга, я принужден отвечать на огонь латышских войск, от которых зависит прекращение военных действий.
№ 277.
Командир Западной добровольческой армии князь Авалов».
Но протест рижского духовенства взволновал европейское общественное мнение. 1 ноября этот протест был заслушан в Гааге на заседании Конгресса Всемирного церковного союза. Представитель Латвии на этом конгрессе, пастор Ирбе, прислал министру внутренних дел телеграмму, в которой сообщал, что призыв духовенства Латвии нашел живейший отклик в Дании и Швеции и архиепископами этих государств предприняты дипломатические меры перед представителями европейских держав, дабы обратить внимание Европы на бедствия, причиняемые действиями полковника Бермондта.
Со своей стороны латвийский Красный Крест послал телеграфную просьбу в комитет Международного Красного Креста о защите мирного населения Риги, страдания коего исключительно тяжки.
Действительно, неожиданная осада поставила городскую бедноту в крайне трудное положение. В связи с приостановкой работ на фабриках и заводах, трудовое население Риги оказалось без работы, без денег, а стало быть, и без хлеба. Подвоз продуктов в Ригу из деревень совершенно прекратился, цены на продукты резко поднялись, и их можно было покупать исключительно за царские деньги. Латышские деньги подвергались рижскими купцами бойкоту, и полиции пришлось употреблять по отношению к торговцам угрозы расстрелом.
Не менее тяжелы были и страдания от холода, так как в городе вряд ли был хотя бы один дом, в котором бы в целости сохранились стекла. Дрова находились на набережной, и их нельзя было подвезти в город. Стекла же в городе не было, и чинить окна было нечем. Богатое и зажиточное население Риги если не терпело особенных страданий от голода и холода, то страдало от разбоя эстонских солдат и грабителей, действовавших под видом солдат, взламывавших и грабивших не только магазины, но и частные квартиры. Не только ночью, но и днем эстонские грузовые автомобили совершенно бесцеремонно подъезжали к какому-нибудь заранее намеченному магазину или складу, солдаты громили его, нагружали автомобиль платьем, мануфактурой, обувью или другими предметами и увозили все это в Балк. Правительство и военные власти смотрели на этот разбой сквозь пальцы, может быть, потому, что запрещением грабежа боялись обидеть своих сильных союзников и защитников, броневые поезда которых так искусно бомбардировали бермондтовские позиции, а может быть, потому, что большинство разграбленных магазинов принадлежало евреям.
Евреям вообще во время бермондтовщины пришлось перестрадать немало. Вооруженные грабители, в форме и без формы, забирались в еврейские квартиры под предлогом поисков спрятанного оружия, перерывали шкафы, комоды, кровати, забирали деньги, золотые и серебряные вещи и другие ценности. Хорошо, если дело ограничивалось только грабежом; были случаи, когда сопротивлявшиеся грабежу подвергались избиению и даже расстрелу. Особенно памятен кошмарный случай с убийством отца и сына Мееровичей. Когда тот и другой стали бороться с грабителями, последние позвали солдат арестовать Мееровичей, якобы сигнализировавших неприятелю из окон своей квартиры. Арестованные были отправлены в комитет по охране Риги, прозванный за свою жестокость «чрезвычайкой», где военный суд, заслушав обвинение солдат, постановил казнить Мееровичей. Последним тут же на дворе солдаты размозжили головы ручными гранатами, после чего на улицах были расклеены объявления комитета с сообщением о казни Мееровичей «за шпионаж в пользу неприятеля и сигнализацию из окон».
Положение еврейства, помимо грабежей, отягощалось еще злостной антисемитской кампанией газеты «Утро», издававшейся латвийским правительством на русском языке. Эта газета почти ежедневно сообщала, что в таком-то доме была замечена еврейская сигнализация, у такого-то еврея в кладовой обнаружен тайный телефон, такой-то и такая-то не берут латышских денег и пр. Даже молитвенные собрания в синагоге подозрительное «Утро» квалифицировало как тайные собрания. Естественно, что мобилизуемая еврейская молодежь предпочитала не идти в латышскую армию, а «самоопределялась» в литовском, белорусском, польском и украинском консульствах в Риге, за известную солидную мзду. Но это «самоопределение» молодежи влекло новые суровые репрессии правительства и военных властей по отношению к семьям «самоопределявшихся».
