Когда положение стало более чем угрожающим, генерал Юденич пригласил меня к себе и просил принять командование группой, оперировавшей к югу от Нарвы, то есть 2-м корпусом и 1-й дивизией. Я, конечно, согласился, хотя и отлично понимал, что исправить положение едва ли представится возможным, о чем и доложил и немедленно отправился на фронт, в Гостицы. Впечатление от фронта было тяжелое: дух солдат сильно упал, толпы голодных, полузамерзших беженцев наполняли все леса между фронтом и эстонской проволокой, целые стада стояли без фуража. Подробно ознакомившись с обстановкой на месте, я приказал 4-й дивизии перейти в наступление в направлении на Выскотку – Кураплешево, а 1-й дивизии на Большие и Малые Рожки и погост Рудной. Отдельной бригаде генерала Ижевского я приказал занимать прибрежную полосу Чудского озера. Находившиеся против нас силы противника были во столько раз многочисленнее и лучше нас снабжены техническими средствами, а наши части настолько устали, что эта последняя попытка перейти в наступление не дала никаких результатов; ни 1-я, ни 4-я дивизии не смогли продвинуться. Убедившись, что дальнейшая борьба невозможна и что армию ждет неминуемая гибель, я поехал в Нарву в штаб просить, чтобы было что-либо предпринято для спасения армии и несчастных беженцев. Отношение к нам эстонцев, предвидевших близкий конец Северо-Западной армии, стало прямо невозможным: они грабили наши обозы, грабили беженцев, не пропускали никого через проволоку на левый берег Наровы и т. д.
Я долго уговаривал и просил генерала Юденича ехать в Ревель, для того чтобы предпринять хоть что-нибудь для спасения армии. Переговоры эстонцев с большевиками вновь возобновились в Юрьеве, и это не предвещало для нас ничего хорошего. Благодаря моим настояниям Главнокомандующим были посланы генералу Лайдонеру две телеграммы. Наконец Главнокомандующий послал меня к генералу Лайдонеру устроить отход армии за реку Нарову. Во время моего пребывания в Ревеле я получил две телеграммы от командиров корпусов для передачи генералу Лайдонеру. Пришлось долго говорить и с генералом Лайдонером, и с эстонским правительством, но все разговоры ни к чему не привели. Генерал Лайдонер сказал, что теперь все зависит не от него, а от правительства; и он при всем желании ничего не может сделать. Правительство же не спешило с ответом. Так не получив никакого определенного ответа, я и вернулся в Нарву. Представители Антанты в Ревеле в этот период мало чем или, вернее, ничем нам не помогали.
Северо-Западная армия, отдав Ямбург, еще сражалась, но участь ее уже была решена, и это были ее последние дни.
Вернувшись из Ревеля, мне наконец удалось уговорить поехать туда генерала Юденича: положение людей на фронте было ужасно, и надо было, пойдя на какой угодно компромисс, хоть что-нибудь предпринять.
1-я дивизия отошла через Скарятину Гору и была разоружена эстонцами; части 4-й дивизии, припертые к Криушам, были в безвыходном положении; Ливенская дивизия отчаянно защищалась около Низов и Усть-Жердянки; 2-я и 3-я дивизии вели бои в болотах и лесах против Нарвы. Хлеба не было; готовить горячую пищу людям было негде; ели болтушку; вообще невозможно описать весь ужас того положения, в которое попала Северо-Западная армия. Бесчеловечное отношение эстонцев переходило все границы. Начальник 1-й Эстонской дивизии генерал Теннисон, с которым раньше у меня были самые хорошие отношения, позволял себе определенные издевательства: на вопрос, как и где обогреть людей, он ответил: «Стройте землянки», когда не было ни топоров, ни лопат, стоял мороз около 20 градусов, а в Нарве можно было найти кое-какие помещения. И все-таки наши полки продолжали вести упорные, почти беспрерывные бои со свежими, подвезенными из тыла, во много раз превосходившими нас силами противника.
Когда генерал Юденич уехал в Ревель, он передал временное командование армией мне. Я старался убедить генерала Теннисона сделать для наших солдат хоть что-нибудь и кое-чего в этом направлении достиг. После совещания наших старших начальников с генералом Теннисоном и с представителями Антанты было решено дать частям 2-й и 3-й дивизий обогреться в Нарве. 5-я дивизия нашла кое-какие помещения у Усть-Жердянки и Низов. Тем было разрешено отойти в район южнее Вайвары.
Об ужасном положении наших частей я послал телеграмму Главнокомандующему и генералу Лайдонеру, на что получил дикий ответ от генерала Юденича. Такой ответ был более чем странным, так как обстановка требовала срочных решений, тем более что некоторые наши части, переходя согласно условию за реку Нарову, поступали в распоряжение эстонского командования. По возвращении генерала Юденича я доложил ему, что за его отсутствие было много сделано для армии, и просил его избавить меня от громкого названия помощника Главнокомандующего, так как надобности в таковой должности совершенно не представлялось; я просил его дать мне в командование все, что он найдет возможным, хотя бы роту. На это Главнокомандующий сказал: «Я вас посылаю в Лондон». Я спросил: «Когда прикажете ехать?» Ответ был: «Возможно скорее». Я сказал «Слушаю-с» и в тот же вечер выехал в Ревель, надеясь, что, попав в Лондон, смогу там добиться помощи для нашей армии.
