158 я назначил генерала Дзерожинского и в состав ее включил уже существовавший Георгиевский полк, под командой полковника Микоши, только что сформированный из роты Ревельского полка (послужившей ядром), из мобилизованных или из перешедших от большевиков – Колыванский полк159, под командой полковника Бадендыка, и сформированный из мобилизованных и из добровольцев – Гдовский полк160, под командой полковника Миниха; в 1-ю же дивизию должен был войти и Ревельский полк, при первой возможности его перевода.
Теперь скажу несколько слов про работу генерала Крузенштерна, с небольшим количеством сотрудников исключительно добросовестно трудившегося над организацией тыла. Работа у него протекала в исключительно тяжелых условиях, главным образом потому, что чрезвычайно трудно было найти помощников и исполнителей: офицеры были нужны на фронте, а штатские люди предпочитали оставаться в Ревеле и жить спокойно или заниматься общественностью, а это последнее занятие гораздо больше вредило, чем помогало армии. На должности комендантов волостей и на другие ответственные места сплошь и рядом, за недостатком выбора, приходилось назначать людей совершенно несоответствующих. И все же благодаря организаторскому таланту и энергичной деятельности генерала Крузенштерна жизнь тыла понемногу налаживалась. Неоднократно и я, и генерал Крузенштерн обращались к генералу Юденичу с настойчивыми просьбами прислать офицеров и тыловых работников, но никто не приезжал.
На Псковском фронте большевики наступали не так энергично и положение там было более устойчиво, тем более что в Пскове, как уже было сказано, находились эстонские части. Так как главное внимание я уделял Ямбургскому фронту и вопросу переформирования армии и мне никак не удавалось найти время, чтобы проехать в Псков, то я приказал полковнику Балаховичу произвести переформирование своего отряда в дивизию. Приблизительно в это время из докладов, прибывших из Финляндии на капитана лейб-гвардии Конной артиллерии Гершельмана161 и капитана Неведомского162, а также из докладов других офицеров, тем или иным путем пробиравшихся в армию, – я окончательно убедился, во-первых, в том, что сведения наши о русских белых формированиях в Финляндии не соответствуют действительности и что у генерала Юденича в Финляндии никакой армии нет, а во-вторых, в том, что, несмотря на все мои просьбы о присылке офицеров, генерал Юденич их из Финляндии почему-то не выпускает.
Такое отношение к армии было для меня совершенно непонятно, и я приказал дать знать в Финляндию, что ничего не имею против самостоятельной, нелегальной переправы офицеров на лайбах, а с другой стороны, начал настаивать у англичан на том, чтобы ими были предприняты меры к скорейшей посылке мне офицеров ввиду больших потерь в офицерском составе, а также и скорейшей доставке снарядов и амуниции. Англичане обещали и то и другое, ездили на фронт, смотрели, но ничто из обещанного пока не исполнялось. Генерал же Юденич по-прежнему на просьбы мои никак не реагировал, а на просьбу о разрешении печатать керенки или свои собственные деньги он ответил категорическим отказом; между тем никаких поступлений не было, денежное положение армии становилось катастрофическим, и я приказал генералу Крузенштерну напечатать свои деньги (которые впоследствии получили название «родзянок»), так как иного исхода я не видел. С этой мерой впоследствии согласился и генерал Юденич, но приказал заменить их бумажными кредитными знаками, получившими название «юденок».
Эстонцы начинали все более туго отпускать нам снаряды и патроны, запасы же, взятые у большевиков, благодаря жестоким боям приходили к концу. Шаги, предпринятые по моему приказанию генералом Крузенштерном у Финского правительства для получения снарядов и патронов, не дали никаких результатов. Было ясно, что положение становится критическим и что если боевые снаряды не прибудут, то армия обречена на гибель.
