генералу Малявину, которое последний мне показал и из которого мне было ясно, что дело это было отчасти его, Кондырева, рук.
Уже после совещания, перед тем как вновь идти к генералу Юденичу, я долго раздумывал, надлежит ли мне для пользы дела отказаться от исполнения приказания, к чему имел полную возможность и согласие старших начальников, или исполнить его, я пришел к тому заключению, что я должен его исполнить: во-первых, потому, что генерал Юденич, ознакомившись с моими боевыми приказами, определенно сказал, что ничего менять в них не станет. Это до некоторой степени гарантировало, что разработанный мною план испорчен не будет и перемена высшего командования не внесет сумятицы в действия частей, чего я особенно боялся, а во-вторых, потому, что поднимать историю, которая не могла не взволновать армию в момент начала серьезной операции, было опасно для исхода самой операции.
Было совершенно ясно, что, кроме давления, оказанного на генерала Юденича генералом Кондыревым и другими лицами в Ревеле и Гельсингфорсе, самому ему хотелось лично командовать войсками, оперировавшими против Петрограда: ведь если бы благодаря состоянию армии и положению на Деникинском и Колчаковском фронтах операция удалась, что казалось вполне возможным, то честь занятия и спасения Петрограда досталась бы мне, чего честолюбие генерала Юденича и его штаба не могло допустить. Вечером участники совещания собрались у генерала Юденича и, согласно общему желанию, генерал граф Пален заявил ему, что перемена Верховного руководителя в настоящую минуту является совершенно невозможной, и от лица всех просил его отменить свое распоряжение. Главнокомандующий ответил отказом. Никакие доводы участников совещания на генерала Юденича не подействовали. Тогда я, повторив все, что уже ранее ему докладывал, в присутствии всех категорически отказался занять должность помощника Главнокомандующего, сказав, что операция задумана мною, что первая часть ее прошла благополучно, причем достигнутый успех превзошел все ожидания, и что я считаю, что только я могу эту операцию удачно закончить, так как многие детальные распоряжения, которые нельзя было изложить в приказе, уже мною отданы отдельным начальникам устно, связь, существующая между мною и войсками, весьма прочна, лица, занимающие командные должности, настолько меня знают, что понимают с полуслова, и я, находясь в армии с самого начала, твердо знаю, что с каждого отдельного начальника и каждой части можно спросить и как их лучше можно использовать. Наконец я сказал, что в такую минуту отнятие командования может погубить все русское дело и рискнуть этим может только не русский человек. На это генерал Юденич сказал: «Так вы меня считаете не русским человеком». На что я вновь подтвердил, что считаю, что такое приказание в такую тяжелую и ответственную минуту может отдать человек только не русский. Присутствовавшие вновь просили генерала Юденича не менять командование, на что он опять ответил отказом и снова предложил мне быть помощником Главнокомандующего. Категорически отказавшись, я указал, что положение помощника Главнокомандующего равносильно полному отрешению, так как для таковой должности я в настоящую минуту не вижу абсолютно никакого применения и никакой в ней надобности; понимая же это предложение как отрешение, прошу, по крайней мере, указать мне, что мне могут поставить в вину за время моего командования. На это генерал Юденич ответил, что я дважды во время тяжелых моментов на фронте просил уволить меня от должности командующего, о чем уведомлял его телеграммами в Ревель. Этот упрек был настолько чудовищным и неосновательным, что я вспылил и в довольно резких выражениях заявил Главнокомандующему, что никогда в тяжелые минуты я армии не бросал и не брошу, но, когда его штаб во время серьезных боев на фронте пытался отнимать у меня без моего ведома и согласия отдельных офицеров, отдельные отрасли управления и даже целые части, лишая меня тем возможности продуктивно работать, я должен был бороться с этими явно вредными для успеха армии действиями, и единственный способ борьбы видел в отказе моем от командования. Что же касается генерала Юденича и его штаба, то они приехали уже после того, как армия сама по себе, под моим командованием, не получая поддержки ни откуда, сформировалась и вышла из тяжелого положения. При этом как со стороны самого генерала Юденича, так и со стороны его штаба армия не только не видела никакой помощи и поддержки, но наоборот, ей ставились всевозможные препятствия в деле ее формирования и успешной борьбы с большевиками. Как пример я привел то обстоятельство, что, когда армия особенно нуждалась в офицерском составе, офицеры из Финляндии не только не присылались, но им было даже запрещено ехать, и они были вынуждены пробираться какими-то нелегальными путями на финских лайбах. Далее я сказал, что еще до приезда генерала Юденича в Эстонию я прекрасно знал, что он относится отрицательно и ко мне, и ко всем моим сотрудникам, и даже к самой армии, называя меня и моих помощников авантюристами и «ревельскими разбойниками», а все дело формирования – «авантюрой», и тогда же хотел не допустить и отставить меня от командования, что, зная это, я все же настойчиво просил генерала Юденича приехать возможно скорее, надеясь, что он захочет и сможет помочь общему делу. Кончил я тем, что сказал, что мнение генерала Юденича, будто я хотел в тяжелую минуту бросить армию, я считаю несправедливым и незаслуженным оскорблением.
