Пошли опушкой леса и дошли до самой деревни. Недолго думая командир отдает приказ открыть стрельбу по деревне из винтовок и по очереди из пулеметов. Когда мы открыли стрельбу по деревне слева, то наш стрелковый одновременно открыл стрельбу по деревне справа. Красные не знают, откуда обороняться, но наш стрелковый дивизион через озеро наступать не мог, а потому им – красным – надо было обратить главное внимание на нас, а пока они обращали внимание, мы по цепи получили приказание: в атаку! Ура! До деревни было идти полем шагов 300. Вышли на открытое поле, и со стороны красных открылся слабый ружейный огонь. Мы на ходу стреляем из винтовок и бросаем гранаты. Мы уже подходим близко к деревне, как вдруг с правого конца деревни застрочил по нас пулемет, который я сразу обнаружил и показал, где он стоит, шедшему со мною рядом автоматчику. Этот сразу поставил автомат и дал очередь по красному пулемету. Смотрю… как покатился под горушку красный пулеметчик! А остальные номера пустились удирать, и вот мы все с криком «Ура!» подходим ближе к деревне. Красные видят, что их пули отдаются об наши каски, не выдерживают нашего напора, покидают деревню и в беспорядке бегут. Мы занимаем деревню. 3 одноколки с патронными ящиками, 2 пулемета, несколько винтовок, полевой телефонный аппарат и тут же оказались убитые, раненые и пленные.
Как погиб ротмистр Ильяшевич.
Когда красные стали бежать из деревни, стреляя по нашему дивизиону, ротмистр Ильяшевич, стоя во весь рост, стрелял убегающих красных как ворон. Но вот одна вражеская пуля попадает ему в живот и навылет, и наш всеми нами уважаемый и незабвенный г-н ротмистр Ильяшевич падает на землю, как скошенный сноп. Ему оказывает первую помощь фельдшер стрелкового дивизиона младший унтер-офицер Василий Сод очков тут же на месте. Потом его кладут на повозку и отправляют в тыл. На второй день он прекратил борьбу со смертью и утром тихо скончался.
Посвящаю своему отважному командиру
С чертами, смертью просветленными,
Передо мною ты лежал,
И долго взорами холодными я
В смысл твой тайный проникал.
На лбу кудрей твоих откинутых
Какой покой и красота!
И этих губ, навеки сдвинутых,
Какая дивная черта!
Да! В мире злобном и поруганном
Ты был лишь гость, а не жилец,
И сердцем жизнию испуганный,
Ты отдыхаешь наконец!
Д. Котомкин263Отправка на Северо-Западный фронт264
20 июля, как раз в день праздника мира, мы стали грузиться на транспорт «Холсатия», стоявший в Либавском порту, чтобы ехать сражаться с большевиками на Северо-Западном фронте. Пехота наша уже уехала. О ней мы получали самые разноречивые известия. Некоторые говорили, что пароход-транспорт «Принцесса Маргарита» наскочил на мину, другие же рассказывали о благополучном прибытии его к месту назначения, в Северо-Западную армию, и что наши уже имели несколько ударных боев с большевиками. Но те и другие в одинаковой мере ругали англичан – виновников нашего отъезда. Ругали не потому, что не хотели воевать, нет, – каждый понимал, что он записался в отряд не для несения гарнизонной службы, а для борьбы с большевиками. Были возмущены тем подлогом, который совершили англичане, чтобы выжить нас возможно скорее из Либавы, ибо, очевидно, они боялись, как бы мы не пошли на соединение с немцами в Митаву. В один прекрасный день, после чтения приказа, нам стало известно, что английской миссией в Либаве получена телеграмма от генерала Юденича с приказом немедленно выехать нашему отряду на Северо-Западный фронт. В действительности никакой телеграммы получено не было, тем более что Юденич еще не принял командования над Северо-Западной армией, а тем паче над нами. К сожалению, в это время ни князя Айвена, ни капитана Дыдорова – фактического начальника отряда – не было в Либаве. Этим-то и воспользовались англичане, заручившись согласием полковника Канепа, за что последний по приезде в Северо-Западную армию получил (за соучастие) генерал-майора. Ехать нам не хотелось, ибо все мечтали о соединении с отрядом Келлера и ландесвером, чтобы двинуться сообща на Москву. В особенности ехать не хотелось после рассказов командира нашей роты, капитана Эшольца, и других офицеров, которые едва унесли ноги из-под Пскова при разгроме большевиками Северной армии в 1918 году. Говорили они о странных порядках с В. армии (из Северной армии образовалась после переформирования Северо-Западная армия), о том, что солдаты в ней ходят босиком и в рванье, вместо одежды. Много они говорили, да простит им Бог прегрешения вольные и невольные. Англичане крупно волновались, отправляя пехоту, боясь, что приедут из Митавы князь и Дыдоров; поэтому отправка пехоты была скорее похожа на поспешное отступление, чем на отъезд на фронт.
Дело происходило ночью. Около коммерческого училища, где мы стояли, горят факелы, при свете которых происходит отправка. Солдаты бегают к подводам, стоявшим рядом с училищем, выносят патроны, быстро укладывают, покрывают сверху брезентами и, не дожидаясь следующих, уезжают к транспорту. Ночью же транспорт вышел в море. Из нашего отряда осталась только батарея, стрелковый дивизион и пулеметная рота. Англичане требовали и нашего отъезда, а за неимением места на пароходе предлагали погрузиться только с пулеметами, оставив двуколки и лошадей до следующего транспорта. Наше начальство не согласилось, сославшись на то, что без лошадей и двуколок мы не сможем принести никакой пользы. На другой день приехал из Митавы капитан Дыдоров и узнал об отъезде пехоты. Но было уже поздно. Сейчас же запросили князя в Митаву: что предпринять? Князь ответил: «Ввиду того что большая часть отряда уже уехала, то остается только одно: как можно скорее соединиться с нею». Недели через полторы пришел из Германии транспорт «Холсатия» с латвийскими военнопленными. На этом-то пароходе мы и поехали.
