В это время, совершенно неожиданно для нас, в Пскове развернулись тяжелые события. После успешного наступления наши части вдруг начали отступать и 25 числа оставили город. В то же время генерал Арсеньев, командующий корпусом, был заменен в этой должности Булак-Балаховичем, но затем последний был арестован и снова назначен Арсеньев. Как мы узнали, под Псковом произошло следующее. После занятия Пскова эстонцами и вступления в него отрядов Балаховича власть в городе перешла в его руки. При этом режим, установившийся в городе, мало чем отличался от большевистского, разве лишь тем, что все грабежи, вымогательства и казни делались как бы во имя искоренения большевистских элементов. Многие представители богатого купечества, обвиненные в большевизме, сажались в тюрьму и выпускались лишь после выплаты известного куша. Выдавая своим помощникам незаполненные реквизиционные бланки, Балахович допускал производство самочинных реквизиций и таким образом, грабя сам, давал и другим возможность обогатиться. С назначением генерала Арсеньева командиром 2-го корпуса, между его штабом, пытавшимся прекратить все эти безобразия, и Балаховичем началась борьба. Арсеньев был человеком, мало приспособленным к такого рода борьбе. Лично храбрый и способный военный, он ненавидел интриги и политику и, в отличие от Балаховича, не показывался повсюду с блестящей свитой и не плел сети интриг. В конце концов Балаховичу удалось убедить эстонское командование и некоторых русских левых деятелей, что он единственный человек, способный командовать белыми силами под Псковом. У него состоялось соглашение с эстонцами, части которых неожиданно стали отступать, уверяя, что красные надвигаются крупными силами, за ними принуждены были отступить и наши части, которые все время доносили, что на их участках все спокойно, так же как и на соседних эстонских. Перебежчики же от красных в один голос сообщали, что красным войскам был отдан приказ очистить Порхов, когда вдруг пришло известие, что белые пропали с фронта и их пришлось искать целых три дня.
Вся комедия должна была доказать неспособность генерала Арсеньева командовать корпусом и заставить высшее командование назначить его заместителем Балаховича. После этого части должны были снова перейти в наступление и на примере доказать целесообразность этой смены командования. Во время пребывания генерала Юденича в Ревеле генерал Гоф настоял на замене Арсеньева Балаховичем. Поддержанный левыми общественными деятелями, которые были по сердцу английским представителям, Балахович казался Гофу истинным демократическим начальником, единственно способным поднять весь край на борьбу с коммунистами во имя демократии. Приказ пришел во Псков во время отсутствия генерала Арсеньева, но его начальник штаба генерал-майор барон Велио (барон Владимир Иванович Велио, л. – гв. Конной артиллерии) все же был принужден передать дела полковнику Стоякину, исполняющему обязанности начальника штаба Булак-Балаховича. По возвращении Юденича в Нарву состоялось совещание командиров корпусов и некоторых начальников дивизий. На этом совещании, по требованию собравшихся генералов, Юденич решил арестовать Балаховича, но сам отдать приказ не решился, так что посланный для выполнения этого решения полковник Перемикин приехал в Псков, снабженный лишь приказанием, написанным на листке полевой книжки, за подписью генерала Родзянко, в котором полковнику Перемикину предписывалось, по приказанию Главнокомандующего, арестовать генерала Булак-Балаховича и всех его приближенных. Талабский, Семеновский и Конно-Егерский полки посланы были под видом подкреплений в Псков. Немедленно по вступлении Талабского полка в город начались аресты по указанию барона Велио. Сам Балахович и чины его штаба были арестованы без всяких затруднений, но вслед за тем Балахович ускользнул из-под надзора и бежал к эстонцам, которыми он был принят с распростертыми объятиями. Бегство Булака случилось исключительно по вине Перемикина, который, вместо того чтобы его арестовать, взял с него лишь честное слово, что он не покинет своей комнаты. Приставленному же к нему графу Шувалову (Павлику) было лишь отдано приказание присутствовать при всех разговорах Балаховича. При этом Перемикин даже обещал Балаховичу дать ему возможность проститься с полками. Этим обстоятельством Булак и воспользовался, он вышел из дома и, объехав полки, скрылся у эстонцев. Вся эта история мало отразилась у нас, но красные в связи с неожиданным нашим отходом из-под Пскова сочли эти события за первые признаки разложения нашей армии, о чем они и писали в своих газетах.
Почти одновременно началось наступление красных на нашем участке фронта. Целью своего продвижения они поставили занятие Гдова, единственного оставшегося в наших руках города.
25-го числа началось оживление на фронте к югу от Осьмина. Красные начали теснить расположение даниловцев и 26-го перешли на левый берег Сабы южнее Псоеди (не родилось ли это название из басни о том, как «самряки» собаку съели?), но благодаря стойкости даниловцев, переименованных к этому времени в Темницкий батальон, и удачной стрельбе моего 2-го взвода, дальше им продвинуться не удалось. Ожидался со дня на день наш контрудар в Лужском направлении, ждали лишь прибытия и подхода на фронт тяжелой артиллерии, прибывшей из Англии. Наступление должны были вести волынцы, почему они 27-го числа были сменены у Лип Уральским полком. Красные продолжали яростные атаки на Псоеди, и им удалось оттеснить даниловцев из этой деревни на Чудиново. Атаки эти поддерживались ураганным огнем артиллерии, сосредоточенной против Осьмина. После одного из таких обстрелов мне предложили посмотреть в старой церкви, построенной Петром Великим, чудесный случай сохранения одного из образов от красной ярости. Коммунисты весь день обстреливали церкви (их было в селе две: старая и новая), считая, что в них скрывается наш артиллерийский наблюдатель. Восточный фас церкви был весь изрешечен шрапнелью, были разрывы и внутри храма. Одна шрапнельная пуля пробила стекло, предохранявшее старую икону, вделанную в киот. Сила удара была такова, что пуля проделала лишь небольшое отверстие в стекле, но, не задев иконы, упала к ногам изображенного на ней святого.