Неудачи под Либавой и развал армии
Так вот день за днем, без малейшего просвета и тянулись эти каторжные недели. А Бермондт не только не уходил, а, наоборот, терпя поражение за поражением, попытался отыграться на Либаве и Виндаве. Но его отряды, дойдя до Виндавы на расстояние 25 верст, повернули назад, так как и там стояли английские миноносцы. Плачевно кончилось дело и с походом на Либаву. В Митаве уже был назначен военный губернатор для Либавы, были составлены штаты уездных управлений и комендатур, но посланные 5 ноября двенадцать рот войск были дважды отбиты слабым латышским гарнизоном, поддержанным стоявшими в порту английскими крейсерами «Balkrous», «Fortigem», «Wachtmann».
В боях 5 ноября благодаря сильному огню английских крейсеров бермондтовцы понесли тяжкие потери и вынуждены были отступить к Гробину, потеряв часть своей артиллерии и пулеметы. Закрепиться где-нибудь поблизости бермондтовцы не могли, так как дальнобойная артиллерия сметала не только пехоту, но и батареи. Весь поход на Либаву ограничился только тем, что три аэроплана, обстреляв улицы пулеметным огнем и сбросив несколько бомб над английскими кораблями, удалились без особенной славы.
Новая неудача полковника Бермондта под Виндавой и Либавой и бесплодное стояние под Ригой окончательно добили бермондтовские войска в смысле падения дисциплины. Все больше и чаще увеличивались случаи неповиновения командному составу и неисполнение боевых приказов. Железная дивизия открыто выражала свое неудовольствие по адресу неспособных командиров, которые не сумели взять Ригу и, таким образом, обеспечить за дивизией права на землю. 25 октября генералу Бишофу было предъявлено следующее требование солдат Железной дивизии: «Мы твердо решили защищать свои, добытые ценой нашей крови и скрепленные договором, права на гражданство и поселение в Латвии и никому не позволим лишить нас нашей будущности. Мы единогласно постановили просить майора Бишофа довести об этом решении до сведения графа фон дер Гольца и всех командиров.
Именем собрания делегатов Железной дивизии: Гр. Экгельс, 2-я саперная рота, Железная дивизия».
В это же время бермондтовские вербовочные бюро в Берлине были закрыты полицией. В германском Национальном собрании министр иностранных дел открыто выразил свое сожаление о том, что германские солдаты так легкомысленно отдали себя в услужение бермондтовскому правительству.
Нежелание воевать теперь стало захватывать уже широкие армейские круги и офицерство, и напрасно Бермондт созывал собрание офицеров и громил их за распущенность и леность, напрасно служились благодарственные молебны о взятии Петрограда Юденичем. Вместе с сильным развитием пьянства в войсках с каждым днем усиливались грабежи мирного населения в Курляндии, у которого отнимался скот, хлеб, лошади и деньги. Обычная картина состояния войск, вступивших в пораженческую полосу. Не имея возможности широко реализовать краденое в пределах Курляндии и из страха расстрелов тыловые солдаты целыми отрядами перекочевывали из Курляндии в Литву. Но здесь они подвергались разоружению и заключению в концентрационные лагеря. Назначенные для борьбы с мародерством и дезертирством специальные отряды мало помогли делу. В довершение всей этой тяжелой картины у бермондтовского правительства к концу октября совершенно иссякли денежные средства, и солдаты или не получали жалованья, или получали его крайне неаккуратно, что усиливало брожение. По той же причине расстроилась и подводная повинность крестьян, не желавших принимать «аваловок», вследствие чего тюрьмы в Митаве и в занятых уездных городах Курляндии были переполнены до отказа. Но нужно отметить, что курляндское крестьянство в высшей степени доброжелательно относилось к бермондтовцам русской национальности. Несмотря на чрезвычайно строгие репрессии, оно укрывало русских дезертиров по деревням в течение целых недель, снабжало их надежными проводниками, которые переправляли русских солдат в сторону Витебска и Двинска, и кормило, не беря за это никаких денег, – качество особенно ценное, если принять во внимание прославленную жадность курляндских «серых баронов».
