141. Я также старался разъяснить Английской миссии, что никакого ингерманландского населения вообще не существует, что в Петроградской губернии живут русские, эстонцы, финны, принявшие православие карелы и ижоры, причем наибольший процент населения приходится на долю русских (более 60 процентов населения). Я решительно не мог понять, кому и для чего нужно учреждение Ингерманландской республики. Я неоднократно заявлял, что если Ингерманландская республика должна появиться на свет, то пусть те, кто интересуется этим вопросом, обратятся в Мирную конференцию, а на фронте я не могу допустить никакой агитации. Заявления мои успеха не имели, и я потребовал к себе в Ямбург начальника Ингерманландского отряда капитана Тапалайнена. Текущие дела на фронте отвлекли мое внимание от ингерманландского вопроса, и я уехал из Ямбурга, не дождавшись капитана Тапалайнена, и имел с ним разговор только через несколько дней.
В Пскове полковник Балахович вошел в связь с эстонцами и вновь начал проводить какую-то свою сепаратную политику. Опять явился на сцену г-н Иванов, привезенный в Псков эстонцами еще до вступления в него отряда полковника Балаховича. Иванов начал издавать свою газету в Пскове, печатал и распространял прокламации, собирал какие-то заседания общественных деятелей и стал во главе гражданского управления Пскова и его окрестностей. Я приказал полковнику Балаховичу удалить его, но это исполнено не было, и я окончательно понял, что эстонцы вошли в связь как с Балаховичем, так и с Ивановым. Я послал вторичное приказание и лично, по телеграфному аппарату, требовал его немедленного исполнения; полковник Балахович отвечал «Слушаю-о>, но на деле приказания не исполнял.
Первое время после занятия Пскова к полковнику Балаховичу стали переходить многие красные части; вместе с тем к нему стекалась со всех сторон масса «зеленых» (красные дезертиры). Вообще, положение Южного фронта, где, кроме отряда Балаховича, были еще значительные отряды эстонцев, уже закончившие свою борьбу с ландесвером, было значительно солиднее положения на Северном фронте. Население под Псковом с чрезвычайным подъемом шло навстречу нашим войскам, что сильно облегчало общую борьбу, но подъем этот становился менее заметен по мере того, как мы приближались к Петрограду. Ввиду крайнего напряжения на участке полковника графа Палена, сам я проехать в Псков не мог. Прибытие Балтийского полка несколько усилило наше положение, и должен отдать полную справедливость этому доблестному полку, что он много помог Северному корпусу своей боевой работой. Из Пскова получались сведения о грабежах эстонских солдат. Приказания моего о выселении Иванова из Пскова полковник Балахович не выполнил, намекая, что его в этом поддерживают эстонцы. Тогда я обратился к эстонскому командованию с требованием удаления Иванова из Пскова и прекращения разграбления города эстонскими солдатами; в ответ на это обращение я получил от генерала Лайдонера телеграмму, извещавшую меня, что он слагает с себя главнокомандование русскими войсками. Я ответил ему телеграммой, выразившей мое сожаление по этому поводу, и мою готовность служить всегда под его командованием. Я действительно очень сожалел об отказе генерала Лайдонера быть главнокомандующим над русскими войсками, так как считал, что, пока он главнокомандующий, мы можем быть более или менее спокойны за свой тыл.
На Северном нашем фронте продолжались ежедневные ожесточенные бои. Несмотря на уничтожение отдельной бригады, левому нашему флангу пришлось, благодаря бездействию ингерманландцев, отойти от Капорья под сильным нажимом противника, и все время были опасения за прорыв или обход его. Большевики все подвозили и подвозили новые подкрепления; у нас же стал сильно ощущаться недостаток в командном составе, так как много лучших офицеров было убито и переранено. Ввиду отсутствия командного состава, я не мог в полной мере использовать вновь получаемые пополнения добровольцев и пленных. Я настойчиво просил у англичан о переправке офицеров из Финляндии, где они без всякого дела сидели по общежитиям, но по причинам, которые для меня до сих пор неясны, этих офицеров не только не отправляли к нам, что было вполне возможно, но даже препятствовали тем из них, кто хотел переехать на тот берег на личные свои средства; дело дошло до того, что офицеры, рвущиеся в армию, стали прибывать из Выборга в Лужскую Губу самовольно на рыбачьих лайбах с явным риском быть захваченными большевистскими миноносцами, державшими наблюдение за Финским заливом. Многие офицеры в то же время были отправлены из Финляндии на Архангельский фронт.
