В конце февраля месяца противник стал теснить эстонские части, занял линию железной дороги у станции Печоры. У Раппина обозначилось большое сосредоточение его сил, а вместе с тем по всей линии эстонского фронта большевики начали проявлять активные действия. Эстонские части на нашем правом фланге были очень неважные и при первом же натиске большевиков начали весьма поспешно отходить. Большевики повели энергичное наступление довольно значительными силами от Нового Раппина и вдоль по линии железной дороги Псков – Валк и на Мариенбург, с очевидным намерением разрезать эстонскую дивизию на 2 части. Положение делалось серьезным, и прорыв эстонского фронта мог стать угрожающим для городов Юрьева и Верро. Приехав в Юрьев и переговорив с начальником Эстонской дивизии полковником Пускаром и начальником штаба капитаном Генерального штаба Мунтом о серьезности положения, я решил сосредоточить на своем правом фланге возможно больший кулак для нанесения удара во фланг наступающему противнику. Сам полковник Пускар уехал в Верро, где к этому моменту положение сделалось весьма серьезным, так как большевики, заняв Мариенбург, стали действовать по линии железной дороги Псков – Валк и приблизились к Верро на 8–9 верст. Атаки их отражались главным образом эстонскими бронированными поездами, которые действовали – нужно отдать им справедливость – весьма умело и храбро. Оставив на охрану побережья запасной эстонский батальон, поддерживаемый незначительными русскими частями, я приказал всему Волынскому полку с двумя ротами Талабского полка, с одним пешим эскадроном Конного полка сосредоточиться в районе Радома – Толома под общей командой полковника Ветренко и, действуя по направлению к югу, очистить от большевиков берег Псковского озера. Я лично поехал руководить этой операцией. Одновременно с очищением отрядом полковника Ветренко берега озера и нанесением им удара во фланг наступающему противнику эстонцы тоже должны были перейти в наступление вдоль железной дороги и действовать к северо-востоку на Орраву, а также на Мариенбург. (Я проводил этот отряд до Левако, где находился штаб Эстонского батальона, отошедшего из Раппина; батальон этот должен был содействовать нашему движению.) Полковник Ветренко весь свой отряд посадил на подводы и с четырьмя орудиями двинулся от Талома к югу на Левако. В тот же день я получил от него донесение, что он достиг Доброоца и что дальнейшее наступление идет удачно. Донесение следующего дня извещало, что отряд вклинился в большевиков и ведет бой. Я приказал энергично вести дальнейшее наступление и, очистив берег Псковского озера, войти в соприкосновение с эстонскими частями, действующими у Оррава. Действия полковника Ветренко были настолько удачны, что они скоро отразились на действиях эстонского батальона, который без особенных усилий занял Раппин и начал наступление вдоль Псковского озера. Оставив эскадрон Конного полка Балаховича для прикрытия в этом направлении тыла отряда полковника Ветренко, я уехал в Юрьев доложить об успехе наступления и переговорить с эстонским начальством. Конный полк Балаховича находился в это время в 10 верстах от Юрьева, в деревне Каверсгоф. Приехав в Юрьев, я у начальника эстонской дивизии встретился и познакомился с генералом Лайдонером, Главнокомандующим эстонскими войсками, который произвел на меня очень хорошее впечатление. В его вагоне я рассказал ему о действиях вверенной мне бригады; действия эти он одобрил и, между прочим, сказал мне, что желал бы видеть меня во главе Северного корпуса. В этот же вечер он уехал, а на следующее утро явился ко мне подполковник Балахович и предложил сделать с охотниками набег на Раскопель или, если будет возможно, на Гдов. Переговорив с начальником Эстонской дивизии, я дал ему разрешение вызвать охотников действовать от деревни Вороньей на Гдов или Раскопель, как он находит для себя более выгодным, причем я тут же вместе с ним установил день набега. Охотников нашлось достаточное количество – около 300 человек; через Чудское озеро они должны были переправиться на подводах. Для поддержки всех этих действий из Перрисара пришлось перебросить на побережье у Мехикорма часть Талабского полка. В то же время начальник гарнизона Перрисара, капитан Смолин, предложил сделать небольшой набег на деревню Подборовье. Я согласился и на это предложение. Когда выяснились все подробности предполагаемых набегов, я приказал полковнику Ветренко очистить от противника Псковское озеро и двигаться далее между озером и Изборском. Таким образом, мною был отдан приказ всей бригаде перейти в наступление тремя отрядами: первому – под командой полковника Ветренко – по направлению на Псков, второму – под командой капитана Смолина – на Подборовье и третьему – на Гдов, под командой подполковника Балаховича. Само собой, по выделении этих отрядов на берег Псковского озера на острове Перрисар осталось весьма небольшое количество защитников.
Действия подполковника Балаховича на Гдов были весьма удачны, хотя он опоздал на два дня с началом набега. Он захватил Гдов и, несмотря на то что большевики стянули против его малочисленного отряда значительные силы, – он захватил казначейство, пленных, пулеметы, много снаряжения и благополучно, почти без потерь, вернулся в исходное положение. Отряд капитана Смолина не двинулся, так как перед самым набегом проводник исчез, очевидно, перебежал к красным. Действия полковника Ветренко были чрезвычайно удачны: очистив берег Псковского озера, он почти без потерь достиг речки Пимжи и переправился через нее.