Фронт
Лес идет до самой деревни Килли. Это фронт. Вчера Килли взяли большевики. Утром наши отбили обратно. Утренняя пулеметная стрельба – это и был бой. Пред деревней при выезде из леса лежат убитые лошади.
Деревня Килли довольно большая, но дома все разрушены, некоторые совсем сгорели. Посреди деревни речка, тут же плотина с мостиком через дорогу. Кое-где валяются сорванные погоны и фуражки наших или большевиков. С погонами оперировали, очевидно, товарищи. В деревне сейчас стоит Даниловский отряд, говорят, это специалисты по части тыловых операций и обходов. Спрашиваем, где неприятель. Да тут везде, ибо налево сразу же загиб и конец фронта, потому что там начинаются непроходимые болота. По этим-то болотам и пробираются частенько товарищи. Самая линия фронтовых застав находится впереди за кустами. Приблизительно полверсты отсюда. На всякий случай вокруг деревни вырыты одиночные окопы. Мне деревня эта не нравится, очень уж она похожа на мышеловку. В деревне помещается штаб Островского полка. Место для штаба весьма неподходящее. Простояв часа два, двигаемся направо по фронту и немного вперед до деревни Малли, приблизительно в версте от Килли. Будем обедать здесь. За деревней стоит Островская батарея. Нужно сказать, что наша Ливенская батарея осталась по каким-то причинам в Нарве, стрелковый дивизион тоже, за исключением раньше упомянутых всадников, которые будут держать связь. Только что расположились обедать, как начался артиллерийский обстрел, но снаряды лопаются дальше. Это большевики нащупывают батарею. Она тоже отвечает. Впереди деревня Керстово с большой церковью, там находится застава. Впереди первый взвод, а второй и наш третий вправо. Место безлесное – поле версты на три. По полю стоят заставы, в саженях 70 одна от другой. На этих заставах мы и будем стоять. Мы останавливаемся с пулеметом на третьей, считая от имения. Наша застава, пожалуй, удобнее всех. Впереди окопчик, довольно удобный. Маленький лесок, вернее, кусты сзади, на опушке стоят наши шалаши. Перед заставами полевая дорога, а за ней один ряд проволоки. Ее могло и не быть, ибо она не сможет служить защитой. Больше похожа на загородку для скота, чем на проволочные заграждения. Впереди, посреди поля стоит одно дерево. За полем лес – там красные. Нужно сказать – в этом месте позиция очень удобная. Вряд ли красные пойдут по открытому полю. Устраиваемся в шатрах, сделанных из жердей и соломы. Размещаемся в них по двое. Пулеметы поставили в гнездо. Двуколку же с лошадьми и ездовыми поместили в кустах шагов на сто в тыл. Придется для лошадей сделать какое-нибудь прикрытие на случай наступления красных, а то при стрельбе мы можем остаться без них. Плохо то, что воды поблизости нет. Придется ходить за полверсты назад к речке.
25 июля. Красные с 12 до 2 часов ночи обстреливали артиллерийским огнем деревню Керстово, что левее нас. Главным образом церковь, думая, что там наблюдательный пункт. Возможно, что там он и есть. Стреляют большей частью шрапнелью. У красных несколько батарей – слышно по полету снарядов. Одна из них правее нас, так что снаряды летят мимо по линии фронта. Насколько все же зрение опережает слух: сначала видна вспышка, через полминуты звук, в это время уже виден разрыв, а потом слышен весь полет и звук разрыва. Хотя трехдюймовки, но как будто бы летит и разрывается что-то громадное. Утром бегу на речку мыться и притащить воды. Жалко, нет чаю, мы так давно его не пили. Сегодня перешли на английское довольствие. Приехала кухня, привезла кофе и по два фунта белого хлеба. Поправляя гнездо для пулемета и роя помещение для лент, наткнулся на старые человеческие скелеты, очевидно, шведских времен.
У кухни встретил пулеметчика Боровского с первого пулемета 1-го взвода. Говорит, что позиция у них скверная. Стоят они левей Керстова, на железнодорожной насыпи. Кругом кусты. Налево от них еще несколько пехотных застав, а там и конец фронта, ибо болото непроходимое, как указано на карте. 2-е отделение их взвода, с Бочарниковым первым номером, потребовали в деревню Килли для охраны штаба Островского полка. Спрашиваю – отчего стрельба. Не знает. Видимо, в тылу, по направлению болот. Должно быть, красные забрались туда. Оказывается, это здесь часто бывает. Когда мы только что приехали в Ямбург, было то же самое. Взяв суп, который оказался премерзким, и по кусочку сала на человека, возвращаюсь назад. Стрельба заходит в тыл, все дальше и дальше. Слышно, как пулеметы отбивают дробь. Изредка стреляют орудия, и белые дымки шрапнелей появляются за деревней Новоселки, находящейся, выражаясь по-военному, прямо в затылке у нас.
Пришел пулеметчик соседней заставы, говорит, что поручик Силгайль вызывает охотников отбивать неприятеля. Идет Заботкин, Гольд и я. Подходим к заставе. С нами девять добровольцев и три офицера. Выходим к имению. На мосту между имением и деревней Малли стоит эстонский броневик «Эстония». Тут же на дороге валяются два убитых красноармейца. Довольно далеко забрались. Солдаты с броневика говорят, что они только что выгнали красных из деревни Горки. Сейчас они идут в Керстово, ибо с наблюдательного пункта видели за деревней броневик красных. Несмотря на сильный пулеметный огонь бронебойными пулями, он не двинулся с места. Может быть, его подбила наша артиллерия. Идем его забирать. Мы идем в деревню Горки, а автомобиль едет дальше. Не проходит пятнадцати минут, как «Эстония» возвращается назад, таща за собой броневик красных «Смерть белогвардейцам». В Горках встречает нас командир пехотного батальона и благодарит. Рассказывает, что красные, пробравшись по болоту, вышли с тылу на Килли, взяли ее, оттуда бросились на Горки и Малли, а часть их пошла глубже в тыл на Заполье. Теперь в их руках осталась одна деревня Килли. Спрашиваем его, где же наш пулемет 1-го взвода. «Право, не знаю, – был в деревне Килли, когда ее брали красные». Вот так история. Неужели они попали в плен? Полковник сообщает, что на Килли послан слева батальон полка. Мы говорим, что идем туда же. Звонит куда-то по телефону, сообщает о нашем прибытии, просит теперь не беспокоиться за левый фланг, ибо туда отправили, как он говорит, 12 ливенцев-пулеметчиков. Это льстит нашему самолюбию, ибо, видно, все же о нашем отряде он весьма и весьма хорошего мнения. Идем к Килли. По ржаному полю справа кусты, слева за полем лес, по которому мы шли вчера из Ямбурга к фронту.
