До вечера красные, не переставая, накапливались в лесу и обстреливали Сватково. Рота волынцев была выдвинута из Лип на дорогу к Сабеку, она немедленно вступила в соприкосновение с красными. Красные, по-видимому, хотели движением по левому берегу Сабы на север заставить наши части очистить Сабек. Ночь прошла тревожно, хотя красные и не появлялись перед Липами, но их ждали с минуты на минуту. Джавров отказался от мысли оборонять берег реки, и красногорцы окопались у кладбища и по дороге Липы – Сватково. Ожидался 3-й батальон (полк за несколько дней до того был развернут на три батальона). Приехали Ветренко, Хомяков, Будзилович и вместе с Джавровым и со мною пошли осматривать позиции. Впереди Лип позиция была идеальная, ключом ее было кладбище, но левый фланг уже тянулся по дороге на Сабек по густому лесу, так что подошедшему 3-му батальону волынцев пришлось окопаться прямо по дороге, чтобы иметь хоть какой-нибудь обстрел. Мы отошли версты две от Лип и подошли к окопам 7-й сотни волынцев, красных не было видно, но, по словам командира роты, они лежали недалеко в лесу. Командир волынцев требовал от красногорцев выдвижения на линию реки, но Джавров отказывался это делать, так как опыт доказал, что оборона берега малыми силами невозможна.
Воспользовавшись ротным телефоном, я по приказанию Ветренко начал пристрелку леса впереди новой позиции волынцев. Конечно, сплошной лес мешал мне видеть свои разрывы, но в этой лесистой местности мы, артиллеристы, этим мало смущались и делали переносы огня «на слух». Не успел я дать и двух выстрелов, как красные, верно услыхав мои команды (мы были у самых наших цепей), открыли невероятную ружейную трескотню. Она мешала передаче команд, кроме того, пулей был перебит телефонный провод. Наконец мне удалось пристреляться к их цепи, и тогда стрельба прекратилась. Но через несколько часов она возобновилась с новой силой и продолжалась день и ночь в продолжение двух дней. Цепи красных залегли местами в 50–60 шагах от наших сотен. Особенно тяжело приходилось 9-й сотне, на которую 12 числа красные вели атаки весь день. Против участка 9-й сотни, судя по окопчикам, лежало до 250 человек. Чтобы держать противника в почтительном расстоянии, приходилось не переставая стрелять, рота выпускала в день до 100 цинок. Весь день неугомонный Полянский балагурил и шутил, вместо уставных команд он кричал: «Батальон (вместо «рота», что делалось для устрашения красных) – даешь!» Слово «даешь» было из тех модных слов, которые появляются в среде людей, живущих общей жизнью. Часто неизвестно по какому поводу впервые сказанное, оно становится модным и начинает употребляться всеми кстати и некстати. Слово «даешь» родилось еще в Ямбургском уезде. Красные, атаковывая наши позиции, кричали: «Даешь Ямбург!», мы им во время наших атак орали: «Даешь Петроград!»
13 августа перестрелка продолжалась, но на другой день, совершенно неожиданно, она прекратилась и воцарилась полная тишина – красные отошли за Сабу. Это отступление объяснилось удачным набегом капитана Данилова на Сара-Гору, а кроме того, тяжелыми условиями, в которых красные находились все эти дни. Судя по брошенным банкам, они все дни питались исключительно овощными консервами.
Вместе с командирами батальонов 1-го и 2-го я обходил новые позиции волынцев (2-й батальон сменил красногорцев у Лип). Окопы были выдвинуты впереди дороги, чтобы обеспечить свободный проезд по ней, но самый берег пехота не занимала, на самый берег она выставила лишь секреты. Очистив наш берег реки, красные продолжали бдительно охранять свой берег. Пробираясь по кустам, слышны были их голоса и шум. Определив место заставы противника, Миронович и Васильев решили, выставив пулемет, обстрелять ее. Но эта затея окончилась очень плачевно. Двумя пулями был тяжело ранен Миронович и убит один пулеметчик, а Васильев легко задет пулей. С большим затруднением удалось вытащить Мироновича, который сильно страдал переломом кости и которому предстояла эвакуация по ужасным дорогам за 50 верст до ближайшей станции железной дороги – Гостицы.
Набег Данилова на Сара-Гору был очень характерен для партизанского образа действий. Деревня эта лежала в 8 верстах от реки Сабы к юго-востоку от Осьмина. Роты даниловцев вошли в нее под видом пополнения и для смены, с востока и с песнями. Обошли деревню лесом, у многих солдат на фуражках были красные звезды. Войдя в деревню, разошлись по ней и затеяли ссору у кухни, требуя себе обеда. Одновременно группу даниловцев проводили в избу, где жили комиссары, и [они] начали принимать участок, выяснять расположение пулеметов и т. д. Ссора у кухни из-за обеда и последовавший за этим условный выстрел служили сигналом для начала действий. Люди Данилова обезоружили комиссаров, захватили пулеметы, начали запрягать обозы и сгонять пленных. Пытавшиеся бежать красноармейцы напарывались на свою же проволоку, которой, по принятой красными системе, для обеспечения от неожиданных нападений была опоясана вокруг деревня. Убегающие нарывались на это заграждение и ловились даниловцами. Этим образом в этот день было захвачено 237 пленных, 4 пулемета и 2 кухни.