Катастрофический удар
В конце октября же произошел явный перелом военного счастья на сторону латышских войск. Бездарный и панический главнокомандующий латышской армии генерал Симонсон был отстранен от должности еще 16 октября вместе с начальником штаба полковником Лаймнешем, и вместо них были назначены: главнокомандующим – полковник Баллод, бывший командир антибольшевистской латышской бригады, державшийся во время либавского и венденского переворотов нейтралитета, и начальником штаба – полковник Радзин, боевой русский офицер, один из немногих латышских офицеров, кончивших академию русского Генерального штаба.
Когда латышский фронт, поддерживаемый с моря, был перенесен на другой берег Двины, полковник Радзин детально разработал план окончательного освобождения Риги.
29 октября латышские войска впервые от обороны перешли в наступление в районе Рижского взморья и заняли часть дюн, оказавшись, таким образом, в глубоком тылу Бермондта. Накопляясь постепенно у дюн, латыши 2 ноября заняли Шампетр, отрезав бермондтовцев, стоявших у Риги, от их главной базы в Митаве. На эту удачу латышей Бермондт не замедлил ответить сильной бомбардировкой Риги, причем на помощь батареям прибыл еще бронированный поезд из Митавы.
6 ноября фридрихштадтская группа Бермондта самовольно отступила от Фридрихштадта и быстро попятилась к Митаве. Латыши, перейдя на ту сторону Двины, последовали за отступавшей фридрихштадтской группой. Так что армия полковника Бермондта рисковала быть сдавленной с двух сторон, со стороны Рижского взморья и Икскюля. В распоряжении Бермондта оставалось только Митавское шоссе.
В ночь с 9-го на 10 ноября, под прикрытием ураганного огня английской эскадры, вышедшей из Риги и Больдераа в Рижский залив, началось генеральное наступление латышской армии, встреченное бешеной стрельбой бермондтовской артиллерии. За все время осады Рига, кажется, не слышала такой адской симфонии. Даже обыватели, в страхе отсиживавшиеся в подвалах своих домов, чувствовали, что наступил последний и критический момент: или бермондтовцы сегодня ночью возьмут, наконец, город, или снимут осаду, будучи не в силах выдержать адский огонь, направленный в сторону Торенсберга. К шести часам утра снаряды перестали падать в Ригу, хотя артиллерийская стрельба не смолкала ни на минуту. Из этого стало ясно, что нервы бермондтовской армии не выдержали.
Как оказалось потом, латыши с помощью английской эскадры всю ночь пробивались к Митавскому шоссе, наступая на пути сообщения Бермондта. Другая часть латышских войск переправилась по льду через Двину и принялась за очищение Задвинья атаками в лоб. В 4 часа ночи бермондтовским войскам был отдан приказ из Митавы об очищении Торенсберга, Гагенсберга и всего Задвинья. Эвакуация, совершавшаяся под непрерывным обстрелом всех родов оружия, сухопутного и морского, окончилась к 6 часам утра. Потери с той и другой стороны были колоссальные, но потери бермондтовцев превосходили потери латышей. Весь район Цементного завода и Кукушкиной горы был буквально усеян трупами несчастных солдат Бермондта. Переход латышских войск через Двину был настолько неожиданным, что несколько сот бермондтовцев, укрывавшихся в торенсбергских домах, были захвачены в плен без шинелей. Начавшуюся в рядах отступавших войск панику еще более усилил пущенный в погоню по быстро наведенному латышскими саперами железнодорожному мосту бронированный поезд латышей, пробравшийся почти до Олая. Отступавшие бросали не только повозки и техническое имущество, но пулеметы, пушки и зарядные ящики.
В этот день латышами было взято в качестве военной добычи 11 орудий, 90 пулеметов, 18 минометов, 3 бомбомета, 30 полевых телефонов, 15 полевых кухонь, ПО лошадей, 36 повозок, 160 седел, 6000 снарядов, множество винтовок, ящиков с патронами и ручными гранатами, около 10 штабных канцелярий, несколько сот верст телефонного кабеля, медикаменты, санитарные двуколки и пр.
Только перейдя реку Миссу около Митавы, дезорганизованные бермондтовские части несколько пришли в себя и с помощью нескольких высланных из Митавы заградительных отрядов восстановили фронт.