Рассыпались в цепь. Решили сначала войти в лес и оттуда выскочить на деревню. Подходим ближе к лесу, из деревни красные заметили, начинают обстреливать. Вошли в лес, прилегли пока там. Направо от нас видны люди в серых шинелях, идущие от деревни. Это отступает обратно пехотный батальон. Сзади солдаты тащат пулемет, – вероятно, это пропавшее отделение 1-го взвода. Так оно и есть. Выходим к ним. Поручик Силгайль спрашивает офицера, почему они отступают, – нет патронов. Мы помогаем вести пулемет и тащить ленты. Наши ругаются. Красные окружили деревню. Им приходилось поминутно перетаскивать пулеметы через речку с одной стороны деревни в другую и отстреливаться, пока была возможность. Наконец, видя, что дело может скверно кончиться, оставили деревню. Хорошо, что все благополучно обошлось. Ранен только один Генчке, и то легко – в пальцы.
Отошли передохнуть в окопы, вырытые в поле заблаговременно. Приехала двуколка с патронами и бинтами. Наша артиллерия и миномет начинают гвоздить по деревне. Поручик Силгайль говорит:
– Не сидеть же нам тут до ночи, надо идти вперед. К тому же действительно вспотевши холодно сидеть.
Вылезаем из окопа, пулемет оставили пехоте и опять также цепью с карабинами идем на деревню. Теперь уже прямо по ржи. Немного неприятно. Ноги путаются о стебли. Во ржи валяются убитые. Верхняя одежда снята, лежат в белье. Теперь ясно видна на лицах убитых грязь и пыль, как будто бы по фарфоровой кукле намазали грязью. Все таким же спокойным шагом идем в гору по картофелю к деревне. Стрельба вначале была ярая, теперь она постепенно стихает.
Вбегаем в деревню. На мостике плотины стоят человек пятнадцать, желающих сдаться. Они адски перепуганы, губы дрожат, видно, как колотятся зубы. Услыхав русскую ругань, немного смелее идут навстречу, бросают винтовки и гранаты в сторону, показывают почти полные подсумки, объясняют, что они не стреляли в нас. Конечно, мы их как следует припугнули. Силгайль кричит:
– Бейте вы ваших сволочей комиссаров.
– Рады бы, да не можем, больно уж большой присмотр за нами, – отвечает один.
Сдаем их пришедшей пехоте, часть которой пошла кругом деревни по опушке леса. Идем по деревне. Нет-нет, из избы вылезет товарищ, просится в плен. Большинство изб разрушено. С другого конца деревни, метров за 600–700, видна большая группа товарищей около леса. Машем им руками и кричим, чтобы они шли сдаваться. Они делают то же. Остановились, толкуют что-то. Увидев подошедшую пехоту, бросают ружья и бегут сдаваться, только трое из них отделаются и улепетывают лесом. Мы из деревни открыли стрельбу. Один из них подскочил и свалился, а двое вернулись. Мы хотели бежать к убитому, но прапорщик Погге сказал:
– Господа, довольно. Пора возвращаться назад.
Пехота потом рассказывала, что при убитом комиссаре нашли браунинг и несколько сотен николаевских денег. Жаль, что мы не подбежали к нему тогда. Возвращаемся с триумфом назад. Тот же полковник встречает нас и радостно угощает папиросами. Видно, он очень нам благодарен. Поручик Силгайль пишет донесение. «25 июля при прорыве фронта, благодаря специалистам-пулеметчикам 2-го отделения первого взвода и 12 охотникам-добровольцам, таким-то и таким-то, положение на фронте восстановлено. Неприятель потерял убитыми 20 человек и пленными около 300 человек».
С радостным сердцем возвращаемся на свой пулемет как раз к ужину. Поручик Ланге сообщает приятную весть, что Заботкин, Гольд и Котомкин, ввиду усталости, ночью дежурить не будут. Приятно! Кроме того, уверен, что сегодня ночью после данного красным назидательного урока можно спать спокойно.
Наступление на Петроград
11 октября. Часов в 12 дня прапорщик Циммерман, придя от ротного командира, сообщил по секрету Заботкину и мне:
– Сегодня ночью мы наступаем.
Слава Богу, наконец-то давно жданный день наступил. Новым нашим солдатам мы и виду не подали, а сообщили, чтобы были убраны лишние вещи на одну из подвод. Приехала телега с патронами. Заботкин, по обыкновению, набрал патроны не только в подсумки, но и в карманы, кроме того, взял их еще 70 штук, специально зашитых в полотняную ленту. Ранцы, одеяла, котелки и другие вещи положили на телегу, покрыли их брезентами и завязали сверху, чтобы дорогой не потерять чего-нибудь. Около 6 часов приходит связь от командира роты с приказом двинуться к штабу батальона. Живо захватили пулемет и 20 штук лент. Перекрестясь, трогаемся в путь. По дороге к штабу попадаются мужики и бабы, везущие ближе к фронту бревна – части моста, предварительно сделанные понтонерами. На хуторе, где стоял штаб, мы оставили подводу с вещами. С нами пойдет одна боевая с пулеметом. Выдают хлеб и сало на три дня. Вернее, даже без всякого счета, так как обоз не сможет следовать за нами, потому что нет моста. Узнаем подробности. Первым будет переправляться третий батальон, потом первый, а за ним уже наш второй. Прикрывать переправу будет наш пулемет. Это льстит нашему самолюбию. Вероятно, здорово придется поливать из него. Между прочим, Шишов остается при обозе. Отговорился тем, что нет шинели и плохие сапоги. Просто струсил. Отчего же я, находясь в таком же положении, не отказываюсь? Пятая рота осталась на прежней позиции. Она устроит демонстрацию против моста.