Почти одновременно с поиском Данилова отряд, составленный из 1-й роты Вятского пехотного полка (бывшая Врудская комендантская команда под начальством гвардии поручика Канапасевича), и 30 человек Конной батареи, под общей командой моего брата, совершал набег на деревню Сабицы. На участке Вятского полка была полная тишина, и все это время полк и батарея простояли в полном бездействии, зная о тяжелых боях на нашем участке, начальник дивизии вполне одобрил план этого набега, могущего отвлечь красных от сабского фронта. Деревня Сабицы была расположена в 30 верстах в тылу красных, проводниками отряда были братья Родионовы, крестьяне из деревни Мужич. Пройдя лесом до деревни, мой брат атаковал Сабицы с юга. Неожиданность атаки была полная, и южную часть деревни до реки удалось очистить без сопротивления, лишь на северной окраине кучка красных пыталась обороняться и выставила пулемет, но и это сопротивление было сломлено. Потери были – один убитый офицер Конной батареи, прапорщик Дмитриев, уроженец деревни Сабицы, умерший в своем же доме. Захватив 40 пленных, пулеметы, кухни и обоз, отряд благополучно вернулся обратно. Во время набега был убит ротный комиссар, кроме того, около деревни Сяберо были пойманы 3 человека местного коммунистического отряда. Эти два набега – яркие примеры того, какое огромное значение могут сыграть удачные партизанские действия. Благодаря им на нашем участке противник отказался продолжать свои наступательные попытки. Более недели на фронте царила полная тишина.
17-го Ревельский полк был сменен Красногорским и ушел на участок 1-й дивизии южнее озера Самро. Благодаря этой перегруппировке мне пришлось снова дробить батарею. 2-й взвод с Лионом и Андреевым перешел в Новоселье для обороны участка у Осьмина. Наступившее на фронте затишье было для нас не менее опасно, чем попытки наступления красных. При стоянии на месте и несении службы в окопах было еще труднее удерживать наших босоногих и раздетых солдат от побегов – в движении и боях людям было некогда особенно вдумываться в свое положение. Все больше и больше чувствовалась необходимость в удачных наступательных действиях, дабы поддержать в солдатах пошатнувшуюся веру в успех нашего дела. Наступление, по-видимому, предполагалось в районе Пскова, где наши части продолжали двигаться вперед и подходили к Порхову и Острову.
На некоторых участках, как последствие долгого стояния на месте, появились сношения с красными, выразившиеся в меновой торговле хлеба на махорку. У красногорцев однажды у моста в Осьмине произошел целый политический диспут, окончившийся победой наших. С красной стороны выступали бригадный и полковой комиссары, но ни один красноармеец не был допущен на берег, с нашей же стороны, кроме офицеров, высыпали все солдаты. На все слова комиссаров, доказывающих правоту их дела, наши солдаты отвечали, что они все были под их властью и что второй раз их на это не заманишь. В данном случае этот инцидент был вполне безобидный, но допущение такого общения, по-моему, было опасно, так как оно было первым шагом к братанию со всеми его деморализующими последствиями для армии. Опять же, это явление в гражданскую борьбу просто дико. Непременным, казалось, элементом всякой гражданской войны должна была быть непримиримая вражда сторон, здесь же этого не было. Наш доброволец не питал к красноармейцу вражды и считал естественным, что тот подчиняется и служит мобилизовавшим его коммунистам. «Коммунист другое дело, его надо вешать, а красноармеец, он что, он ведь мобилизованный!» Как будто этот «мобилизованный» не имеет собственной воли. Опять эта инертность, эта как будто жажда быть в подчинении. Исторический призыв варягов: «Придите и владейте нами…» – и в то же время, при ослаблении власти, – бунт. Как все это горько!
Во время этого затишья на батарею приезжал начальник артиллерии корпуса полковник Сулковский. В первое же свое посещение батареи он произвел на меня отрицательное впечатление. Казенный, узкий и совершенно не «полевой» офицер, он совершенно не понимал обстановки, в которой приходилось нам работать. Никакой пользы от его посещения для батареи не было. Проверив работу номеров у орудий, он посоветовал почаще заниматься парком, не подумав о том, совместимо ли это с боевой работой в данной обстановке. Когда я его повез в Сватково впереди линии наших окопов, он заявил мне, что он не сторонник безумной смелости. Из людей батареи он обласкал лишь одного курсанта, назвав его своим «однокашником» по Константиновскому училищу; через несколько дней этот «однокашник» бежал к красным, унеся с собой панораму с орудия. Далее, на мое требование об удовлетворении сапогами в первую очередь батареи, как строевой части, он мне сказал, что в тылу они тоже нужны, так, например, разгрузчики в Нарве все ходят босиком. Он очень удивился, когда я ему ответил, что требую сапоги не из-за гуманитарных соображений, а лишь потому, что отсутствие сапог на фронте может быть причиной побега солдат, в тылу же побег почти невозможен, а потому разгрузчики могут посидеть и без сапог.