Генерала Юденича я лично не знал, но громкое имя его говорило само за себя; учитывая, во-первых, это, во-вторых, заявление генерала Марча, что все снабжение для армии будет отпускаться только через генерала Юденича, и, в-третьих, что дело, начатое с небольшими силами, росло и расширялось, – я считал своим нравственным долгом настаивать на скорейшем приезде в армию генерала Юденича и на том, чтобы он, как человек, имеющий громадную репутацию и опыт, стал во главе общего дела; особенно побуждали меня к этому заботы об освобожденном крае, справиться с которым, не имея опытных помощников, занимаясь боевыми операциями на фронте и не имея в гражданских делах достаточного опыта, я сознавал, было мне не по силам.
Наконец, после долгих настояний меня известили, что генерал Юденич приезжает из Гельсингфорса в Нарву на французском миноносце.
Ждали мы генерала с нетерпением, надеясь, что приезд его осветит нам многие неясные для нас вопросы мировой политики, положение в Сибири и на Юге России, а также ускорит прибытие боевых припасов и амуниции. Встретить генерала на пристани собрались военные эстонские власти, и был выставлен от штаба корпуса почетный караул. Обменявшись обычными приветствиями, генерал пропустил караул и проехал в штаб, где я сделал ему доклад о положении как на фронте, так и в тылу армии. Генерал пожелал сам проехать на фронт, что произвело на всех приятное впечатление. Было приказано подать поезд, и мы отправились в 1-й корпус. В Ямбурге был выставлен почетный караул; поздоровавшись с ним, генерал проехал в церковь и в лазарет. По дороге я доложил генералу Юденичу об ингерманландском вопросе, который разрешился весьма просто: посланная полковником Бибиковым рота разоружила тыловые ингерманландские части; узнав об этом, офицеры отряда сели на лодку и куда-то исчезли, а солдаты частью разбежались, а частью были сведены в Ингерманландский батальон, приданный одному из полков 2-й дивизии.
В штабе генерала графа Палена генерал Юденич выслушал доклад и пожелал объехать действующие части, что опять-таки произвело самое лучшее впечатление. Поехали мы в Талибский полк. Как раз в это время большевики перешли в энергичное наступление и прорвали наш фронт между Талабским и Волынским полками. Командир полка полковник Пермикин доложил о серьезности положения; я решил немедленно ехать к формирующемуся Красногорскому полку и вызвать его на поддержку, так как других резервов у нас не было; благодаря этой поддержке прорыв был ликвидирован и положение наше вновь стало сносным. К генералу Юденичу я вновь присоединился в штабе графа Палена и в тот же вечер вернулся с ним в Нарву. За весь день генерал Юденич говорил очень мало, никакими впечатлениями не делился и никаких сведений ни об обстановке на других фронтах, ни о политическом положении в Европе ни мне, ни кому-либо другому не сообщил, несмотря на то что все этими вопросами интересовались и спрашивали его; генерал или отмалчивался, или переводил разговор на другие, малозначащие темы.
На другой день генерал Юденич пожелал проехать в Псков через Гдов. Отъезд был назначен на 10 часов утра, кажется, с первым поездом прямого сообщения. Положение на фронте продолжало быть тревожным, и всю ночь я провел на телефоне. Только к утру пришли более успокоительные вести. Когда я приехал на вокзал, опоздав из-за телефонных переговоров минут на двадцать, то очень удивился тому, что генерал Юденич сделал мне за это замечание, правда, в очень сдержанной и корректной форме. Я доложил генералу, что положение на фронте очень тяжелое, и что мне всю ночь пришлось отдавать распоряжения и говорить по телефону, и что даже сейчас я не могу его сопровождать, так как положение на фронте 1-го корпуса еще не вполне выяснилось. Главнокомандующий уехал без меня, но через несколько часов от графа Палена пришло донесение о том, что на фронте корпуса обстановка сделалась более благоприятной, и я выехал на автомобиле в Гдов, а оттуда по железной дороге догонять генерала Юденича.
