Уже стемнело, когда мы двинулись. Легкий морозец поверхностно затянул грязь, так что, пока мы шли берегом, дорога была отличная, но зато дальше наше мучение возобновилось, особенно трудны были переправы через речки, как Кемка и другие.
Около часа ночи остановились – надо было дать передохнуть людям и лошадям. Развели костры, и люди легли прямо на землю, я лег тоже. Пошел снег, и, когда встали, все было бело, кроме мест, где лежали люди. Начало чуть-чуть брезжить, когда мы двинулись дальше, оказалось, что пройденная нами дорога была отлична по сравнению с той частью, которую нам предстояло пройти. Широкая просека, по которой мы шли, представляла собой сплошную кашу разбитой и разъезженной грязи. Лошади вязли по колено, повозки останавливались, в орудия приходилось местами впрягать по десять лошадей и с помощью роты солдат протаскивать через особо трудные места. Вскоре увидали брошенную телегу, принадлежащую двум ротам даниловцев, ушедших вперед с задачею перерезать Мшинскую ветку и Варшавскую дорогу. К довершению всех бед, из расспросов проводника выяснили, что наша дорога нас не выведет на станцию Мшинская, а к охотничьему дому в четырех верстах южнее станции.
С только что вернувшимся из госпиталя Жадимеровским, у которого рука хотя и зажила, но оставалась почти парализованной, мы шли во главе батальона с его командиром штабс-капитаном Рождественским. Не дойдя три четверти версты до железной дороги, наши разведчики неожиданно наткнулись на пост красных, которые быстро отступили, но, засев в окопах у охотничьего дома и поддерживаемые огнем бронепоезда, открыли огонь. Красноармейцы упорно оборонялись, для их сбития потребовалась высылка в цепь всех рот. Одновременно с сильным пулеметным огнем бронепоезд открыл огонь из трехдюймового орудия, снаряды которого ложились около вылезающей из грязи батареи. Положение моих пушек было не из приятных – об отходе нечего было и думать, даже остановиться не было возможности, так как орудие могло затянуть в трясину. Мы переглянулись с Даниловым и поняли друг друга. Я приказал взводу продолжать движение вперед, но действовать пушки не могли, так как нас окружал высокий строевой лес. Выслушав доклад Рождественского об отправке в обход 4-й роты, Данилов приказал остальным ротам усилить огонь и готовиться к атаке.
Минуты тянулись для меня часами, где-то на юге слышна была артиллерийская стрельба, я понимал, что мое единственное спасение было присутствие здесь Данилова.
Не успела пешая связь передать приказание Данилова, как слева раскатилось по лесу до обходной роты. «Выдвигайте ваши орудия, – сказал Данилов, – придется обороняться против броневика». Передав приказание батарее, я побежал к железной дороге. Наши цепи подходили к ней. Кто-то крикнул: «Броневик», и все залегли, но тревога оказалась ложной. Я кричал: «Передавайте по цепи: артиллерия, вперед» – и вот из леса шагом показалось орудие, тщетно ездовые нахлестывали измученных лошадей, стараясь перевести их на рысь, кони, качаясь, еле-еле передвигали ноги. Вместе с цепями орудие выехало на полотно и снялось с передка на переезде. Я влез на крышу сторожки: «Прямой наводкой по дыму броневика» – и номера быстро начали наводить орудие. После нескольких моих выстрелов дым зашевелился. «Сюда идет!» – крикнул кто-то испуганно, но дым не приближался, а удалялся. «Уходит! – уже радостно кричали солдаты. – Даешь Петроград!» Пехота помогала нам, подносили снаряды, и одна за другой наши гранаты летели к красным. Как мне рассказывал начальник станции Мшинская, красные были уверены, что у нас появился бронепоезд, так как, зная состояние дороги, никак не могли поверить, чтобы артиллерия подошла со стороны Бежан.
