Вернувшись из Пскова в Нарву, я получил известие, что большевики повели упорные атаки на Псков; через день они подошли к реке Кепь, но благодаря приходу эстонских бронированных поездов и своевременной поддержке эстонской дивизии нам удалось перейти в контрнаступление и отбросить противника с большими для него потерями, причем подполковник Балахович, брат «батьки», выказал свою кипучую энергию, и части его захватили батарею противника, пулеметы и много пленных. Генерал Арсеньев просил произвести полковника Балаховича в генерал-майоры. С одной стороны, я ничего не имел против этого производства, так как надеялся, что оно сломит его честолюбие, вместе с тем, однако, я решил, что это будет последняя моя проба, после которой буду по отношению к нему действовать строго. Вскоре я произвел его в генерал-майоры. Между тем число поклонников Балаховича, благодаря его личным действиям и действиям его партизан, с каждым днем уменьшалось, а ропот против этих действий возрастал, и необходимость покончить с партизанщиной и связанными с нею приемами становилась все настоятельнее.
С приездом генерала Арсеньева и по сформировании корпуса Северный корпус переименовался снова в Северную армию. Вскоре я получил от английского генерала Гофа просьбу не называть нашу армию Северной, а, в отличие от Северной армии, действовавшей у Архангельска, именовать ее Северо-Западной, что и было немедленно исполнено.
Дня через два после моего возвращения приехал в Нарву генерал Юденич со своим штабом, расположившимся невдалеке от моего. Я доложил генералу Юденичу мои планы на будущее, высказав мнение, что, во-первых, необходимо покончить с партизанами и всю армию привести к регулярному виду, во-вторых, что самому генералу с его штабом надо поместиться в Пскове, не в Нарве, и, в-третьих, что центр обороны надо перенести в Псков, ввиду того что на Ямбургском фронте на ныне занимаемых позициях нам удержаться все равно не удастся, так как войска чрезвычайно утомлены, и отвести на отдых хотя бы часть войск просто для них необходимо, чтобы дать возможность частям пополниться и немного обучиться. При нашем неизбежном отходе я настаивал на необходимости сосредоточить всю армию в районе Пскова, а ни в коем случае не пытаться удержать Ямбург, так как армии пришлось бы занять неудобные для обороны позиции в болотах, а также потому, что оборона города лишила бы армию возможности маневрировать; опыт же гражданской войны показал, что весь залог успеха именно в искусном маневрировании и в сохранении за собой инициативы. Генерал Юденич обещал обдумать мой доклад и дать мне ответ, но ответа я ждал напрасно, и вопрос о сосредоточении армии вокруг Пскова так и заглох, несмотря на то что я неоднократно и настойчиво к нему возвращался.
Появление штаба Главнокомандующего сейчас же отразилось на работе и функциях моего штаба. Через несколько дней генерал Юденич объявил мне, что тыл армии он берет в ведение своего штаба, чему я был действительно рад: это избавило меня от лишней, весьма неблагодарной работы. Генерала Крузенштерна Главнокомандующий назначил в свое распоряжение.
С постоянными разъездами мне сплошь и рядом приходилось работать по 18–20 часов в сутки. Армия разрасталась, операции принимали более сложный характер, и начальнику моего штаба полковнику Зейдлицу становилось трудно справляться с его задачей, тем более что и он, и его помощники были строевые офицеры, со службой Генерального штаба мало знакомые. Я обратился к Главнокомандующему с ходатайством уступить мне кого-либо из офицеров Генерального штаба, бывших в его распоряжении, но получил отказ. В это время в Нарву приехал бывший командующий Северным корпусом Генерального штаба генерал Вандам, которому я и предложил быть начальником штаба армии, полковник же Зейдлиц был назначен исполняющим должность генерал-квартирмейстера.
Через некоторое время между штабом Главнокомандующего и моим началась явная вражда. Постепенно один за другим отделы управления стали переходить из моего ведения в ведение штаба Главнокомандующего; я и мой штаб узнавали об этих новых распоряжениях только из приказов Главнокомандующего, точно так же, как и о назначениях тех или иных офицеров армии на различные штабные и тыловые должности. Такое отношение было недопустимо. Я переговорил с генералом Юденичем о недопустимости подобных явлений, указав ему, что если он моей работой не доволен, то я согласен отказаться от командования армией и занять в ней какое-либо другое, менее высокое положение. Главнокомандующий заверил меня, что весьма ценит мою работу и просит меня оставаться на моем посту. Разговор наш, кроме этих и других ни к чему не обязывающих слов, никаких последствий не имел. Отношения продолжали оставаться по меньшей мере странными; ни в какие свои планы генерал Юденич меня не посвящал, о переговорах своих с представителями Антанты мне ничего не передавал, о том, что делается на других белых фронтах и что так интересовало меня и всю армию, ни генерал, ни его штаб мне никаких сведений не давали. Благодаря этому последнему обстоятельству я был лишен возможности отвечать на вопросы об общем положении, с которыми постоянно обращались ко мне начальники подчиненных мне частей, и в армии создалось впечатление, что с приездом генерала Юденича откровенные и доверчивые отношения между нею и ее командующим, существовавшие до этого времени, прекратились.
