Назначенное на рассвете выступление началось лишь около 8 часов, так что до Лошева мы добрались лишь к полудню. Там был сосредоточен весь отряд. Меня дружески встретили офицеры 3-го батальона волынцев: «Пришла наша артиллерия, теперь можно двигаться!» Новый командир батальона капитан Павловский229, весь искалеченный еще в последнюю войну, просидел около полугода в псковской тюрьме. Он просит меня поддержать его в бою, меня трогает и дружеская встреча, и доверие пехоты. Мой старый знакомый по Мокрой Ледине Успенский повел меня показать вчерашних пленных – все мальчишки 17–18 лет, низкорослые, с тупоумным видом, свойственным новобранцам, жевали выданный им белый хлеб, рядом валялись шкуры сушеной воблы, составляющей основное питание красноармейца. «Вы посмотрите, – говорил Успенский, – совсем дети, когда мы вчера бросились в атаку, все с головой забились в окоп. Мои молодцы за ноги их оттуда тащили, а они плачут и просят: «Дяденька, не бей!» – прямо потеха».
Привели проводников, местных крестьян, тут же подошли братья Родионовы из Мужича, и началось совещание. Дорога на Житковицы из Лосева действительно существовала, но переправа через речку Черную у Козьего брода оказалась совершенно непроходимой: «Да там никто и не ездит, только бабы за ягодами ходят, для того жердочка положена, а вы туда с повозками и пушками собрались!» Пришлось выбирать другую дорогу, а именно вдоль озера Горнешного, которая выходила на дорогу Завердужье – Горнешное – Пажино – Житковицы в полуторах верстах от Жилого Горнешного, которое было не в 15 верстах, а в 30 в тылу у красных. Выбора не было, а потому пришлось идти этой дорогой. Я осветил моим офицерам положение и указал им держаться ближе к орудиям, так как я сам буду следовать за пехотной разведкой. Начиналась местность, покрытая малопроходимым лесом и болотами, могли встретиться всякие неожиданности, дорога, по которой нам придется идти, единственная, а потому надо по ней пробиваться во что бы то ни стало.
Лишь около двух часов выступили дальше. Сначала сносная дорога вскоре испортилась и пошла горелым лесом, то поднимаясь, то спускаясь с крутых песчаных бугров. Не успели мы пройти и 7 верст, как авангард остановился. Волынцы обнаружили сильную заставу красных, расположенную так близко от поворота дороги на Пажино, что пройти отряду мимо нее и не быть ею замеченным было невозможно.
Приходилось ее сбить. Со свойственной волынцам медлительностью повели разведку, ища удобного места, чтобы обойти противника, атака в лоб окопавшейся заставы могла обойтись дорого. Но окопы красных упирались флангами в озера, обход их был немыслим, оставалась лишь атака в лоб. Бельдюгин, не желая обнаруживать в своем отряде присутствие артиллерии, запретил мне стрелять.
На бугре у дороги, поперек которой лежали наши цепи, завязавшие перестрелку с заставой, был большой камень-валун, под прикрытием которого собрались Павловский, Успенский и я. Несмотря на огонь наших пулеметов, красные держались крепко и, казалось, не собирались легко уступить свою позицию. В то же время осеннее солнце уже клонилось к закату, а ночевка в лесу в непосредственной близости противника мало кому улыбалась, а мне с моими пушками и подавно. «Хоть бы вы постарались их сбить, а то так мы еще долго пропутаемся», – говорил мне Успенский. «Так при вас же полковник запретил мне стрелять», – возражал я. «Но не ночевать же так!» – «Знаете что, – сказал я, – несмотря на запрет, все же думаю стрельнуть, авось собьем красных, а если удастся – победителей не судят». Со всех ног Званцов, который неизменно находился при мне, побежал передать мое приказание, и скоро у камня появился мой телефонист с аппаратом и катушкой провода. Чтобы перекидывать снаряды через деревья на такой близкой дистанции, пушки пришлось вкатить на бугор. Гулко, отдаваясь эхом по лесу, прозвучал первый выстрел. Вторая, уже взводная, очередь легла над окопами. Я скомандовал беглый огонь, и гранаты, поднимая фонтаны песка, с треском взрывали окопы красных. «Браво, здорово! – кричал Успенский. – Ура, вперед, ура-а-а!» Он и за ним вся рота бросились в атаку. Оставив телефон за камнем, я с разведчиками и телефонистами побежал за ними. Огонь сначала усилился, но затем разом затих, и, когда я, путаясь в валежнике и траве, добежал до окопа красных, там уже хозяйничали люди 9-й сотни. Было захвачено 14 пленных, которые под конвоем моих разведчиков были отправлены к начальнику отряда. К этому времени уже окончательно стемнело, а потому Бельдюгин решил тут же и ночевать.