Ночь с 11-го на 12-е. Вот мы и у места переправы. Расположено оно направо от деревни Муравейно, при впадении маленькой речонки в реку Лугу. В речке стоят лодки, привезенные сюда заранее, несколько больших баркасов и челноки. Берег высокий. Позиция тут была отличная. Выставили наш пулемет. Приготовили его к бою. Сейчас только 10 вечера, переправа же будет в 12. Постепенно стягиваются войска. Солдаты, находящиеся на заставе, просят не шуметь, ибо здесь при малейшем движении красные посыпают снарядами. Действительно, после произведенного у лодок шума слышу свист приближающегося снаряда. Над нашими головами разорвались две шрапнели, осыпав нас ветками елок, под которыми мы стояли. После такого привета мы забрались в блиндаж. Сделан он чудесно: глубоко под землей, несколько накатов толстых бревен. Видимо, здесь стояли солдаты умнее нас и не желали подвергать себя неприятностям. Достаточно было посмотреть на воронки, чтобы устроить хорошее убежище. Одна из минометных воронок такой величины, что в нее свободно можно поместить телегу вместе с лошадью. В блиндаже тепло, устроена печка. Перед предстоящим боем солдаты отдыхают. Красный свет от огня освещает их спящие лица. Тишина нарушается только храпом. Присаживаюсь с Заботкиным к огню. Последний вскоре засыпает. Около часу приходит наш прапорщик:
– Пора, идемте!
Мигом вскакиваем, захватив карабины, и выходим к пулемету. Несмотря на то что мы знаем о наступлении, как-то не верим. Тихо. Говорим шепотом. Луна светит ярко. Заботкин еще раз проверяет прицел. Становлюсь на колени рядом с пулеметом. Удобнее подавать ленту. Господи, благослови! Сейчас лодки выйдут из речки в Лугу. Показывается челнок, на нем двое, за ним две лодки, сзади – сколоченные челноки. Все они соединены друг с другом веревками. Гребут плохо. Доехали до середины Луги. Когда лодки подошли почти к противоположному берегу, послышался возглас: «Ой-й, белые идут». Затем два-три выстрела. Лодки пристают к берегу. Высадив первую партию в несколько человек, уезжают за следующими. Мы слышим, как с противоположного берега кричат нам пулеметчики Огурского:
– Вы смотрите, не стреляйте по нас.
– Сейчас к вам приедем, – отвечаем мы.
Артиллерия красных, получив известие о нашей переправе, начинает посыпать нас снарядами. Но прицел взят неверный, и они лопаются левей, не причиняя нам вреда, если не считать двух раненых шрапнелью, что не помешало им участвовать в дальнейшем наступлении. Отчего-то многие снаряды не разрывались. Первые группы переехавших раскинулись цепями и, предварительно обстреляв кусты и лес, двинулись вперед, изредка бросая ракеты. Пройдя шагов на 200–250 в глубину, они образовали нечто вроде предмостной защиты на случай внезапного возвращения красных. Артиллерия противника прекратила огонь. Наверное, удирает, не надеясь на восстановление фронта. Переправа нашего арьергардного второго батальона скорей походила на увеселительную поездку, чем на форсирование неприятельской позиции. Ехали с песнями, нисколько не стесняясь. Погрузив пулемет на баркас, перебрались благополучно на ту сторону. Река была взволнована всплесками весел. Подхватив пулемет и ленты на руки, идем быстрым шагом к деревне Поречье, занятой уже 1-ми 3-м батальонами. Уже взято несколько пленных. Было условлено в течение трех дней не брать пленных, чтобы не обременять себя, но по случаю такой удачной и веселой переправы отправили их к лодкам, чтобы там они сами попросили перевезти их к нам в тыл. Войдя в Поречье, увидели, насколько оно разрушено нашей артиллерией за время стоянки на Луге. У одной избы не было стены и части крыши. От другой остались груды бревен, кирпича от печи и разного мусора. Это работа нашего миномета. В деревне вдоль всего берега окопы. Тут была большая застава. Интересно посмотреть было отсюда на нашу позицию. Часть пехоты пошла по берегу брать заставы товарищей. Заставы пусты. Немного позже Балтийский полк должен перейти Лугу у Клена. Передохнув немного, двигаемся вслед за 1-ми 3-м батальонами, ушедшими в наступление на деревню Юрки, находящуюся в четырех верстах от Поречья. Дорога ужасная. Вследствие дождей такая грязь, что еле вытаскиваем ноги. Пулемет приходится нести на руках. Часть выданного хлеба дорогой выбросили, ибо не в чем его нести. На рассвете подходим к Юркам, забирая в плен отставших от своих отступающих частей красноармейцев. Показываем им дорогу к месту переправы. Все равно никуда не убегут. Интересные разговоры с ними. Выходят они неуверенно, как зайцы из леса, – без винтовок.
– Что ж ты не бежал?
– Да я бы убежал, да только упал, да грудь об пенек ушиб.
– А где ж винтовка?
– В лесу.
– Ступай принеси!
Через несколько минут тянет ее из леса и подает нам. Показываем дорогу на Поречье, куда они и отправляются. Не доходя немного до деревни, остановились. Ожидаем подводы из Юрок.