По заведенной нами системе офицерам батареи приходилось содержать наблюдательные пункты, что обусловливалось обширностью участков, в пехотных цепях и пользоваться пехотной связью. Нормально таких наблюдательных пунктов было несколько, и приходилось перебегать от одного к другому. Лион великолепно справлялся со своей задачей, и работа его за эти дни во многом способствовала установившейся доброй репутации батареи. Особенно труден был день 28 августа, когда с 6 часов утра и до 5 вечера пришлось отразить до 4 атак красных на Чудиново и Осьмино. В этот день был легко ранен прапорщик Андреев (вторично) и разведчик Семенов. Отход взвода был крайне рискованный, так как после занятия Чудинова красными цепи красногорцев и наш наблюдательный пункт отходили под фланговым обстрелом. 2-й взвод и здесь показал себя молодцами, до последней возможности не прекращал огня и отходил под пулями наседавшего противника.
Утром 28-го, в момент, когда я садился верхом, чтобы ехать на помощь Лиону, получил приказание перейти с 1-м взводом в распоряжение капитана Данилова. Выехав вперед, я в Ожеве узнал о какой-то нашей неудаче, местные жители говорили, что наши части отступили в районе Соколки – Переволоки, – там стоял Вятский полк и Конная батарея. Весьма слабые в боевом отношении вятцы не выдержали напора красных и спешно отошли в Любитово, где я нашел и моего брата, от которого я узнал обстановку. Сбив Вятский полк и заняв Рель, красные, видимо, продолжали свое наступление на Песье, стараясь глубоким обходом южнее озера Самро перерезать наши тыловые пути. Сосредоточенный было в районе Любитова Волынский полк был спешно отправлен в Дретно, чтобы обеспечить тыл дивизии. Цепи даниловцев окопались по гребню высокого холма к востоку от деревни Залустижье, красные занимали кусты в 600 шагах впереди. Меня поразила бдительность противника и меткость его стрельбы – стоило высунуться из окопа, чтобы немедленно открывалась стрельба. Было уже несколько раненых и убитых. Положение было напряженное, с левого фланга приходили донесения о непрекращающихся атаках и замечалось накопление красных. По словам Данилова, против него был 11-й коммунистический стрелковый полк. Около 5 часов фронт даниловцев на дороге Залустижье – Чудиново был прорван, и приказано было отходить. К этому времени огонь противника усилился до предела, кроме того, 50 человек людей Данилова, выбранных им из пленных в Сара-Горе, перешли к красным и, не покидая окопов, начали стрелять по своим. Выехав уже из деревни, я вдруг вспомнил, что забыл в избе, где мы сидели, свою карту. Пришлось возвращаться, и я на своей шкуре испытал силу огня, под которым пришлось отступать Темницкому батальону. Карта в то время была весьма ценная вещь, в них чувствовался сильный недостаток, так как тогда еще не появились «самогонки», как в армии называли карты, отлитографированные при штабе армии.
К вечеру части отошли к Ожеву, вследствие этого отошли и красногорцы из Осьмина и уральцы из Лип. Согласно приказа по дивизии, линия обороны намечалась: озеро Самро – Подлисье – Пекинский погост – Тарасова Гора – Ганежи – Дубки, три последние деревни занимали уральцы. Оба взвода стали у деревни Кошелевицы, но на другой же день один из моих взводов был выделен к подошедшим эскадрону и одной роте ливенцев, которые были брошены навстречу наступающей южнее Самро обходной колонне красных.
Первый день прошел сравнительно спокойно, противник, по-видимому, ждал результатов действий своей обходной колонны. На следующий день я был послан на участок Уральского полка, который совместно с Вятским должен был занять деревню Дубы, оставленную уральцами. Этой операцией Ветренко хотел создать угрозу правому флангу наступающей группы противника и отвлечь его от главного направления. Штаб уральцев стоял в Замошье, командовал полком подполковник Рентельн (л. – гв. Конного полка). От позиций рот штаб был отделен непроходимым болотом, для обхода которого приходилось ехать сначала на Осьминские Полоски и, не доезжая версты, следовать по восточному краю болота. Поставив взвод у Сруитина, я вместе с Квятковским поехал в Ган ежи. Бесконечная связь, огибающая болото, затрудняла стрельбу, но все же нам удалось пристреляться к Дубам и подготовить атаку пехоты, которая заняла деревню, захватив пулеметы и пленных. Одновременно с нашим контрударом красные вели атаки на центр нашего участка около Передников и на Подлисье, пытаясь сбить волынцев, выйти на Поречье – Овсищи и затем перерезать наш единственный путь отступления. Два дня мы простояли сравнительно спокойно, изредка отражая слабые атаки красных, немилосердно сжигавших занятые нами деревни. Наша попытка, развивая успех у деревни Дубы, продвинуться на Липы не удалась – встреченные сильным огнем у дороги Липы – Ганежи, вятцы бежали, увлекая за собой уральцев. День 3 сентября чуть не окончился для нас катастрофой. Вятский полк, не выдержав внезапно атаки красных у Дубов, бежал. Их единственный путь отступления был на Ганежи, то есть вдоль фронта, что они и сделали.