На следующий же день командующим армией был назначен недавно прибывший на наш фронт и пока фигурировавший в должности генерал-губернатора генерал Глазенап178. Было очевидно, что посылка моя в Лондон была вызвана не необходимостью, а только желанием от меня избавиться. С тяжелым сердцем покидал я Нарву и дорогую мне Северо-Западную армию и искренне жалел, что мне не удастся до конца разделить с ней тяжелую участь, ее постигшую. Вскоре действительно оказалось, как я и предполагал, что посылка моя в Лондон была только предлогом для удаления меня из армии, и генерал Юденич, продержав меня целый месяц в Ревеле, откомандировал меня в армию адмирала Колчака или же генерала Деникина, в зависимости от того, куда я устроюсь и пожелаю ехать. В первых числах января я выехал через Гельсингфорс в Стокгольм, где узнал, что адмирал Колчак погиб, а армия Деникина быстро отступает и, по-видимому, скоро перестанет существовать.
Перед отъездом из Ревеля я написал генералу графу Палену письмо, как старшему из начальников, в котором объяснил, что я уезжаю не по собственному желанию, а по приказанию Главнокомандующего и что в случае нужды я согласен командовать хотя бы ротой и разделить участь Северо-Западной армии до конца.
Тем временем в Юрьеве продолжались переговоры между большевиками и эстонцами, которые, очевидно, должны были закончиться перемирием.
Части Северо-Западной армии продолжали доблестно отражать все атаки красных, пытавшихся овладеть Нарвой, и даже перейдя в частичное наступление, Талабский полк, уже лишенный своего лихого командира генерала Пермикина, удаленного в Гельсингфорс, захватил 4 неприятельских орудия. Но это была «лебединая песнь» Северо-Западной армии. Через несколько дней перемирие было заключено, и армия должна была подвергнуться позорному разоружению. От голода и холода в армии развился тиф и унес много жертв из рядов достойных борцов за русское дело. И все-таки переход к большевикам начался только тогда, когда припертая с одной стороны противником, с другой эстонцами армия действительно не знала, куда ей деваться. Уходя к красным, многие солдаты оставляли записки с просьбой не думать, что они сделались большевиками, и с объяснением, что они уходят только для того, чтобы отомстить эстонцам. Вообще против эстонцев солдаты были чрезвычайно озлоблены.
Закончив воспоминания свои о Северо-Западной армии, не могу не сказать хотя бы несколько слов о причинах, приведших эту малую, но геройскую армию к гибели и навлекших на нее несправедливые нарекания врагов, а часто и совершенно доброжелательных, но плохо и неправильно осведомленных людей.
Главнейшие причины эти следующие: 1) отношение глубокого тыла и Парижского совещания к нашей армии, слабость Северо-Западного правительства в сравнении с советской властью, разрозненность русских общественных сил и увлечение их партийностью, что еще более ослабляло армию и ее и без того слабый тыл, 2) недружелюбное отношение к нам эстонцев, 3) отсутствие настоящей поддержки со стороны представителей Англии и 4) допущенные высшим командованием крупные стратегические ошибки.
Попробую более подробно осветить эти причины.
1. Парижское совещание, в руках которого, казалось, находились тогда все нити спасения родины, совершенно не знало истории возникновения и обстановки деятельности Северо-Западной армии, которая формировалась и вела борьбу под знаменем «Против большевиков и за Учредительное собрание». Как я уже говорил выше, приезд штаба Главнокомандующего в Нарву не оправдал надежд армии: штаб этот не пожелал ознакомиться с нуждами фронта, а тыл армии, как был до приезда его не налажен, из-за полной невозможности найти подходящих работников, так и остался неналаженным. Что такое представляло собой Парижское совещание, каковы были его цели и задачи, какие пути намечало оно для спасения родины, – ни мне, ни армии совершенно не было известно. Не имея ни копейки денег, мы не могли даже послать в Париж курьера для связи. Штаб генерала Юденича, до июля месяца находившийся в Гельсингфорсе, сведения давал нам самые скудные. Не улучшилось наше положение и после переезда его на южный берег Финского залива, и мы по-прежнему продолжали находиться в полном неведении того, что делалось в Европе. Единственное, что мы знали, было то, что лозунг «Великая, Единая, Неделимая» окончательно отшатнул от нас эстонцев, на которых мы волей-неволей должны были опираться, и лишил этим армию твердой базы. Политическое совещание при генерале Юдениче, подобно его штабу, тоже не пожелало ознакомиться с положением армии и совершенно игнорировало командующего этой армией. Что касается общественных деятелей, то они старались играть крупные роли, пытались дать понять, что они являются создателями и вдохновителями армии, перебивали друг у друга министерские портфели (я уже говорил о том, как присяжный поверенный Иванов просил меня поддержать его кандидатуру на пост премьер-министра) и только вносили рознь в армию. В несчастье, случившемся с Северо-Западной армией, мы, русские, должны прежде всего обвинить самих себя: вместо того чтобы дружно сплотиться для борьбы с большевизмом, представители интеллигенции и буржуазии, способные работать и приносить пользу, разбились на группы и занялись партийными спорами, желая восстановить родину именно по своей программе и тем только ослабляя общие, необходимые для борьбы силы. Совершенно необъяснимо было нежелание Главнокомандующего и его штаба допустить в армию некоторых офицеров, желавших работать для освобождения родины, причем как мотив выдвигалось обвинение их в немецкой ориентации, а это лишало армию весьма ценного элемента. Большинство бежавших из-под большевистского ига думали только об устройстве своего личного благосостояния и яростными партийными выступлениями за границей думали оправдать свое нежелание принять участие в непосредственной борьбе с большевиками, охотно предоставляя эту честь горсти смелых и действительно любящих свою родину людей. Партийные споры результатов никаких не дали, а честных борцов на фронте погибло из-за них немало. Читающему эти строки я поставлю один вопрос: что важнее – родина или партия?