Желая сколько-нибудь ослабить впечатление от понесенного поражения, штаб армии Бермондта выпустил следующее сообщение:
«Операции Западной русской армии по занятию Северной Курляндии закончены. Уничтожено много большевистских шаек. Взяты Тальсен, Донданген, Гольдинген, Гезенпот, Кандава и Цабельн. Латышское наступление к югу от Риги окончательно отбито, латышские солдаты и орудия потонули в волнах Двины. Начатые в крупных размерах наступательные операции латышей против двинских мостов, против Риго-Митавского шоссе (при поддержке артиллерии неприятельского флота), на берега Двины, Торенсберг и линию Эссенгоф – устье реки Аа, распались в тяжелых боях. Этим решительный удар противника сломлен и тыловая база в богатой Курляндии обеспечена».
Как водилось и раньше, правда о поражении и на этот раз была скрыта от солдат «разъяснениями» вроде только что приведенного выше. Но тем не менее бермондтовцы не попытались даже защищаться на великолепных Олайских позициях. Отдельные войсковые части рассыпались по всему фронту, германские отправлялись в Митаву, русские, пользуясь замешательством, при всяком случае переходили на сторону латышей целыми отрядами; множество солдат укрылось в лесах Бебербека, Пинкенгофа и Пупе.
Падение Митавы
Стремительное отступление бермондтовских войск вызвало полнейшую панику в Митаве. Бермондтом был отдан приказ о немедленной эвакуации Митавы, причем эвакуация должна была, из опасения нападения литовцев, происходить не в направлении Митава – Шавли, а в направлении Митава – Можейки. Больше всех нервничал, как показывали впоследствии пленные, штаб Бермондта. Но когда все канцелярии были запакованы в ящики и погружены на возы, запасы обмундирования и продовольствия розданы солдатам, а лишние и больные лошади были проданы или застрелены, приказ об эвакуации Митавы неожиданно был отменен генералом фон Эбергардом, установившим в Митаве некоторый относительный порядок. Им же на линию Шлок – Туккум— Митава – Бауск были отправлены сравнительно надежные части для прикрытия Митавы. 17 ноября штаб полковника Бермондта опубликовал сообщение, что паника предыдущего дня была организована латышскими шпионами, что латышские войска отбиты у Олая и Эккау и оттеснены обратно к Рижскому взморью и что армия, получив новые подкрепления из Германии, вновь поведет наступление на Ригу, чтобы достойным образом наказать правительство Ульманиса, решившееся заключить мир с большевиками.
Что произошло вслед за этой нелепой бравадой, неизвестно, но латышский комитет с Недрой и Ванкиным вдруг исчез из Митавы, вслед за ним, через несколько часов, выехало и правительство графа Палена в Шавли…
19 ноября полковник Бермондт неожиданно исчез. Разумеется, не как физическое лицо, а как главнокомандующий Западной русской армией, потому что в «Die Trommel» появился приказ, подписанный генералом Эбергардом:
«После того как под давлением Антанты продолжение борьбы германо-русских войск против большевизма в Прибалтике стало невозможным, я, по просьбе полковника князя Авалова-Бермондта и с согласия германского правительства, принял на себя командование русско-германскими войсками в Прибалтике. Я убежден, что все офицеры и солдаты беспрекословно исполнят все мои приказы; только тогда будет возможна окончательная эвакуация Курляндии и Литвы. Солдаты моей балтийской армии, германское правительство гарантирует вам амнистию, родина открывает вам свои границы, сохраняйте в себе те великие цели, которые вас привели сюда и сопровождали вас в боях и победах и несокрушимую веру в будущее нашего отечества».
Того же 19 ноября генерал Эбергард послал радиотелеграмму латышскому главнокомандующему:
«Радиотелеграмма № 1899,
в Ригу, латышскому главнокомандующему.
Западная русская армия перешла под охрану Германии, и я принял на себя командование. Прошу сообщить радиотелеграммой о Вашем согласии объявить в ночь с 19-го на 20 ноября перемирие, чтобы начать мирные переговоры.
Генерал-лейтенант фон Эбергард».
В связи с этим того же 19 ноября министр иностранных дел Латвии послал в Берлин телеграмму:
«Берлин. Министру иностранных дел Германии.
Латышский главнокомандующий только что получил следующую радиотелеграмму (передается текст телеграммы генерала Эбергарда). Мы просим германское правительство немедленно сообщить нам, во-первых, признает ли германское правительство генерала Эбергарда германским главнокомандующим в Курляндии и, во-вторых, солидарно ли германское правительство с содержанием вышеприведенной телеграммы.