Утро холодное. Иней. Из набранных красноармейских винтовок разложили костер. Уже раньше 1-й батальон с боем занял Юрки, захватив один пулемет и 25 пленных. Погрузив пулемет на обывательскую подводу, шествуем дальше. В Юрках не останавливались. У одной из изб валяются два расстрелянных коммуниста. Здесь стояла неприятельская артиллерия, уехавшая за несколько часов до прихода первого батальона. Два часа идем без всяких задержек. Слева слышна сильная упорная стрельба. Стрелковый дивизион наступает на мызу Ивановскую, где, по слухам, засел батальон коммунистов. Близ деревни Городни видим своих конных разведчиков, скачущих к нам назад с шашками наголо. Городня, занятая красными, собирается оказать сопротивление. Роты рассыпаны в цепь. Первый батальон идет в обход с левой стороны. Наш второй – прямо на деревню. Третий в резерве. В десять минут все кончено. Стоявшая в деревне инженерная рота смята. Взяты два пулемета вместе с прислугой. Они перед этим пили чай.
– Мы кольтисты и пьем чай, – ответили они на вопрос, когда их брали.
Всего захвачено около 30. Пять человек убито. С нашей стороны ранен солдат.
Заняв деревню, расположились на привале позавтракать.
Через час вышли дальше. Иногда по пути встречаем деревню, но красных нет. Сегодняшняя задача – перерезать Балтийскую железную дорогу до станции Молосковицы. В одной из встречных деревень захватили четыре пулемета без единого выстрела. Часам к пяти подходили к Молосковицам. Бабы с радостным криком бросались навстречу.
– Голубчики, наконец-то и вы пришли.
Перед приходом нашего полка красные хотели угнать весь скот, но, услышав о нашем приближении, бросились наутек, отказавшись от своей затеи. До станции чисто поле версты на три. Красные еще на станции. Очевидно, хотят дать отпор. Издали заметна их суматоха. На станции пыхтят паровозы. По дороге от Ямбурга показывается белый дымок, и товарный поезд катит мимо станции к Петрограду, за ним другой, а сзади бронированный. Боятся, как бы мы их не обстреляли. Обидно, опоздали на каких-нибудь полчаса, а то все три были бы наши.
Как потом мы узнали, первый был с хлебом, а второй с красноармейцами. Но вот на станции затрещали пулеметы. Бронированный поезд пока еще там. Пули засвистали над головами. Было приказано снять пулеметы с подвод, а потом спуститься в канавы, тянущиеся вдоль дороги. Наступление началось.
Часть первого батальона послана в обход справа, чтобы отрезать путь бронепоезду. Седьмая рота третьего батальона – влево. Полк по канавам двинулся прямо на станцию. Броневик, заметив обходный маневр, обстрелял бешено из пулемета и, дав несколько выстрелов из орудий, отошел от станции к Волосову.
Пройдя три четверти версты полем, мы выскочили из канав и одновременно с обходными частями, крикнув «Ура!», бросились к станции. Красные, не выдержав сильного пулеметного огня и натиска пехоты, кинулись наутек. На станции было взято пять пулеметов, обоз, четыре лошади и советский склад с теплым бельем, мылом, папиросами и сахаром. Особенно пригодились папиросы; в них чувствовался сильный голод. Подорвав пути, мы развели костры, выставили посты и расположились на ночь. Темнело. Мы сделали сегодня 25 верст и не спали предыдущую ночь. Задача наша была блестяще исполнена.
Только что мы приняли все меры предосторожности, как увидели идущий со стороны Волосова бронепоезд, вероятно, тот, что ускользнул от нас при занятии станции. Подойдя на версту, он пустил пару снарядов и убрался восвояси, очевидно зная, что наша вторая дивизия быстро наступает по другой дороге и может его отрезать от Гатчины.
16 октября. Выступаем опять часов в 10. Ночью был сильный дождь. Дорога очень испортилась, а идти придется параллельно шоссе, чтобы обшарить деревни, лежащие вне его. Может быть, там есть еще красные. Ноги скользят по грязи. У меня сапоги начинают лопаться по швам. В них забирается жидкая грязь. Очень неприятно. Кажется, нет худшего ощущения, чем сырые ноги.
Скоро должны выехать на шоссе перед Кипенью. Красных нигде не оказалось. Крестьяне опять говорят, что все большевики удрали в Кипень.
– Сколько их? – спрашиваем мы.
– Ой, батюшка, видимо-невидимо.
Возле шоссе поднимается стрельба. Опять заплевались пулеметы. Бежим позади первого батальона – он сегодня головной. Перед шоссе маленький хутор. На крыльце одной избы фельдшер перевязывает раненного в живот. Не останавливаясь, быстро идем дальше. Поле. Наш проселок идет перпендикулярно Ямбургскому шоссе.
По канавкам вдали видны серые убегающие фигурки. Это башкиры. Они поджидали нас, думая, что мы пойдем по шоссе. Случайно мы на них наткнулись во фланге. Пулеметы были выставлены вдоль канав и открыли огонь. Им не понравилось. Нас с этой стороны не ожидали. Они сочли за лучшее дать тягу в Кипень. Конечно, это были только их разведчики и охотники, желающие первыми встретить нас. Быстро выбежав на шоссе, наши успели еще обстрелять убегающих из наскоро поставленного пулемета.
Направо имение. Туда наши тоже заглянули. Теперь тащат одного фрукта. На голове шапочка пирожком с зелеными кантами, на рукаве на зеленом фоне красная звезда и такой же полумесяц. Его подвели к Радену.
– Кто вы такой?
– Я командир Башкирского батальона, бывший штабс-капитан, – улыбаясь, говорит он.
Его, конечно, сейчас же расстреляли, тут же в сторонке. Черт знает что! Штабс-капитан и батальонный в добровольческой башкирской дивизии!
Ждем, пока подтянется полк, чтобы идти дальше. Наш подвозчик-мужик уверяет, что он ранен в ногу, но после осмотра, сделанного нами, выясняется, что врет. Может быть, с перепугу при стрельбе он действительно и ушиб ее.