Как раз в момент разгара борьбы между штабом моим и Главнокомандующего приехал генерал Малявин, и генерал Вандам просил назначить его генерал-квартирмейстером, а полковника Зейдлица взять в мое распоряжение, что я, с согласия генерала Малявина, и сделал.
В конце июля красные вновь повели атаки по всему фронту корпуса генерала графа Палена, отодвинули его левый фланг от Капорья и все время пытались его обойти; в то же время они со значительно превосходящими силами обрушились на Колыванский полк (бывший отряд полковника Бадендыка), разбили его и захватили два орудия. Положение делалось серьезным, и явилась необходимость принять какое-нибудь определенное решение. В армии начинало ощущаться общее недовольство тем, что командиров отдельных частей вовсе не посвящали в общие планы и не осведомляли их о том, что делается на других белых фронтах.
Тем временем в Нарву перебралось из Гельсингфорса Политическое Совещание при генерале Юдениче, состоявшее из генерала Кузмина-Караваева, генерала Суворова, г-на Лианозова и г-на Карташева. У генерала Юденича происходили какие-то совещания, на которые ни меня, ни моего начальника штаба не приглашали. Вообще генерал Юденич явно избегал политических разговоров со мной и упорно отвечал молчанием на те многочисленные вопросы, с которыми я к нему обращался.
Такое положение долго продолжаться не могло, а потому, посоветовавшись с графом Паленом, я созвал совещание всех старших начальников армии, пригласив на него генерала Юденича, начальника 1-й Эстонской дивизии, который не приехал, и английского представителя. Совещание состоялось в штабном вагоне на станции Веймарн; было доложено о положении на фронте и поставлен ясно вопрос, что надлежит дальше предпринять. Многие из присутствующих просили Главнокомандующего (особенно настойчиво полковник Пермикин) высказаться по вопросам, всех интересовавшим и связанным с дальнейшим существованием армии, то есть поделиться его сведениями о положении на Сибирском и Южном фронтах, о прибытии амуниции и снаряжения, об отношении Антанты к нашей армии, о создавшихся отношениях с Эстонией, о дальнейших планах наших и т. п.; всех вопросов я теперь не помню. Генерал Юденич определенных ответов на них не дал и мнения своего о дальнейшей судьбе нашей армии не высказал. В конце заседания я высказался за необходимость в случае дальнейшего наступления противника отойти за Лугу, юго-западнее города Ямбурга, и, прикрываясь рекой, дать войскам отдых; Ямбург же оставить, так как, обороняя его, мы ничего не выиграем, а только напрасно еще более утомим войска и понесем при его защите большие потери. Всю армию необходимо перебросить в район Пскова. Все присутствовавшие со мной согласились, но генерал Юденич своего мнения так и не высказал, и мы разъехались с совещания, не узнав ничего нового и не приняв никакого определенного решения.
Видя, что присутствие генерала Юденича и его штаба в Нарве не отражается благоприятно на жизни армии и никакой пользы ей не приносит, я начал уговаривать генерала Юденича переехать вместе со штабом в Ревель, думая, что благодаря этому и работа моя на фронте облегчится, и дело снабжения и переговоры с эстонцами и союзниками выиграют. После моих долгих разговоров с Главнокомандующим и с начальником его штаба генералом Кондыревым они наконец решили было переехать в Ревель.
Большевики продолжали наступательные действия, и побережье Финского залива было уже не в наших руках; сформировавшиеся крестьяне Сойкинской волости вместе с Ямбургской комендантской командой заняли позиции у Пейпия, но было ясно, что долго продержаться на ней они не смогут. После долгих переговоров с эстонцами и обмена телеграммами с генералом Лайдонером мне удалось наконец убедить 1-ю Эстонскую дивизию занять позиции между озерами. Наш левый фланг отошел на Котлы. Красные повели значительными силами наступление на правый фланг 1-го корпуса, а неустойчивое положение Колыванского полка могло кончиться крахом для всей армии.
После разоружения, согласно моему приказанию, ингерманландского отряда в Нарве, по желанию эстонского Главнокомандующего и по желанию Английской военной миссии, была составлена для разбора претензий ингерманландцев комиссия из представителей нашей и эстонской армии и ингерманландцев. Комиссия эта решила отправить всех ингерманландцев в Гунгербург для формирования особой части под общим эстонским командованием; эти-то ингерманландские части и заняли теперь между озерами участок; эстонские части заняли позицию в тылу ингерманландцев. Став на позицию, ингерманландцы тотчас же начали заниматься пропагандой, но теперь это меня интересовало уже гораздо меньше, так как пропаганда велась в районе, занятом эстонцами, а не моими войсками, и я приказал отозвать наших комендантов из этого района, ввиду враждебного к ним отношения со стороны эстонцев.