Около 15 июня полковник Ветренко на правом нашем фланге вошел в сношения с направленной в обход его бригадой противника, и один из полков этой бригады перешел на нашу сторону. Другой полк той же бригады был немедленно отведен в тыл, так как большевики, очевидно, боялись, что и он перейдет к нам. Угроза обхода нашего правого фланга, таким образом, была на время ликвидирована. В то же время левый наш фланг значительно усилился прибытием Балтийского полка и около 20 июня смог снова перейти в наступление и занял Капорье и Воронино. Благодаря этому к 20 июня на северном участке мы занимали фронт: правый фланг в деревне Берест, далее впереди Кикерино, на Каськово и левый фланг около Усть-Рудницы. Ингерманландцы действовали вдоль самого побережья. К несчастью, при этом последнем наступлении много доблестных офицеров было ранено и убито; среди других пострадал и храбрый штабс-капитан Данилов, раненный в руку.
Положение бригады генерала Дзерожинского в это время было весьма неустойчиво, хотя подполковнику Бадендыку и удалось сформировать из добровольцев небольшой отряд, с которым он даже занял Красные Горы, но вскоре должен был из них ретироваться под напором во много раз превосходных сил противника. Георгиевский полк, после занятия эстонцами Пскова, двинулся к юго-востоку от озера Самро. В том же районе собрал отряд и начал переформировывать его в полк энергичный полковник Миних142.
Донесения от полковника Балаховича, как всегда, приходили редко, неаккуратно и отличались большой неточностью, но положение его было твердое, благодаря переходу к нему нескольких большевистских частей. Он выдвинулся на Струги Белые и в направлении к Порхову и Острову. В самом же Пскове продолжал сидеть Иванов и происходили всевозможные безобразия; партизаны, больше всего личная сотня «батьки», грабили и насильничали; людей, обвиняемых в большевизме, вешали на улицах на фонарных столбах, в населении начался ропот. Чтобы заставить полковника Балаховича и его отряд исполнять мои приказания, я, переговорив с американцами, распорядился прекратить доставку продовольствия для вышеуказанного отряда.
В середине июня английским генералом Гофом, для урегулирования различных спорных вопросов, было созвано совещание с участием эстонцев и ревельских представителей Англии, Франции и Америки; был на него приглашен и я. В Ревеле на вокзале меня встретил эстонский офицер и доложил, что, согласно приказанию эстонского командования, в моей квартире помещена Французская военная миссия, для меня же оставлена комната в гостинице «Золотой Лев». Я определенно отказался ехать в гостиницу и отправился к себе на квартиру, где приказал доложить о себе французскому полковнику Гюрстелю. Полковнику я сказал, что очень рад оказать союзнику гостеприимство. Французы извинились, что заняли эту квартиру, не зная, что она моя, объяснив это тем, что она была отведена им эстонскими властями; они потеснились, и я, конечно, остановился не в гостинице, а в собственной своей квартире. В этой истории с квартирой поведение эстонцев было более чем странно, тем более что на квартире оставались мои вещи, и деньги за нее были мною уплачены вперед. Ко дню совещания в Ревель приехали от генерала Юденича генерал Кузьмин-Караваев143, г-н Карташев144 и генерал Суворов145; это был первый случай, что генерал Юденич реально проявил признаки своего существования. Я обратился к этим лицам с просьбой о присылке офицеров, которых было в Финляндии, как говорили, до четырех тысяч, и подкреплений. Носились слухи, что генералом Юденичем в Финляндии сформирована армия в 14 000 штыков; кроме того, я просил возможно скорее выяснить обстановку в Финляндии, то есть выступит ли она против большевиков или нет; вместе с генералом Крузенштерном я просил их передать генералу Юденичу наше ходатайство о разрешении печатать деньги, а также заявил, что считаю совершенно необходимым скорейший приезд на этот берег самого генерала Юденича для разрешения многих вопросов срочной важности. На все мои вопросы ответы я получил очень неопределенные; что именно делается в Финляндии и можно ли рассчитывать на ее поддержку, для меня так и осталось невыясненным.
На заседании генерал Гоф отсутствовал; председательствовал английский генерал Марч. Он передал мен напечатанную бумагу из четырех пунктов, суть которых заключалась в следующем: 1-й пункт – мы должны помнить, что всю помощь Северной армии Антанта дает исключительно лично в распоряжение генерала Юденича; 2-й – мы должны питать чувства благодарности к эстонскому народу и правительству, так как армия формировалась на эстонской территории. Пункт 3-й – я являюсь единственным командующим всеми русскими силами на Эстонском фронте; 4-й – я сейчас точно не помню, но в нем было что-то о демократических принципах, которым верна Антанта.
Вызванный на совещание полковник Балахович не приехал, отговорившись болезнью, а в середине заседания появился полковник Стоякин, отрекомендовавшийся начальником штаба полковника Балаховича. Я заявил генералу Марчу, что я полковника Стоякина начальником штаба Балаховича признать не могу, так как я такого назначения не делал, и категорически требую немедленного его удаления из заседания; требование мое было исполнено.
На вопрос мой, когда и как будет нам возвращена Чудская флотилия, – я и от генерала Марча, и от эстонцев получил уклончивый ответ. Заседание было очень короткое и никаких реальных результатов не имело. М