ожно было смело не созывать заседания, переслать с нарочным бумагу и не отвлекать меня от более важных дел.
После заседания я вызвал полковника Стоякина на квартиру подполковника Крузенштерна, где имел с ним крупный разговор, кончившийся тем, что я приказал ему немедленно возвращаться обратно и передать полковнику Балаховичу, что он до тех пор не получит продовольствия, пока не станет меня слушаться; если же он все-таки будет продолжать упорствовать, то он будет отрешен от командования. Полковник Стоякин по всем признакам хорошо столковался и с Балаховичем, и с эстонцами и никак не ожидал встретить в Ревеле такой нерадушный прием. Впечатление он на меня произвел настолько отрицательное, что я даже усомнился в том, действительно ли он георгиевский кавалер и полковник Генерального штаба, каковым он себя именовал.
Вечером в день заседания я получил донесение о переходе Красной Горки на нашу сторону и об обстреле ею Кронштадта. Очень жалея, что ненужное заседание отняло у меня возможность в эту минуту быть на фронте, я немедленно выехал в Нарву, а далее на автомобиле в штаб полковника Палена. Выяснив, насколько было возможно при плохой связи с ингерманландцами, обстановку, я решил сам поехать к Красной Горке и отправился в деревню Рудницы в штаб полковника Нефа, назначенного графом Паленом начальником всей группы, действовавшей на побережье.
Там я узнал, что в течение почти целых двух дней ингерманландцы не только не сообщали в штаб отряда о переходе Красной Горки на нашу сторону, но всячески этот переход от штаба скрывали. Проехать мне на Красную Горку оказалось невозможным, так как дорогу за Рудницами нельзя было проехать на автомобиле, а лошадей не было, кроме того, большевики подтянули подкрепления и перешли в сильное контрнаступление на Красную Горку. Я отдал полковнику Нефу приказание возможно скорее войти в связь с гарнизоном Красной Горки, отнюдь его не разоружать, а отобрать из него лучший элемент и попытаться с ним занять и удержать Красную Горку в наших руках. Там же я, опять через штаб полковника графа Палена, поехал в Нарву, для того чтобы просить поддержки английского флота и эстонских военных судов. С английским флотом у нас, к сожалению, были самые неопределенные отношения, я неоднократно просил наладить связь через заведующего морским отделом при армии капитана 1-го ранга Кнюпфера146, но английский адмирал Коган почему-то этой связи не пожелал, а предпочитал ограничиться связью только с командующим эстонской флотилией капитаном Питка, усиленно поддерживавшим ингерманландцев.
Проезжая через Ямбург, я обратил внимание на то, что мост все еще не готов, несмотря на то что мною было категорически приказано вести работы ночью и днем. Я вызвал к себе заведующего ремонтом моста инженера Солнцева, который на вопрос мой, когда мост будет готов, ответил, что если ему будут даны рабочие и деньги, то он сможет работу закончить через неделю. Я обещал выдать ему необходимую сумму из тех денег, что были отобраны у большевиков (80 000 керенок, единственные деньги, у меня вообще имевшиеся за время моего командования) и приказал передать полковнику Третьякову, что если через неделю мост не будет готов, то я всех причастных к этому делу лиц отдам под полевой суд. Ровно через 6 дней через мост был пущен первый поезд, что значительно упростило и снабжение, и сообщение с отрядом графа Палена.
В Ямбурге полковник Бибиков доложил мне, что ингерманландцы продолжают вести свою пропаганду, не исполняют его требований и не слушаются назначенных им волостных комендантов. Я вторично приказал вызвать в Ямбург начальника ингерманландского отряда для категорического с ним объяснения и окончательного выяснения отношений ингерманландского отряда к Северному корпусу. Приехав в Нарву, я отправил командиру английского флота телеграмму с просьбой о поддержке. Во время моего совещания с генералом Крузенштерном, уже ночью, нам доложили, что на автомобиле приехал начальник гарнизона Красной Горки полковник Делль147 вместе с несколькими офицерами. От него я узнал, что ингерманландцы разоружили гарнизон и ограбили его дочиста, часть заложников расстреляли. Штабу о переходе Красной Горки и о перестрелке ее с Кронштадтом ингерманландцы умышленно ничего не доносили. Полковник Делль утверждал, что если бы английский флот своевременно оказал нам поддержку, то и Кронштадт перешел бы на нашу сторону. После обстрела с Красной Горки три форта Кронштадта выкинули белые флаги, с частью флота велись переговоры, и, если бы английская эскадра показалась бы во время обстрела, участь Кронштадта и большевистского флота была бы, вероятно, решена. О желании гарнизона Красной Горки и части большевистского флота перейти на нашу сторону я уже знал раньше и сообщил об этом Английской военной миссии через капитана 1-го ранга Кнюпфера. Они желали только перейти в Северную армию и решили не переходить ни к англичанам, ни к эстонцам. Очень возможно, что поэтому английский адмирал не пожелал оказать своим флотом поддержку Красной Горке, имея свои виды на Кронштадтский красный флот, и не желал поддерживать со мной связи. Гарнизон Красной Горки без всякой поддержки целых два дня вел бой с Кронштадтом и с флотом. Они продолжали бы драться и далее, но ингерманландцы все время уверяли их, что английская эскадра вот-вот должна появиться, и когда стало ясно, что эти уверения ложны, – дух гарнизона сразу пал. Большевики, подавив восстание в Кронштадте и во флоте, яростно обстреливали Красную Горку всем флотом и частью батарей Кронштадта, а к востоку от Ораниенбаума на нее повели наступление их сухопутные части, и в результате гарнизон Красной Горки, потеряв веру в поддержку и деморализованный, должен был отойти. Разоружился он по приказу полковника Нефа, которому ингерманландцы, желая поживиться отобранным имуществом, неправильно осветили настроение гарнизона.