Говорил я очень горячо и в сильно повышенном тоне. Когда я кончил, генерал Юденич сказал: «Нам, кажется, больше не о чем говорить». После этого я встал и ушел в свой штаб.
Вскоре вслед за мной вернулись в мой штаб и другие старшие начальники, бывшие вместе со мною у генерала Юденича. Несколько успокоившись, я решил, что в такую минуту я не имею права ослушаться приказания Главнокомандующего, как бы оно ни было бессмысленно, оскорбительно для меня и даже вредно для дела. Приказ о наступлении был уже готов, все распоряжения отданы, отменить их было уже нельзя, и неисполнение мною требования Главнокомандующего, неизбежно вызывая волнения, могло не только повредить, но и вовсе погубить начатое дело, а с ним и всю армию. Я сообщил моему штабу и старшим начальникам о своем согласии подчиниться решению генерала Юденича и отправился домой, решив совсем покинуть армию. Я, конечно, мог ослушаться и даже арестовать генерала Юденича, тем более что высшие начальники все были на моей стороне, но принципиально я не мог создавать такого примера для всей армии.
На следующее утро генерал граф Пален и другие участники совещания просили меня согласиться занять пост помощника Главнокомандующего и уговорили меня во время начавшейся операции стать во главе отдельного отряда; столкновение же мое с генералом Юденичем они брались уладить. Подумав, я решил, что для пользы общего дела я должен поступиться своим самолюбием и согласиться на их настоятельное предложение.
Немного погодя я был приглашен генералом Юденичем в его штаб на совещание, куда я немедленно поехал. Оперативный план, разработанный мною и моим штабом, был принят целиком. Я же был назначен помощником Главнокомандующего и в намеченной операции получил поручение руководить действиями 3-й дивизии, так как, во-первых, задание ее было особо сложным и ответственным и требовало смелых энергичных действий, а во-вторых, генерал Ветренко был известен как человек весьма своевольный, и генерал граф Пален не вполне был уверен, что, потеряв во время движения связь со штабом корпуса, он будет точно следовать указаниям боевого приказа.
Перед моим отъездом я объяснил генералу Юденичу, как я понимаю задачу 3-й дивизии, которая, по-моему, заключалась в том, чтобы в случае удачного развития операции возможно скорее занять город Гатчину, выслав со станции Сиверская по шоссе на Тосно отряд для занятия станции Тосно и разрыва Николаевской железной дороги, чему я придавал особо большое значение. В случае удачного занятия Тосно я рассчитывал выслать подрывную команду в Усть-Тосно для взрыва моста и перерыва телеграфной и телефонной связи.
Забрав деньги и карты для 3-й дивизии и отправив свою личную сотню и лошадей в штаб 1-го корпуса, я 7 октября выехал в деревню Погост Рудный в штаб генерала Дзерожинского, чтобы окончательно сговориться о совместных действиях 1-й и 3-й дивизий. Отсюда я поехал в штаб генерала графа Палена, где тоже сговорился о действиях и связи с соседней 2-й дивизией.
8 октября утром я приехал в деревню Подлесье, где находился штаб 3-й дивизии.
Прежде всего я подробно сговорился с генералом Ветренко о всех деталях предстоящей операции. Начать наступление должен был Темницкий полк под командой полковника Данилова: ему надлежало занять деревню Сабицы и по болотистой дороге выйти на деревню Поля, где захватить стоявший там штаб бригады противника.
9-го на рассвете я выехал в Осмину Гору, чтобы лично присутствовать при начале операции. В районе Осмина Гора – Юра Михалки сосредоточились три остальных полка дивизии с артиллерией; они должны были действовать на Capa-Логу, Сара-Гору, Люботяжье и далее на Красные Горы, держа, по возможности, связь с полками 2-й дивизии, которые должны были занять переправы через реку Лугу. Вечером 9 октября я лично проводил в наступление Талабский и Уральский полки, и до рассвета 10-го числа Сара-Лога и Сара-Гора уже были заняты 3-й дивизией. Отлично зная опытность генерала Ветренко в гражданской войне и все его достоинства и недостатки, я предоставил ему полную свободу действий, оставив за собой лишь общее наблюдение. Главными недостатками этого генерала были чрезвычайное его честолюбие и нетактичность, весьма затруднявшая сношения с ним как лицам ему подчиненным, так и его начальникам, и предвзятое отрицательное отношение ко всем приказаниям, которые он получал свыше. Ведение оборонительного боя генерал Ветренко знал прекрасно, выказывал в нем много спокойствия и выдержки, отлично маневрировал, но в наступательном бою часто не обладал достаточною решительностью и быстротою удара; бывали случаи, что исполнение даже сравнительно простых наступательных задач он затягивал и упускал моменты, удобные для удара. В действиях же на Петроград – главное было в быстроте и решительности. Поэтому я, дав полную инициативу действий генералу Ветренко, дабы не нарушать целости управления дивизией, решил сам все время находиться в авангарде, чтобы в случае малейшей нерешительности или какой-нибудь заминки всегда иметь возможность вовремя подбодрить и части, и самого начальника дивизии.