Министр иностранных дел Мееровиц».
На эту телеграмму ночью 24 ноября был получен следующий ответ:
«Из Инстенбурга через Либаву. Министру иностранных дел Латвии.
В ответ на Вашу искровую телеграмму от 19 ноября германское правительство сообщает, что оно назначило генерала Эбергарда германским главнокомандующим в Курляндии, поручив ему перевести обратно из Курляндии в Германию германские и бывшие германские военные отряды. Германское правительство признает, что оно, в согласии с комиссией Антанты, признает предложение генерала Эбергарда о перемирии».
В данном случае латышское правительство ловило германское правительство «на слове», чтобы впоследствии учинить ему основательный иск за военные убытки, причиненные Латвии бермондтовщиной.
При необыкновенно благоприятной военной обстановке латыши совершенно не думали о перемирии. Их задачей теперь являлось не только окончательное изгнание немцев из Курляндии, но и… ответный поход на Берлин, как того требовали досужие стратеги из числа газетных латышских борзописцев. Вместо перемирия, латышское командование приступило к обложению Митавы с целью нанесения ей одновременного удара с трех сторон.
Не получая ответа на предложение о перемирии, генерал Эбергард издал приказ об эвакуации Митавы в кратчайший срок. Но произвести сколько-нибудь основательную эвакуацию Митавы не представлялось возможным.
21 ноября, с пяти часов утра, латышская артиллерия начала сильный обстрел Митавы с трех сторон. От разрыва снарядов загорелся исторический замок Бирона, горела гимназия и реальное училище. В какой-нибудь час в городе возникло до сорока пожаров. Стрельба продолжалась непрерывно, причем главная сила огня была направлена на вокзал и пароходную пристань, где стояли задержанные пассажирские пароходы товарищества Аусбург, зачисленные в военный флот Бермондта под названием «Митавская речная флотилия». Около 2 часов утра латышские войска ворвались в Митаву и на улицах начались ожесточенные штыковые бои между латышами и не успевшими уехать немецкими солдатами. Особенно жаркие сражения произошли на станции Митава-товарная, защищавшейся немцами воистину геройски. Станция была взята только спустя два часа, после того как латыши ворвались в город и все защитники ее пали. Добыча латышей в Митаве была огромная. В их руки попало 200 груженых вагонов, 6 пароходов, 20 орудий, 10 тысяч снарядов, 1 броневой поезд, 5 бронированных пароходов, 30 грузовых и легких автомобилей, 500 бочек бензина и станция беспроволочного телеграфа.
Германские войска отхлынули в Литву на Шавли.
Пожар митавского замка Бирона продолжался трое суток, и замок выгорел дотла, к огромной радости латышей, исторически ненавидевших этот замок.
Митавский замок был построен великим Растрелли, в момент возведения Эрнеста Иоганна Бирона, находившегося тогда в зените своей славы при дворе Анны Иоанновны, в Курляндские герцоги (1737). Постройка замка была задумана и начата Бироном в грандиозных размерах, но была прервана его опалой и ссылкой в 1741 году. Лишь вернувшись после 22-летнего изгнания, он снова взялся за довершение своей заветной мечты. Однако денежные средства Бирона были уже не те, что раньше, и оттого внутренняя отделка зал и помещений грандиозного здания не была доведена до конца. Митавский замок Бирона, наряду с Зимним дворцом, Пажеским корпусом и Смольным в Петербурге, являлся одним из самых грандиозных произведений Растрелли, где он мог проявить свой гений в полном размахе. Жертвой огня также сделалась декоративная роспись плафонов и супрапортов, исполненная знаменитыми итальянскими художниками Ротари и Фонтебасса, старинная мебель и курляндский губернский музей.
Конец «бермондтиады»
Описание бегства самого Бермондта дает уже не раз цитированная докладная записка офицера для поручений при армии Бермондта:
«К началу ноября вполне ясно выяснилось, что русские войска совершенно не желают сражаться с латышами, а немецкие части, убедившись в том, что латыши оказывают сопротивление, отказывались драться и заявляли, что они пришли не для того, чтобы подставлять свои головы под пули.