Кусты кончаются, и мы видим деревню Кипень. Перед нею поле, примерно с версту. Место неудобное: ровно, ни кустика, ни холма. Работа будет всему полку. Наша рота случайно прикомандирована для прикрытия орудия, подъехавшего к опушке кустов. Весь остальной полк идет по канавам, которые выручают нас уже много раз. Нам видна вся картина боя, хотя мы сами и не участвуем.
Вот в деревне заметили. Поднялась стрельба. Пулеметов, судя по слуху, масса. Пули часто летают и к нам. Рота ложится, чтобы не терпеть напрасно урона. Только офицеры одни стоя наблюдают за боем. Попросил бинокль у одного из них, но ничего не могу заметить. Орудие снято с передка, и лошади увезены назад к обозу. Из него начинают стрельбу по деревне. Видно, как там разрываются снаряды. Вот наши подходят ближе и выскакивают из канав на шоссе и на поля, цепями бегут к деревне. Подхватив пулемет, мы с нашей ротой тоже бросаемся на помощь полку. Хотя это лишнее, так как полк почти в деревне. Пули еще свистят и сыплются из нее, и пулеметы работают. Да, это не простые красноармейцы.
В правой канавке, недалеко от деревни, лежит наш убитый офицер – прапорщик Скудри. Пуля попала ему в голову в то время, как он со своей ротой выскакивал из канавы на шоссе. И теперь еще в судорожно сведенных руках держит винтовку, как будто хочет посадить кого-то на штык. Немецкая шинель залита кровью, и на съехавшей набок каске видна дырка от пули против виска.
Немного дальше, тоже в канавке, лежит раненый, около которого хлопочет фельдшер. Нагоняем полк и влетаем в деревню, передав пулемет Федорову и Вагину. Из-за угла еще виден уезжающий броневой автомобиль, минутой раньше обстреливавший шоссе. Шоссе в двух местах перекопано красными, дабы преградить дорогу нашим броневикам, которых с нами еще нет.
Один из солдат, увидя прятавшегося за избу башкира, схватил его за шиворот и тут же расстрелял, несмотря на то что последний, видя скверный оборот дела, ухватился за крайнее средство, а именно: бросился к нашему стрелку и, схватив его в объятия, думал держать так до тех пор, пока первый пыл боя остынет, но наш оттолкнул его и в ту же минуту, не целясь, выстрелом в голову свалил его.
Из деревни несется какой-то дикий вой. Влетев туда, видим картину: человек триста башкиров стоят в одной куче, подняв руки, и от страха воют, да такими голосами, что нам становится жутко. Попади мы в их лапы, воображаю, что бы они с нами сделали. Видя, что мы возьмем деревню, они стреляют до последней крайности прямо в упор, а теперь, когда удирать было поздно, сдаются. Некоторые из пулеметчиков стреляли до тех пор, пока не подбежишь к самому пулемету. Нескольких мы убили прямо прикладами.
В деревне около въезда валяются убитые. Один даже положен на носилки. Может быть, был важная шишка. Солдаты снимают с убитых те вещи, которые им нужны, а также меняют сапоги у пленных – все равно им новых не надо в тылу.
У красных человек 15 убитых, есть раненые и, как я говорил, 300 башкиров пленных. С нашей стороны убит один прапорщик Скудри и человек 5–6 ранено. Бой продолжается один час.
Несколько человек наших бежит через деревню в другой конец. Шоссе там идет круто под гору, а затем лесом до села Высоцкого, которое стоит в 4 верстах на высокой соседней горе.
Обратно в деревню едет удиравшая было раньше, но теперь пойманная двуколка красных.
По дороге лежат вещевые мешки, разбросанные в панике красными, валяются также шинели, шапки и другие вещи, которые мы собрали в двуколку.
В гору поднимаются одиночные пленные. Некоторые из них расстегивали гимнастерки и показывали кресты, давая понять, что они не башкиры. Сзади идет тип с самой азиатской рожей и тоже роется на груди. Хочет обмануть нас, якобы он тоже имеет крест.
Возвратившись обратно в деревню, я увидел, как наши срывают с одного дома красный флаг. Тут был совдеп. Пленных повели для допроса, чтобы выяснить. Коммунистов набралось несколько человек. Сегодня очень большая удача. Мы так ловко растрепали башкирскую дивизию. Перед боем многие боялись в душе за исход сражения.
Красные выбрали хорошую позицию. Поступали они вполне правильно, не разбиваясь на мелкие группы, чтобы дать нам отпор в начале наступления, а стянули в одном месте силы, которые, к счастью, мы так ловко разбили.
Собираюсь закурить махорку, мешочек которой я нашел на дороге. Вдруг крики:
– Кавалерия слева!
Мигом рота выстраивается в каре, чтобы прямо на штыки принять ее при въезде в деревню. Схватив наш пулемет, ставим его за бревна, наваленные около изб. Наводим живо на дорогу и ждем встречи.
Но приготовления напрасны. По дороге едет взвод конных-егерей. Там идет наш второй полк, и они несут связь. Понимаю теперь, как приятны неожиданные встречи конницы для пехоты. Невольно екнуло сердце при одном слове «кавалерия». Неудивительно, мы только что выдержали серьезный бой, а тут снова неожиданность.
Передохнув немного, выступаем на Высоцкое. Только что успели спуститься под гору, как вдали слева видим идущую массу людей с флагами. Хотели было переменить направление и даже успели уже обстрелять их. Оказывается, это была та же разбитая башкирская часть в количестве 700 человек, шедшая со своим знаменем сдаваться в плен второму полку. После того как мы ее разбили, она бросилась наутек к Ропше, но, увидев подходящий к деревне второй полк, сочла за благо без дальнейшей стрельбы сдаться. Известие это моментально же передали конноегеря.
У нас неприятная поломка пулемета. Произошла она потому, что, приготовляясь обстреливать шедших башкирцев, Вагин и Федоров, ставя пулемет, неосторожно сломали надульник. Заботкин побежал за запасным надульником в Кипени к обозу, а полк двинулся дальше.