В Пскове положение было устойчивое. Мост через реку Великую был уже исправлен, и эстонские бронированные поезда оказывали нам существенную поддержку. Большевистская армия, пробовавшая было перейти в наступление и даже подошедшая к Пскову, благодаря массовым переходам красноармейцев на нашу сторону была отогнана. Надо отдать справедливость полковнику Балаховичу, что его имя пока еще было популярно и большевистские и зеленые войска переходили к нему охотно. Если бы этот офицер был более честным организатором и лучше умел бы подбирать своих помощников, то в это время он многое мог бы сделать на пользу Северного корпуса, а также для улучшения обороны Пскова. Благодаря моим настояниям Иванова в Пскове не было, и жизнь города и уезда постепенно налаживалась.
Пообедав с начальствующими лицами, мы в ту же ночь вернулись в Нарву, а на следующий день генерал Юденич уехал обратно в Гельсингфорс.
Никаких приказаний генерал Юденич не отдал, никаких руководящих пожеланий не высказал, войскам ничего не говорил (он только здоровался с ними и благодарил их за службу от имени Верховного правителя России), политического положения нам не осветил, о том, что делается на других русских фронтах и даже в Финляндии, не рассказал, и в результате приезд его в армию ей ничего не дал, а только вызвал чувство недоумения у меня и у других начальствующих лиц и офицеров. Командиры частей обращались ко мне с различными вопросами общего характера, думая, что Главнокомандующий что-нибудь сообщил мне, мне приходилось отмалчиваться. На настойчивую просьбу о присылке офицеров и снаряжения Главнокомандующий тоже ничего определенного не ответил. Точно так же ничего не ответил он и на вопрос мой о том, существует ли в Финляндии русская армия, о которой так много говорили. Не отвечал он даже на вопрос о том, собирается ли он и когда переехать из Гельсингфорса на наш берег. Такое упорное молчание было мне совершенно непонятно и произвело на всех самое странное впечатление.
На фронте начал, как я уже говорил, обнаруживаться недостаток снарядов и патронов, и положение становилось критическим. На запрос мой, почему не приходят обещанные орудия, винтовки, обмундирование, автомобили и т. д., – английские представители давали категорические заявления, что пароходы уже погружены, вышли из Англии и вот-вот прибудут в Ревель. Американцы же, согласно своему обещанию, аккуратно доставляли армии муку, сало и сухие овощи. Донесения из Ревеля заведующего Отделом внешних сношений подполковника Крузенштерна носили успокоительный характер: английские морские пароходы должны были прийти со дня на день, и намечались даже числа их прибытия. Фронт продолжали посещать разные военные миссии, и первый вопрос, с которым все к ним обращались, был о том, когда же, наконец, прибудет обещанное. Все подтверждавшиеся обещания присылки помощи давали начальникам отдельных частей силу своим личным примером подбодрять солдат в непосильной борьбе с красными, и можно было только удивляться их энергии и выдержке. Много раз положение казалось безвыходным, и каждый раз мы не только выходили из него, но и наносили контрудар противнику. Все боевые эпизоды этого времени описать невозможно: это был сплошной ряд подвигов, полных самоотвержения и личной инициативы. Резервов не было, и попытки противника прорвать наш фронт и обойти фланги ликвидировались быстрыми и смелыми маневрами соседних частей. Отступая, мы отстаивали действительно каждую пядь земли. Такая борьба возможна только тогда, когда между начальниками и подчиненными устанавливаются не только хорошие официальные отношения, но и полное доверие, что и было в Северо-Западной армии. Начальники и подчиненные из кожи лезли, чтобы свято исполнить свой долг перед Родиной. Практиковавшиеся частные совещания начальствующих лиц вносили полную гармонию во все действия и усиливали общее единение. На совещаниях этих много говорилось о нуждах частей, которые почти всегда нельзя было удовлетворить, но благодаря тому, что все были в курсе общего положения армии и понимали, что ничего сделать нельзя, – ропота не было и все лишения сносились весело, в надежде на близкую верную помощь Антанты.