На следующий день ранним утром я вместе с полковником Деллем и его офицерами выехал в штаб генерала Палена.
В Ямбурге меня дожидался капитан Тапалайнен, разговаривал я с ним на квартире раненого капитана Данилова. Я, не стесняясь, высказывал ему свое негодование по поводу всех этих действий, по поводу неисполнения приказаний эстонского Главнокомандующего, подчинившего его мне в оперативном отношении, и потребовал от него немедленного прекращения всякой агитации в районе, занятом его отрядом, и полного подчинения мне. Капитан Тапалайнен отвечал мне вызывающе дерзко, причем позволил себе сказать, что он не знает, что генерал Родзянко командует Северным корпусом, и признает только капитана Питка как начальника. Я не выдержал его тона, вспылил и выгнал его вон из квартиры. Вызвав полковника Бибикова, я приказал ему немедленно отправить отряд из комендантской команды для прекращения агитационной деятельности ингерманландцев в Сойкинской волости, а в случае неисполнения ими этого требования – для разоружения всего ингерманландского отряда.
Из Ямбурга я вместе с полковником Деллем поездом отправился в штаб полковника графа Палена. Положение на фронте становилось все серьезнее, большевики подвозили новые подкрепления, наши же части были ослаблены большим количеством раненых и убитых и утомлены беспрерывными боями. За неимением иных резервов я решил использовать для пополнения частей Кронштадтский гарнизон и выехал, взяв с собой полковника Делля, к месту его сосредоточения в Капорье. Гарнизон принял меня восторженно и выразил полную готовность сражаться против большевиков. Я поздравил гарнизон с переходом к белым и приказал вернуть ему оружие (приказание о возвращении оружия я также передал старшему из офицеров ингерманландского отряда, находившегося тоже в Капорье, предупредив его, что в случае неисполнения моего приказания сам ингерманландский отряд будет немедленно разоружен). На следующий день гарнизону было возвращено почти все у него отобранное, и я приказал отвести его на отдых в район Капорье – Велькота. Люди были слишком деморализованы, чтобы сразу вести их в дело.
Давно уже напрашивался вопрос о необходимости переформирования отряда графа Палена в корпус, а потому, вернувшись из Капорья и переговорив с графом Паленом, я приказал ему переформировать 2-ю бригаду в корпус, Островский же полк разбить на два полка: Островский и Уральский148. Командующим первым из них я назначил полковника Алексеева149, а вторым – полковника Рентельна150. Талабским полком командовал подполковник Пермикин, Семеновским151 – капитан Зайцев152. Эти четыре полка с отрядом поручика Данилова и составили 2-ю дивизию153, под начальством полковника Ярославцева. Начальником 3-й дивизии154 я назначил полковника Ветренко и включил в нее: Волынский полк, под командой полковника Хомякова155, Ревельский полк, под командой полковника Ижевского, и временно Балтийский полк, под командой полковника Вейса; в нее же должен был войти и имевший быть сформированным из Красногорского гарнизона Красногорский полк156, под командой полковника Делля; в гарнизоне было всего 5–6 тысяч человек. Одну часть гарнизона приказал я направить на пополнение других полков, а из другой части срочно сформировать Красногорский полк, поручив общее наблюдение за гарнизоном и этими формированиями полковнику Ижевскому.
2-ю и 3-ю дивизии я свел в корпус, присвоив ему наименование 1-го стрелкового корпуса157. Я назначил командиром его полковника графа Палена, произведя его в генерал-майоры. Кроме двух дивизий, в состав корпуса был включен под командой подполковника Грюнвальда Конно-Егерский полк, который я приказал сформировать из отряда полковника Бибикова и из конной части, перешедшей к нам от красных. Штабс-ротмистра Видякина я произвел в ротмистры и утвердил исполняющим должность начальника штаба корпуса. Отдельный Северный корпус снова получил название Северной армии.
С увеличением численного состава армии явилась настоятельная необходимость в учреждении запасных частей. Командиром их я назначил полковника Нефа и отвел им район у станции Веймарн. В освобожденных волостях была уже объявлена мобилизация, и вновь мобилизованные для обучения должны были направляться в запасные части и там уже разбиваться по полкам; в запасных же частях должна была производиться фильтровка людей, перешедших от большевиков. Начальником 1-й дивизии