Выслав связь навстречу идущим от Преображенской волынцам, мы прямо по полотну двинулись к Мшинской. К несчастью, высланные в глубокий обход роты даниловцев не попали вовремя, не взорвали полотна, и красный броневик успел удрать. Включившись в сеть телефона, начали подслушивать разговоры красных: выяснили, что приказано спешно эвакуировать все станции; комиссары жаловались на отсутствие связи и неустойчивость красноармейских частей. Единственными надежными были коммунистические части и отряд еврея Кроля, который был против нас и которого чуть не захватили при его отходе от Мшинской. Почти все взятые нами в этот день пленные были расстреляны, правда, большинство были евреи или рабочие, мало внушающие к себе доверие. Расстрелы у Данилова происходили быстро и безболезненно для жертвы. Обыкновенно приговоренному и не говорили, с каким намерением его отводят в сторону, а выражение «отправить в штаб Урицкого» было им неизвестно. Отойдя несколько шагов, он получал 3 пули в спину и неожиданно для себя отправлялся на тот свет. Обыкновенно части предпочитали производить расстрелы тут же на месте. Выясненный опросом свидетелей коммунист расстреливался немедленно. В этом сказывалось чувство озлобления, которое все больше росло и с усилением террора большевиков укреплялось во всех антикоммунистических элементах. Расстрел коммуниста – была месть за тех, кто был зверски замучен и казнен его единомышленниками. Как мог иначе рассуждать и поступать крестьянин, разоренный красными и семья которого часто целиком перебита или рассеяна. Припоминаю разговор, слышанный при вступлении наших войск в только что занятую деревню. «Где отец?» – спрашивает солдат-белогвардеец у остававшихся при красных стариков. «Расстрелян». – «А брат?» – «Тоже». – «Жена где?» – «Вместе с матерью в Лугу увезена, говорили, тоже расстреляны». Молчание. «Ну а дом?» – «Сам увидишь». Дом был сожжен. Что делать такому человеку, как не мстить. В батарее брата был солдат по фамилии Гран, брат которого, большевик, выдал отца и родного брата коммунистам. У этого Грана было одно желание, как можно больше уничтожить красных, и действительно, он не пропускал ни одного расстрела и постепенно зверел. Раз, осенью, порученного ему для отвода в штаб коммуниста он за шею петлей привязал к седлу и три версты волочил по пахоте своего врага. Интеллигентные люди поначалу сдерживались, но вскоре, под влиянием обстановки, взгляд на ценность чужой жизни менялся, и убеждение, что «одним коммунистом меньше – свободнее на свете жить» заставляло разрешать вопрос в сторону расстрела. Да, по правде сказать, как может относиться человек к людям, единомышленники которых расстреляли всю семью. Кроме того, еще одно обстоятельство заставляло расстреливать в частях – это была известная нам мягкость тыловых учреждений, которые, в погоне за высшей справедливостью, миловали заведомых преступников. Примером может служить дело пособников Балаховича, дело которых рассматривалось без конца, пока они все [не] удрали в Эстонию. В результате все сроки, когда их казнь могла произвести впечатление, были упущены, и, кроме Стоякина, убитого «при попытке бежать», никто из них не пострадал. Эта бюрократическая формалистика и влияние на эти дела властелинов тыла, «общественных деятелей», заставляла прибегать к симуляции попытки бежать или расстрелу тут же на месте. Наравне с коммунистами, нерасположением солдат пользовались евреи. Хотя в армии и были случаи службы евреев добровольцами, но случаи эти были крайне редки, я лично знаю лишь один. За кровавые дела своих соплеменников Троцкого, Зиновьева и комиссаров при карательных отрядах платились изредка попадавшиеся среди пленных евреи. Особенно их не любил Данилов. Под Мшинской против нас действовал еврейский отряд Кроля, и среди пленных были евреи. «Русский?» – спрашивает Данилов. «Русский». – «Какой губернии?» – «Гомельской» (?) – «А ну-ка, перекрестись». Молчание. «Уж я сознаюсь вам, вашеблагородие, я жид». – «Ну, ступай. К Урицкому», – тихо прибавляет он, обращаясь к конвойному.
Одновременно с занятием Мшинской, волынцы заняли Преображенскую, после чего красногорцы дошли до города Луги, который заняли почти без боя и передали его частям 1-й дивизии. Этим заканчивался период боев, выведших нас из глухих лесов Гдовского уезда на подступы к С.-Петербургу. Началась последняя фаза боев нашей армии с захватившими нашу родину коммунистами.
Наконец мы выбрались из болот, лесов и трясин, наконец прекратились мучения наших лошадей и люди смогут больше не месить грязь по колено, наконец наше наступление будет разворачиваться по шоссе. Хотя в каждом мускуле чувствовалась усталость, дух был бодр, и порыв наш не ослабевал. Еще предстоял прорыв укрепленной полосы перед Гатчиной, построение которой было начато еще во время войны с Германией и которая руками согнанного большевиками населения заканчивалась в 1918 году, когда ожидалось наступление германской армии на Петроград. Уверенность в занятии бывшей столицы Российской империи росла с каждым нашим успехом. Мои офицеры спрашивали меня, будут ли даваться отпуска после вступления в город, у каждого были или родные, или друзья, которых надо было посетить. Я предложил им жребием установить очередь. У меня лично не было полной уверенности в конечном нашем успехе, но я об этом, конечно, молчал. Необеспеченность нашего правого фланга и тыла частей, наступающих на город в северо-восточном направлении, была очевидна. Наше наступление было больше похоже на набег, чем на продуманное наступление. Но все же я верил, что Господь Бог даст мне и моей жене радость найти нашу семью и освободить ее из-под власти коммунистов.
Приказ по дивизии от 13 октября начинался так: «Противник в беспорядке отходит по всему фронту при малейшем нашем натиске. Лужская группа красных отходит на Новгород. Части 2-й красной дивизии отходят на Гатчину…» Волосово уже было занято нашей 2-й дивизией. Чтобы в полной мере развить наш успех, приказывалось: 12-му Темницкому полку, 1-й сотне ударной танковой сотни (личная пешая сотня генерала Родзянко, под командой ротмистра Арчаулова), 1-й легкой батарее (2 орудия) выступить в 5 часов утра и к вечеру 14 октября дойти до линии Рождественно – Сиверская. Главным силам: 11-му Вятскому, 53-му Волынскому, Конной батарее, Тяжелой батарее, взводу Легкой батареи и 1-му батальону Красногорского полка к вечеру того же дня дойти до линии Порушино – Торезево – Остров. Арьергард – красногорцы. Как видно, никакого намека на движение в направлении Н