Положив пулемет на телегу, идем в хвосте. Наступает темнота, а нам предстоит, вероятно, дело не менее крупное, чем Кипень, ибо еще с царского времени в Высоцком сделали хорошие проволочные заграждения и бетонные окопы.
На полпути догоняют два наших броневика «Россия» и «Гроза», последний был взят недавно в Ямбурге. По виду узнаю, что это тот самый броневик «Гроза белогвардейцев», с которым мы имели дело под Алексеевской 1 августа.
Сквозь тонкий слой свежей краски внимательный глаз может заметить слово «белогвардейцев», которое было закрашено нашими.
В одном из броневиков едет сам полковник Дыдоров. Большевики начинают первый раз за все время наступления обстрел артиллерийским огнем. По выстрелам слышно, что батарея стоит не в Высоцком, а дальше. Снаряды ложатся в лесу, не мешая нашему движению. Наши броневики, подойдя к деревне, въезжают в нее задом.
К нашему изумлению, стрельбы не последовало. Большевики перенесли артиллерийский обстрел на Кипень. Мы, волнуясь от неожиданной тишины в Высоцком, рысью поднимаемся по длинному отлогому подъему. Броневики выезжают обратно, найдя деревню пустой.
К Дыдорову едет докладывать мотоциклетист, что третий полк прибыл в Кипень.
За частым проволочным заграждением, что на склоне горы, глубокие, в человеческий рост, окопы с бойницами. Удивительно, отчего красные не удержались: тут такая позиция, что нам пришлось бы попыхтеть.
Деревня производит впечатление мертвой. На улицах ни души. В избах пусто. Едва вышли из Высоцкого, как поднялась канонада. В наступившей темноте можно было видеть расположенные полукругом многие батареи.
В 12 часов вышли на Красное Село. До него 10 верст. Идем по грунтовой дороге рядом с шоссе, дабы не вызвать шумом артиллерийского огня противника и не дать раньше времени заметить нас.
Заботкин принес печальную весть. Кнагис, пулеметчик 3-го полка, наш шестнадцатилетний друг по пулеметной роте капитана Эшольца, убит в первый день наступления под мызой Ивановской. Пуля сорвала ему полчерепа. Говорят, что у него было предчувствие смерти во время раздачи бинтов перед боем. Он отказался от них, сказав, что ему не надо. Славный был малый. Царство ему небесное! Что делать, все мы под Богом ходим. Не он первый, не он последний. В Высоцком его похоронят. Сначала хотели везти за собой плоть до Петрограда, но труп начал портиться.
В ближайшей деревне от Высоцкого почему-то остановились, но через полчаса тронулись снова. Опять перестроились. Мы идем авангардом.
Не доходя до Красного Села версты две, при свете луны увидели левее от дороги хуторки, а на шоссе черное пятно. Подошли ближе. Это окопчик. Стоит пулемет «максим» и около, завернувшись в шинель, спит солдат. Растолкали его. Со сна хотел заорать, но вовремя заткнули рот. Это курсанты, шедшие на помощь башкирам в Кипень. Не думая, что мы можем ночью двинуться дальше, они спокойно устроились на хуторах, выставив пулемет на дорогу. Их 60 человек. После бессонных ночей постовой заснул.
Одна рота отправилась на хутор взять их. Подойдя к избам, закрыли выходы и тут же переловили их, как цыплят. «Максим» отдан нам, ибо наша рота его взяла. Это, пожалуй, лучше, так как на нашем пулемете чувствуется недостаток германских патронов. Эстонцы отняли в Ревеле целый транспорт снаряжения, обозлившись на надписи, которые были сделаны на вещах, а именно: «Нашим русским друзьям от немцев».
Броневые автомобили опять едут вперед. Вот и оно!
Войдя в Красное Село без сопротивления, поворачиваем вправо по дороге к Гатчине.
Третий полк, идущий сзади, занимает Красное, мы же идем мимо лагерей дальше. Забавный случай с броневиками: когда они ехали в Красное, навстречу едут в коляске и на подводах товарищи. Кричат нашему автомобилю:
– Ну, что нового на фронте?
– Да так, ничего особенного, – отвечают с автомобиля.
– А вы какой части?
– Мы квартирьеры. Должна прийти инженерная рота.
– Слезай! Руки вверх! Мы ливенцы, – приказывают наши, направив на них револьверы. Их, голубчиков, и забрали тут же. Сидящий в коляске от страху свалился с нее.
Наш полк едва бредет от усталости. Еще бы, мы сегодня сделали порядочный конец, и была большая работа. Скоро рассветет. Шоссе идет около железнодорожного пути. Сейчас будет Дудергоф на берегу озера и станция.
Впереди раздается крик:
– Кто идет?
Кричит еврей – слышно по голосу. Некоторые отвечают ему наугад пароль, кто «Замок», кто «Винтовка» или просто «Свои, товарищи».
Он, видимо, сообразил и выстрелил. Раз, два. Выстрелы сиротливо щелкают в темноте. К нему побежали наши. Еще несколько выстрелов, и все тихо. Ему пришел конец.
Рассвет едва брезжит. Видны очертания станции, а напротив на горе – Дудергоф. Местечко красивое. В будке поймали еще несколько человек, там их пока и заперли.
Занялись порчей пути. Две колеи. Спросили у будочника, по какой должен идти поезд. Нет с собой пироксилина. Связав несколько немецких гранат, подложили их под указанный путь. Гранаты взорвались, но рельсу только выгнуло, и поезд спокойно мог пройти. Тогда, наложив массу валявшихся рядом шпал и уперев некоторые шпалы дороги, мы отошли на горку, чтобы на случай бронированного поезда было удобнее его обстреливать, не находясь в близком от него расстоянии. Орудие поставили рядом с рельсами, направив его в сторону Гатчины. Стали ждать.
Едва успели забраться на горку, как показался от Гатчины поезд. Товарный, красные вагоны. Мигом сбегаем вниз. Убрав лошадей с пулеметами за станционную будку, ложимся рядом с пехотой, рассыпавшейся в цепь с одной и с другой стороны пути.