В середине ноября, когда положение на фронте считалось серьезным, полковник Бермондт собрал офицеров, находящихся в Митаве, и сказал им речь, в которой ругал офицерство за распущенность, за плохое поведение на фронте и в боях, и в то же время говорил, что его плана войны никто не знает и что, во всяком случае, никто в Москве раньше его не будет.
Офицеры речь Бермондта резко критиковали и почти открыто высказывали свое неудовольствие. По расспросам офицеров и солдат было видно, что вообще никто не хочет вести войну не только с латышами, но и вообще воевать. 17 ноября в Митаве была полнейшая паника, и каждый собирался удирать из города. Панику, собственно, устроил сам штаб армии, который в спешном порядке стал упаковывать вещи.
18 ноября все улеглось, и занятия пошли нормально. 21 ноября получились сведения с фронта, что латыши обходят Митаву, и тогда штабу армии было приказано оставить Митаву и двигаться на Шавли. Обоз штаба ночью выступил по дороге на Альт-Луц и Муравьеве, а штаб с Бермондтом утром 21 ноября уселся в поезд и поехал в Шавли. Не доезжая до Шавли, поезд был обстрелян ружейным и пулеметным огнем со стороны литовцев; во время обстрела солдаты и некоторые офицеры выбежали на полотно железной дороги и стали отстреливаться. Суматоха была полная, каждый командовал и действовал по-своему. Бермондт в страхе сидел в купе вагона и никаких приказаний не отдавал. Многие улеглись на пол вагона и находились в таком положении, пока поезд не вышел из-под обстрела. Приехав в Шавли, штаб армии не имел никакого понятия, где находятся войска и что они делают. 23 ноября Бермондт со штабом поехал в Муравьево, куда должны были отступать русские войска. В Муравьеве выяснилось, что русские войска в беспорядке отступают прямо на Муравьево, а немецкие на Шавли. Там же, в Муравьеве, было объявлено, что все русские части будут направлены в Силезию, в Нейссе. Солдаты, придя в Муравьево, стали большими партиями направляться к литовскому коменданту и переходить в литовские части. Перед эвакуацией Муравьева русских солдат там оказалось не более тысячи человек, которые были посажены в поезд и отправлены в Германию.
«Корпус» Вырголича действовал совершенно самостоятельно. К концу ноября Вырголич имел в своем распоряжении лишь пятьсот штыков, которые отправились пешим порядком к германской границе…»
Война Латвии с Германией
Так бесславно закончилась кровавая эпопея бермондтовтцины, стоившая десяткам тысяч людей жизни и здоровья, не считая убытков на сотни миллионов, сотен сожженных и разоренных домов и громадных неприятностей германскому правительству, которому пришлось ликвидировать всю эту кашу.
26 ноября на экстренном заседании Народного Совета латвийский министр иностранных дел в своей речи сообщил, что отныне Латвия находится в состоянии войны с Германией. Интересна была мотивировка объявления войны… уже по окончании войны и обстоятельств разрыва дипломатических сношений.
«Высокоуважаемые члены Народного Совета, – говорил г-н Мееровиц, – давно уже всем нам было известно, как готовилось немецкое нападение на Латвию. Несмотря на пункт 433 Версальского мирного договора, на основании которого немецкие войска должны были быть выведены из Латвии, несмотря также на пункт 479, которым запрещался переход германских частей в иностранные войска, немцы еще с июля месяца начали снабжать и массами переходить в организуемую Западную русскую армию под предводительством Бермондта-Авалова. Мы все знали, что это немецкая работа, хотя Германия свое участие в ней упорно отрицала. Уже после того, как мы сокрушили Бермондта, 19 ноября к нам поступило сообщение генерала Эбергарда, что он является главнокомандующим всеми немецкими силами в Прибалтике и, в качестве такового, предлагает нам заключить перемирие.
Правительство на это предложение не отозвалось, а ответило тем, что через два дня нами была взята Митава. Чтобы вполне выяснить положение, временное правительство обратилось к германскому правительству с запросом, является ли генерал Эбергард действительно немецким главнокомандующим и сделано ли им предложение о перемирии с ведома германского правительства. Это было необходимо сделать для того, чтобы вполне выяснить положение, ибо, как вам известно, по распоряжению германского Верховного главнокомандования все те части, которые до 11 ноября не покинули пределов Курляндии, должны были считаться дезертирами и выбывшими из состава германской армии. Это решение правительства 14 ноября, по докладу Носке, было одобрено германским Учредительным собранием.