Разложив костры, отряд как шел, так и лег по сторонам дороги. В 3 часа пошел дождь, основательно нас промочивший. Начиналась осень.
В 6 часов утра мы уже двинулись дальше. По узкой лесной дороге, еле намеченной колеями, наша колонна медленно углублялась в лес. Со Званцовым и двумя своими разведчиками я присоединился к авангарду нашего отряда. Пройдя верст 5, мы начали приближаться к дороге Горнешное – Пажино – Житковицы, когда разведчики пехоты остановились и шепотом сообщили о замеченном ими обозе красных. Мы притаились в кустах. Вскоре наши разведчики появились, ведя две крестьянские повозки, нагруженные, как оказалось, скарбом канцелярии 163-го пехотного красного полка. Привели и двух пленных. Один из них, уже пожилой мужчина, с виду из мещан, весь трясясь, клялся, что единственным его побуждением для поступления в Красную армию был голод, другой, мальчишка лет 16, был сыном латыша, командующего одной из рот 163-й полка. Они сообщили, что в 100 саженях в сторону Горнешного находится застава красных, чтобы сбить ее цепь, 9-я сотня волынцев двинулась по густым еловым зарослям. Вскоре крики «Ура!» показали, что застава сбита. Вышли на дорогу, вдоль которой шел телефонный провод, мы немедленно в него включились. Слышался разговор красных комиссаров. Отдавались распоряжения. Из разговора выяснилось, что один батальон 163-го полка на заре был выслан в Пажино. Один из комиссаров жаловался другому: «Никогда не угадаешь, откуда может появиться эта сволочь, – вчера их разведка появилась у Сяберо – Подледье». – «У вас [есть] связь с Горнешным?» – справлялся комиссар из штаба. «Телефон проведен, – отвечали из Пажина, – но сейчас опять не работает». Наш телефонист покатывался со смеху, давая нам послушать этот разговор. «Господин капитан, – упрашивал Павловского наш телефонист, – разрешите вызвать их телефониста из Пажина. Скажу ему, чтобы шел линию проверять с аппаратом, а то у нас всего одна станция». Получив разрешение, он вызывает красных: «Пажино, Пажино, 1-й батальон, что вы, спите, что ли? Мы здесь с ног сбиваемся, а вы там с бабами возитесь. Пошлите проверку с аппаратом по линии!» Красные обещают выслать. Действительно, вскоре разведчики предупреждают, что появился человек на дороге, оказался красным телефонистом, его хватают и заставляют, назвав себя, требовать высылки еще одного телефона и провода.
Двигаемся дальше, выставив заслон в сторону Горнешного. Теперь и спереди, и сзади у нас красные. Находиться с пушками в таком положении невесело, так как боковых дорог до самого Пажина нет и удрать в случае чего некуда. Но не успели пройти и версту, как навстречу нам появились три повозки с ранеными. «Куда едете?» – спрашиваем. «В Лугу». – «Врешь, – смеются солдаты, – в Гдов!» Повозки заворачивают оглобли и едут с нами. Двинулись дальше, но вскоре снова остановка – проваливаясь в грязь, медленно шла местная крестьянская двуколка и трое солдат, – это вызванные по телефону телефонисты с аппаратами и проводом. «Стой, бросай винтовки!» – кричит им разведчик головного дозора. «Брось дурачиться», – отвечает красный. «Да я же белый». – «Убирайся, полно дурака валять!» – «А это видел?» – из кармана разведчика появляется кокарда. Бледный и трясущийся красный бросает винтовку. «Чисто сработано», – говорит он. В повозке два аппарата и катушки с проводом. Дальше захватываем артельщика, который сообщает, что ротам только что выданы продукты и люди заняты приготовлением обеда, ничего не подозревая. Под самой деревней ловят конного разведчика, высланного батальонным командиром для немедленного восстановления связи с Горнешным. Настроение солдат, несмотря на непрекращающийся дождь, который уже насквозь пропитал шинели, бодрое и веселое.