В тот же день, когда возвратился с набега подполковник Балахович, красные произвели нападение на остров Перрисар и заняли его. Небольшой гарнизон, оставшийся на острове, вынужден был отойти и остановился у деревни Сакса. Я приказал подполковнику Балаховичу немедленно двинуться на помощь этому отряду и вместе с Талабским полком вновь занять остров Перрисар, что и было исполнено без особого труда.
Был конец февраля; наступившая распутица прекратила все действия. Чудское озеро покрылось водой. Отряд полковника Ветренко не дошел до Пскова 16–18 верст, где ему и было приказано задержаться. Я просил разрешения поехать в Ревель переговорить как с командующим корпусом, так и с эстонским Главнокомандующим о дальнейших действиях, причем план мой был – занять Псков; с этим планом был вполне согласен и полковник Пускар.
Теперь хочу сказать несколько слов о составе моего штаба и о начальствующих лицах, с которыми мне пришлось иметь дело за этот период. Начальник моего штаба поручик Видякин из Балаховского отряда оказался весьма дельным, работоспособным и энергичным офицером; известная неопытность вполне возмещалась энергией и здравым смыслом. Начальником оперативного отделения был ротмистр Куражев; разведкой ведал штабс-ротмистр Щуровский122; оба они весьма работоспособные и толковые офицеры. Полковник Ветренко показал себя с очень хорошей стороны, прекрасно ориентировался в войне против большевиков и своей личной энергией, храбростью и знаниями офицера Генерального штаба много способствовал успеху бригады. Подполковник Балахович действовал весьма энергично; прекрасно налаженные команды лазутчиков проводили своего «батьку», как они его называли, в тыл к противнику чрезвычайно искусно и почти всегда без потерь. В этих лазутчиках была главная сила и причина успехов отряда Балаховича: Балахович никогда, несмотря ни на какие приказания, не двигался вперед, если его лазутчики не ручались ему за то, что набег можно произвести без риска потерпеть неудачу. Таковое отношение к приказаниям часто расстраивало задуманную операцию, иногда подводило соседей, но зато действительно подполковник Балахович почти никогда не нес потерь и часто самыми незначительными силами достигал больших результатов и захватывал большую добычу.
Заканчиваю этим описание зимнего периода действий 2-й бригады на Псковском направлении.
Остальные части Северного корпуса, стоявшие по реке Нарове, во время этих операций, совместно с Балтийским полком, составленным из местных прибалтийских немцев и принадлежащим к эстонской армии, тоже перешли в наступление, переправились на правый берег реки Наровы, и к весне оба берега оказались в наших руках. Это давало возможность сосредоточить весь корпус в этом районе. В боях на Нарове за зимний период особенно отличился своими набегами храбрый поручик Данилов – начальник партизанского отряда, и конный отряд полковника Бибикова.
Как я уже говорил, в Ревеле, еще до начала нашей операции, завязалась борьба вокруг вопроса о том, кому стать во главе Северного корпуса. Все боевое офицерство безусловно было на моей стороне и с нетерпением ждало моего назначения. Главнокомандующий генерал Лайдонер, во время одного из моих приездов в Ревель, еще раз лично подтвердил, что желал бы видеть меня во главе Северного корпуса и что назначение мое будет им подписано в ближайшие дни; между прочим, генерал Лайдонер сказал мне, что он мне доверяет не только как офицеру, но и как лицу, носящему известное имя, слово которого является для Эстонии гарантией от каких-либо агрессивных действий со стороны русского оружия. Вокруг вопроса о назначении нового командующего корпусом поднялись разные нежелательные толки; очевидно, были и противники моего назначения (чем я и объясняю то обстоятельство, что оно так долго задерживалось), и я решил для окончательного выяснения своего положения лично съездить в Ревель.
В момент моего отъезда на Юрьевском вокзале произошел следующий характерный инцидент: я узнал от начальника станции, что в экстренном поезде едет финский полковник Кальм; ввиду того что поезда шли переполненными или с большим опозданием, я просил начальника станции устроить мне поездку в том же поезде, на что он ответил мне, что полковник Кальм человек весьма грубый и необязательный и что поэтому будет лучше, если я обращусь к нему лично. Узнав, что полковник Кальм находится в станционном здании, я подошел к нему, назвал себя и в самой вежливой форме спросил его, не будет ли он так любезен и не возьмет ли меня и моих спутников в свой поезд. Полковник Кальм весьма грубо ответил, что русским офицерам он не желает оказывать никаких одолжений. Меня это взорвало, но я пересилил себя и отошел, не желая затевать скандала. Немного погодя полковник Кальм приказал одному из своих солдат уступить мне стул, на что я громко заметил, что так как финны вообще лишены вежливости, то я отказываюсь воспользоваться его любезностью. На этом инцидент кончился. Он ясно указывает, какое настроение царило тогда среди финских военных; впрочем, должен прибавить, что Кальм, «эрзац-полковник», и на службе в русской армии, насколько я знаю, состоял недолго. Финские добровольцы отряда полковника Кальма, возбужденные своим командиром, тоже стали проявлять относительно русских офицеров и солдат агрессивные действия и начали срывать у них кокарды и погоны. Я категорически приказал чинам бригады при таком озорстве прибегать к оружию. Об этом приказе я официально сообщил эстонскому командованию лично по моем приезде в Ревель. Я мог это смело приказать, так как эстонцы ненавидели добровольцев-финнов за их буйство и чрезмерно нахальное поведение. Кажется, два или три раза действительно были случаи вооруженных столкновений, после чего финны перестали нас затрагивать, так как эти столкновения кончались для них очень плачевно; неофициально мне было доложено, что два или три финна были в Юрьеве уб