В ответ на наш запрос я получил прошлой ночью от германского министра иностранных дел извещение, что генерал Эбергард действительно является главнокомандующим немецкими войсками в Прибалтике и что его предложение о перемирии сделано им с ведома и согласия германского правительства.
Теперь маска снята! Теперь стало совершенно ясно, что мы вынуждены были обороняться от германских войск. Следовательно, приходится признать, что мы находимся в состоянии войны с Германией.
Принимая во внимание, что Германия уже после поражения просит перемирия, что мы местами перешли уже литовскую границу и что Курляндия в ближайшем времени будет совершенно очищена, правительство просит Народный Совет уполномочить его затребовать от германского командования точные условия предлагаемого перемирия. Далее, ввиду того, что Латвия находится в состоянии войны с Германией, правительство просит Народный Совет уполномочить его: 1. прекратить дипломатические сношения с Германией и отозвать нашего представителя в Берлине, 2. защиту интересов латвийских подданных в Германии поручить эстонскому представителю, 3. ограждение интересов германских подданных в Латвии предоставить датскому консулу».
Подобный казус во всей истории мировых войн едва ли не единственный. Насколько латвийская дипломатия необъективно информировала Антанту о роли Германии в бермондтовщине, может служить маленький, но характерный факт. В то время как премьер-министр Ульманис в своей ноте Верховному Совету от 8 октября сообщал, что германское консульство в Риге «тайно бежало в ночь с 3-го на 4 октября», министр иностранных дел в своей ноте германскому правительству писал, что германское консульство «уехало 5 октября, сообщив о своем отъезде только по переселении в Митаву».
Между тем 27 ноября тому же германскому консулу Шнеману были возвращены его верительные грамоты, и он только 28 ноября покинул Ригу, передав защиту германских подданных в Латвии датскому консулу Герскинду.
По распоряжению министерства внутренних дел, все германские подданные в Латвии были подвергнуты регистрации и не имели права менять своего местожительства под страхом интернирования в концентрационные лагеря.
Более серьезная кара постигла «врагов внутренних».
27 ноября во всеобщее сведение был опубликован следующий указ временного правительства:
«Основываясь на пункте 17 правил о военном положении от 11 февраля с. г., правительство объявляет, что следующие граждане Латвии: 1. пастор Андрей Недра, 2. доктор Теодор Ванкин, 3. князь Николай Дмитриевич Кропоткин, 4. барон А. Пилар фон Пильхау, 5. граф Константин Константинович фон дер Пален, 6. присяжный поверенный Фридрих Альберт, 7. присяжный поверенный Янис Айсберг, 8. барон Гаральд фон Ренне, 9. журналист Вальтер Краузе, 10. граф Николай Федорович Борх, 11. магистр Георг Сесков, 12. пастор Юлиус Купче и 13. инженер Янис Кампе – принимали участие в преступном нападении Бермондта на Латвийское государство и содействовали его замыслам, вследствие чего они объявляются предателями Латвийского государства. Правительство постановило подвергнуть секвестру движимое и недвижимое имущество и всю собственность вышеуказанных Недры, Ванкина, князя Кропоткина, Пилара фон Пильхау, гр. Палена, Альберта, Айсберга, Ренне, Краузе, гр. Борха, Сескова, Купче и Кампе, вменяя в обязанность всем учреждениям, должностным и частным лицам, имеющим какие-либо сведения об имущественном положении вышеуказанных лиц, как то: о движимом и недвижимом имуществе, вкладах, требованиях и т. д., немедленно заявлять административному департаменту министерства внутренних дел.
Секвестрируемое имущество подлежит заведованию согласно российскому закону от 12 января и 22 октября 1916 г.».
Личность полковника Бермондта
Итак, в вечность канула тень незваного и непрошеного спасителя России, вокруг имени которого не родилось ни легенд, ни вымыслов, как это часто бывает вокруг имени разных таинственных незнакомцев, чем-либо поразивших народные умы. Если же в рижской печати своевременно появлялись сведения о личности Бермондта, то они не шли дальше уровня заурядной хроники происшествий. Привожу две характеристики Бермондта, напечатанные в рижских газетах двумя офицерами, не беря на себя ответственности за их точность.