Подходим к Пажину. 9-я сотня волынцев атакует справа от деревни, 7-я – слева. Я со Званцовым и моими разведчиками становлюсь левее 7-й сотни. Окопы, окружающие деревню, кажутся пустыми. Притаившись, наблюдаем: вот из соломенного шалаша выходит красноармеец, осматривается и, по-видимому, теряя надежду на прекращение дождя, снова залезает в убежище. Мы со Званцовым намечаем себе целью эти окопы, предполагая, что часовой охраняет пулемет. Но вот справа из 9-й сотни кто-то крикнул «Ура!» – и, подхватывая этот крик, люди бегут, изредка останавливаясь, и, приложившись, стреляют. По размокшему полю с криком: «Даешь! даешь! ура!!» – сотни подбегают к деревне, из которой в панике, бросая винтовки и пулеметы, оставив в наших руках обоз, бегут красные. Галопом проносится табун крестьянских лошадей. Деревня пуста, все жители попрятались в подполье. Выбежав на противоположную окраину деревни, видно, как по болотистому выгону, пытаясь укрыться в лес, бегут красные. Вспомнив, что в корпусе я имел знак «За отличную стрельбу», пытаюсь подстрелить бегущих. Одного как будто ранил. Наши преследуют красных, наши пули, ударяясь в болоте, дают мокрые всплески. Подбегая к окопу, вижу торчащие из него ноги, подхожу с криком: «Вылезай!» Весь выпачканный глиной, поднимается местный крестьянин: «Ваше высокоблагородие, я ведь только веял. Ей-богу, я не красный!»
В деревне оставлен обоз, захвачено 4 пулемета. Мне удалось взять целую повозку с разным добром: 40 пар белья, сапоги, шинели, сахар и табак. Все это отправляю на взвод. Тут же я нашел дневник красноармейца, выдержки из которого я уже приводил. Захваченные документы, приказы и газеты очень интересны. В газетах чувствуется сильная тревога относительно положения на Южном фронте, в приказах заметна новая нотка, касающаяся роли командного состава, власть которого расширяется, предписывается дисциплина огня, пленные рассказывают, что коммунисты подбирают всякий брошенный патрон, по-видимому, в случае продолжения войны коммунисты боятся остаться без патронов. В связи с докладом Троцкого, будто бы заявившего, что к весне боевые запасы Совдепии истощатся, интересно было отметить малейший намек, подтверждающий такое заявление. Новые прокламации были тоже небезынтересны – впервые они были обращены к белому офицерству с призывом служить Советам. Это вместо воззваний, обращенных исключительно к солдатам, предлагавших выдавать своих офицеров по расценке 5000 рублей за каждого, 10 000 – за генерала, 50 000 – за Родзянко и Юденича. Офицеру в случае перехода предлагалась полная амнистия и обеспечивалось место в рядах Красной армии. Этот момент можно считать началом той великой провокации, которой большевики, будто бы отступая от своей прежней системы террора, пытались заманить к себе необходимую им интеллигенцию. Но наряду с этим «Красная газета», как всегда, была насыщена потоками брани против «буржуев». От этого они, конечно, не могли отказаться, это была основа их системы – классовой злобой поддерживать революционный пыл демократии и, непрестанно указывая им разные объекты для ненависти, держать ее в постоянном напряжении, зная, что перерыв может дать возможность опомниться. В отделе «Красной Каланчи» приводилось стихотворение Демьяна Бедного, где выводилась родословная Юденича от Иуды Предателя. «И от этого Иуды Иуденичи пошли», – заканчивалось это произведение «гениального» советского стихоплета.