ались около нашей мызы Анташи, старика брали возчиком при войсках, для продовольствия или Офицерского собрания, он любил это занятие, тем более что летом работы в Петербурге, как извозчику, было мало. Как-то раз отбой был снова у Анташей. Чьи-то вестовые пустили лошадей пастись на луга. «А я им говорю, не надо, ребята, генерал, что здесь помещиком, строгий, плохо будет. Не послушались, а вышло по-моему. Дед ваш увидал их, да как раскричится, мал он был ростом, а сердитый. Ну и поставили их под шашку».
23 июня получил письмо от Петренко, извещающее меня об уходе его орудий в Ямбург для переформирования и отправки на Лужский фронт. По его словам, к моему взводу должен был быть присоединен взвод, перешедший у Красной Горки, и образована 5-я батарея Псковской артиллерийской бригады под моим командованием. 26-го к вечеру пришел секретный приказ от Перемикина, в котором он говорил, что в случае неудачной ликвидации прорыва фронта Островского полка у Савелыцины предположено отойти на новые позиции. На другой день красные с утра вели артиллерийскую подготовку по участку семеновцев у Сельца и трижды атаковали их. Все атаки были отбиты с громадным для красных уроном; все же один момент был критический, так как у стрелков не хватало патронов, геройски работала команда Навроцкого, ручными гранатами отражая красных, дошедших местами до проволоки.
Утром 27 июня пришел приказ отходить и занять новые позиции. Волынцы продолжали оставаться на месте, твердо отстаивая свои позиции, но от Торосова наш фронт круто поворачивал на запад и дальше шел через Клопицы – Греблово – Малые Лошковицы. Переход на новую позицию был для меня крайне затруднительным делом из-за недостатка лошадей и людей и незнания людьми своих обязанностей. Я продолжал мало доверять солдатам, мне доложили, что среди группы солдат существует план бежать к красным, сообщение оказалось неверным – эта группа солдат до конца оставалась в батарее, – но были другие, которые мне были подозрительны. Боясь оставить людей одних, я шел с телефонистами, убиравшими провод. Вперед на рекогносцировку позиции был послан Яницкий, Андреев, таким образом, оставался пешим из-за недостатка лошадей. Позиция, выбранная Яницким, оказалась неподходящей, а потому пришлось ее менять. Целый день потратили на установку телефона, связь все время прекращалась.
Днем мимо Клопиц на юг проходил Ревельский полк на смену Балтийского у деревни Заполье. Вечером был у семеновцев, штаб которых расположился в господском дворе Ронковицы, за ним в затылок по дороге Ронковицы – Терпилицы стоял мой взвод. Весь штаб был в сборе: Зайцев, Шмеман201, Эссен202, начальник конных разведчиков и Навроцкий, долго сидели, беседуя о вчерашних атаках на их полк.
На другой день поехал в Волосово для выяснения своего положения в связи с присоединением ко мне второго взвода, а также хлопотать о имуществе для батареи. Начальником правого артиллерийского участка был назначен капитан Быков, недавно захваченный с батареей советских курсантов, к нему я и думал обратиться. Тут же у станции стояла 3-я артиллерийская батарея Ревельского полка, которая по сдаче одного орудия должна была слиться с моим взводом. Узнав о моем тяжелом положении, Быков предложил мне принять лошадей и амуницию, освобождающихся после сдачи орудия. Был вызван командир взвода штабс-капитан Квятковский203, которому Быков изложил положение дела и предложил передать мне лошадей и амуницию. Квятковский никаких возражений не делал, но вскоре появился его помощник, офицер Ревельского полка штабс-капитан Садовский204, назначенный в батарею за неимением в ней офицеров. Он заявил, что, соблюдая интересы полка, он отказывается сдавать орудие, так как пушки взяты его полком, значит, ему и принадлежат. Быков заволновался, начал звонить Афанасьеву, который подтвердил приказание, но Садовский приказание не исполнил. Пришлось обратиться через Афанасьева к графу Палену, и, наконец, только после третьего приказания Садовский сдал орудие и часть амуниции. Лошадей он категорически отказался сдавать, сказав, что они безусловно принадлежат полку. Быков был в восторге, что его приказание было хоть частично выполнено, и не настаивал. Вообще он производил странное впечатление. Во время Германской войны он себя выказал храбрым офицером, имел Георгия и оружие, здесь же во всем проглядывала какая-то неуверенность, все его приказания носили характер уговора, непременно со ссылкой на старшего начальника, как будто он боялся, что его приказание будет не исполнено. Странным было его отношение к курсантам, из которых состоял захваченный недавно артиллерийский дивизион, командиром которого был Быков. Он сознавал, что они были элементом безусловно ненадежным, знал, что большинство из них тяготеет к красным, но предлагал по отношению к ним полумеры, как, например, взаимное поручительство курсантов, как будто эта мера может остановить от побега человека, нисколько не заинтересованного в судьбе остающихся, жизнь которых, как людей противных ему убеждений, не может быть ему дорога. При мне один курсант спросил его, будут ли их у белых производить в офицеры, на что, вместо замечания о неуместности такого вопроса, Быков отвечал что-то длинное и неопределенное. Назначение меня командиром батареи было еще не решено, а адъютант Быкова поручик Васильев сказал мне, что Быков хлопочет о назначении на эту должность курсового офицера капитана Свежевского205. Вообще за последнее время, после взятия батареи Петроградских советских курсантов, в армии оказалось огромное количество курсовых офицеров, старавшихся пристроиться на какую-либо должность. По их инициативе проектировалось артиллерийское училище (это при артиллерии, едва насчитывающей 6 батарей!). Эти люди не желали идти младшими офицерами в существующие батареи, а потому им нужна была хоть видимость работы. Кроме того, предполагалось разделение артиллерии на отдельные дивизионы и уничтожение названия «Псковская артиллерийская бригада», как совершенно не свойственного артиллерии. По-моему, эта мера была бесцельна и вредна. Каждая часть должна иметь свои традиции и те исторические факты, которые могут укрепить эти традиции. В данном случае название Псковской артиллерия получила как часть, возникшая во время первых формирований в Пскове. Для впоследствии формирующихся частей артиллерии это название, пожалуй, теряло свой смысл, но для старых батарей это имя надо и должно было сохранить.