Один из русских офицеров писал в газете «Народ»:
«Павел Рафаилович Бермондт, лютеранин, состоял до японской кампании капельмейстером в Приморском драгунском полку, квартировавшем во Владивостоке. Во время японской войны он поступил добровольцем в качестве рядового в 1-й Читинский казачий полк, пройдя последовательно все казачьи звания до подхорунжего включительно. За это время Бермондт получил солдатские Георгиевские кресты 3-й и 4-й степени и, за боевые отличия, был произведен в чин прапорщика. Во время японской кампании он был несколько раз ранен.
В 1908 г. Бермондт выплыл в Ржеве. Благодаря его боевым отличиям и покровительству, оказанному ему одним влиятельным лицом, он получил доступ в один из старых полков – 1-й С.-Петербургский уланский, князя Меншикова, полк. Вследствие своего невысокого происхождения Бермондту пришлось в полку пережить много неприятных дней, тем более что по своим личным качествам он не умел завоевать себе расположения сплоченного общества офицеров этого полка. Если бы Бермондт имел малейшее основание претендовать на аристократическое происхождение, он, при тяжелых условиях, сложившихся для него в Петербургском уланском полку, не преминул бы заявить о своем княжеском происхождении. Прослужив около двух лет в полку, он принужден был его оставить…»
О позднейшей карьере Бермондта в другой рижской газете, «Jaunakas Sinas», какой-то латышский офицер, служивший в старой русской армии, писал:
«Уже нынешним летом, когда в связи с курляндскими событиями впервые промелькнуло имя полковника Бермондта, я невольно подумал: не наш ли это Бермондт? Правда, речь здесь шла о «полковнике» Бермондте, между тем «тот» Бермондт, имея 33 года от роду, тогда только стоял на первой ступеньке военной службы в чине корнета кавалерии. Притом казалось плохой шуткой, что «тот» Бермондт когда-либо займет такое положение, что печать всего мира заговорит о нем и он станет исторической личностью.
Но сомнения мои рассеялись, когда недавно Науенское радио передало данные самим Бермондтом сведения о своей личности, в частности сообщение, что он, между прочим, во время войны был адъютантом генерала Мищенко. Таким образом, вождь курляндской авантюры, восстановитель великой могучей России, «полковник Авалов», а иногда «князь Авалов» был «наш» Бермондт, с которым я имел частые сношения в 1915–1916 годах в Пинских болотах. Мне ясно вспоминается первое знакомство с Бермондтом, состоявшееся на обеде в тыловом управлении Красного Креста. Корнет Бермондт тогда был личным адъютантом командира 31-го корпуса генерала Мищенко. Первое впечатление, произведенное на меня Бермондтом, было очень благоприятное. Изящная внешность, средний рост, довольно приятное и располагающее лицо, но лысина и седые виски странно не соответствовали моложавому виду. В обществе он умел поставить себя на первый план и, несмотря на то что за столом были офицеры гораздо выше его чином, фактически тон задавал он, и, нужно признать, с удивительной ловкостью. Было заметно, что Бермондт прилагал все старания, чтобы очаровывать всех; для каждого у него находилось ласковое слово, молодых офицеров или студентов-медиков он фамильярно брал под руку, дружественно хлопал по плечу, точно помнил имя и отчество каждого, и разрешал иногда фамильярно буршикозное замечание, от которого собеседник чувствовал себя польщенным. Особенным успехом Бермондт пользовался у прекрасного пола; все дамы 31-го корпуса перед ним таяли».
По окончании обеда я обратился к одному из офицеров с вопросом – кто такой Бермондт? Офицер рассказал, что Бермондт очень непопулярен в кругу своих однополчан и в штабе он держится только благодаря тому, что умеет угодить генералу Мищенко.
В 1916 году при перегруппировке корпуса я потерял из виду Бермондта и до нынешнего лета ничего о нем не слыхал. Говорили только, что летом 1918 года Бермондт оказался в Киеве, уже в чине полковника».
Такова в самых общих и в самых беглых чертах история бермондтовской эпопеи. Многое в ней неясно, темно и запутанно и требует тщательного выяснения. Но если эта объективная передача внешних событий и фактов послужит будущему историку хотя бы слабой нитью для углубления в эту трагическую историю, автор строк будет считать свой труд не лишним и не бесполезным.