В Волосове большое оживление. Здесь стоял штаб начальника правого участка полковника Ветренко (он же командир Волынского полка). Против платформы стоит только что созданный бронепоезд «Адмирал Эссен». Весь черный, с тремя орудиями и несколькими пулеметами, он производил внушительное и элегантное впечатление. Он был доморощенной конструкции – броня на нем отсутствовала и была заменена песком, насыпанным между двумя стенками. Благодаря моему близкому знакомству со старшим лейтенантом Качаловым206, работавшим в свое время в организации П.П. Дурново, мне удалось подробно осмотреть броневик. Впереди находилась платформа с рельсами и шпалами для починки пути; эта же платформа предохраняла поезд от фугасов, так как первая попадала и взрывала фугас. Дальше платформа с 3-дюймовым орудием, поставленным на деревянный полукруг, за ней вагон с вышкой для мелкокалиберного морского орудия, внутри вагона картечница, перекатываемая, в зависимости от цели, на правую или левую сторону, потом пулеметный вагон, паровоз, и в хвосте снова вагон с пулеметами. Большинство офицеров и команды были моряки, почему и терминология у них была морская: вагон для еды и жилья – кают-компания, наблюдательная вышка командира – боевая рубка, правая и левая стороны поезда – борты. Поезду было много работы по охране Волосова от красных бронепоездов, пытавшихся обстрелять станцию и подходивших со стороны Гатчина и по Мшинской ветке.
Тут же на станции суетился мой старый приятель по Выборгу Петр Николаевич Никифораки207 («Никита во фраке», как мы его называли), поступивший вольноопределяющимся в армию и назначенный ко мне в батарею. Ему было 42 года, он до революции был нотариусом в Коломне, потом участвовал в одной контрреволюционной организации, был арестован в Петрограде, просидел несколько месяцев и, при помощи нашей организации, бежал в Финляндию почти одновременно со мною. Он искренне увлекался всем, многое предпринимал, мало что кончал, так как до окончания дела, по широте своей натуры, хватался за что-либо новое. Он вбил себе в голову стать офицером, и в этом желании оказался постоянным и добился своего под самый конец борьбы на Петербургском фронте, я был в то время уже эвакуирован после ранения. Я его искренне любил за его добродушие, неиссякаемое остроумие и его милое отношение ко мне. За неимением людей, он попал в Волосово заведующим головным артиллерийским парком (хотя в артиллерии не понимал «ни уха ни рыла»), не спал ночи, волновался и, проявляя кипучую деятельность, был полезен. На нем все события нашей борьбы отражались крайне сильно, и настроение его колебалось от полного отчаяния до неудержимого восторга и надежд. Он меня встретил с восторгом и сообщил о приезде в армию моих выборгских друзей: Неведомского, Виланда и Швабе.
Вернулся в обоз батареи поздно, и на другой день рано утром был разбужен артиллерийской стрельбой. Прискакал в Клопицы и нашел Яницкого уже на другом месте, из-за обстрела он переменил наблюдательный пункт. Вообще в боевом отношении этот офицер мало меня удовлетворял, он был вял и мало интересовался своим делом, одна эта его манера перемены наблюдательного пункта вследствие огня показывала, насколько он не тверд, не говоря уже о развращающем влиянии такой системы на солдат, приучающей их бояться огня. Вскоре приехал Андреев, и мы весь день провели с ним на крыше, с которой вели наблюдение. После артиллерийского огня, долженствующего изобразить артиллерийскую подготовку, красные открыли ружейный огонь по всему фронту, но цепи не появлялись. Через полчаса ружейная стрельба прекратилась, но снова загремели пушки, загорелся дом, за ним другой, и пожар забушевал по деревне, сжигая последние дома и без того сильно пострадавших от прошлых боев Клопиц. Затем снова началась ружейная стрельба, но цепей снова не было видно. Такая инсценировка атак продолжалась еще несколько раз за этот день.