Артиллеристы дают выстрел по поезду. Мимо. Поезд уже рядом. Открываем стрельбу по вагонам. Сначала кажется, что они пусты, но, присмотревшись внимательно, вижу в одном из них сквозь отодвинутую дверь фигуры растянувшихся на полу людей. Огурский обстреливает из пулемета. С поезда отвечают, хотя в такой суматохе трудно разобрать, ибо треск наших, залегших с другой стороны, даже заглушает шум поезда.
В одном из вагонов, качаясь, горит фонарь. Не видя другой цели, стреляю в него. Брызги стекол, и фонаря нет. Конечно, не знаю, может быть, это и не мой выстрел.
Поезд идет по другому пути, а не по указанному стрелочником и заваленному нами. Наконец последний вагон проплыл мимо. Все равно не уйдет в Петроград. Наши в Красном Селе.
После ухода поезда подвода с нашим пулеметом уезжает в Красное. Мы забыли привязать лошадь, и та, испугавшись стрельбы, бросилась по дороге. Заботкин побежал за ней.
Полк едет в Дудергоф. Поднимаемся в гору. Только начинаем размещаться по избам, как показывается другой поезд, тоже товарный. Орудие устанавливают для обстрела. Первый же выстрел попадает в паровоз. К удивлению нашему, поезд продолжает путь, хотя ход замедлен. Воображаю испуг машиниста.
Ура! Поезд идет по испорченному пути. Вот он подходит к наложенным на пути шпалам и останавливается, но, к удивлению нашему, не потому, что ему мешают шпалы. Он сбрасывает их с пути как ни в чем не бывало. Машинист решил, вероятно, лучше остановиться, чем ждать новых сюрпризов.
День прошел спокойно. Пользуемся случаем почистить пулемет и самих себя привести в порядок. Ночью, выставив посты, отдыхаем.
Стоя на дежурстве, видел огни Петрограда. Ах, поскорей бы туда. Вот было бы ликование.
18 октября. Приехал полковник Дыдоров. Поздоровавшись и поздравив с удачей, произнес речь.
– Орлята! – сказал он. – Заветная мечта скоро осуществится. Мы у ворот Петрограда! Еще усилие – и он наш. Главные успехи мы сделали. Сейчас другие части нашей армии стоят под Гатчиной. Может быть, ночью она даже взята, но на всякий случай надо прийти к ним на помощь и заодно очистить окрестности от неприятеля, а потому второй батальон отправится сейчас для удара на Гатчину с тыла, а первый и третий пойдут в Красное Село. С Богом, орлята, на пушного красного зверя!
Сделали пробу взятого у курсантов «максима» и отправили в Красное свои германские пулеметы.
Выступаем. По дороге селение. Стоит чей-то обоз. Навстречу, подняв руки, идут сдаваться в плен красные. Это курсанты пулеметной роты со всеми пулеметами, лошадьми и двуколками. Некоторых частей у пулеметов нет.
– Зачем же вы их испортили? – строго спрашиваем мы. Оказывается, самые ярые большевики, разбросав и попортив замки, удрали. Сдавшиеся остались по своему желанию. Один из них говорит, что в лесу есть еще один пулемет. Взяли его с собой, чтобы он показал место, а других под легким конвоем при захваченном обозе отправили в Красное Село. В лесу нашли скрытый пулемет в полной исправности. Курсанта, показавшего его, без дальнейших разговоров взяли в роту. На нем форменная шапочка-перелетка. Она как-то режет глаз среди наших фуражек и касок.
Из Гатчины слышим колокольный звон. Дыдоров не ошибся – она взята. Послав троих узнать подробности, остановились на привал. Дальше идти нет смысла, Гатчина взята. По дороге от нее к Царскому Селу двигаются наши. Их серые колонны на расстоянии сливаются. Кажется, что движется что-то целое, большое.
Вернулись посланные. Рассказывают подробности взятия Гатчины. Взял ее Талабский полк. Наши заметили на одной из улиц веревку, перекинутую из дома в дом. На ней повешено семь комиссаров. Население настроено празднично.
Накрапывает дождь. По грязи шлепаем обратно. Задача наша кончена. Пришли в Тайцы, там уже стоит Уральский полк на отдыхе. К батальонному прибежал какой-то штатский с просьбой урегулировать его дельце.
Заключается оно в следующем: уральцами пойман один красный, бывший комиссар по продовольствию; он совершенно разорил и ограбил отца этого штатского. Теперь местный священник и два офицера-уральца ручаются за арестованного, и, таким образом, обвинитель боится, что тот уйдет от заслуженного наказания.
К вечеру приходим в Красное Село. Останавливаемся в бывшем дворце. Боже, как он загажен! До нас тут стояли красноармейцы. Стены и те исцарапаны разными надписями. Про пол уже и говорить не стоит, это – хлев. Ни стула, ни стола, даже дверные ручки сняты. Многие стекла побиты и заткнуты соломой.
Мы поместились отдельно от пехоты, в двух комнатах сторожихи. Там и тепло, и довольно чисто. Сторожиха же ушла в нижний этаж, там живет какая-то женщина с дочерьми. Мы их просили сделать нам жаркое из мяса, которое я достал по дороге в Гатчину.
У курсантов в одной из телег нашли целую воловью ногу. Рота решила сварить суп. Но, размыслив, что для всех это будет мало, я стащил с ротной повозки мясо и спрятал под брезент около пулемета, то есть попросту украл.
Бифштексы нам сделали отличные, поджарив на шпеке с картофелем. Мы, конечно, пригласили с нами пообедать и женщин. Они говорят, что давно не ели так вкусно. Дочери пожилой женщины рассказывали о встрече 3-го полка. Многие бросались к нашим на шею, целовали, плакали. Полк наш отдыхает. Мы в резерве.
19 октября. Насколько был сильный бой, можно судить по тому, что один из наших офицеров умер, как выяснилось, от разрыва сердца. Он страдал сердцем и раньше, а теперь не выдержал сильного напряжения. И немудрено. После боя у меня мундир был мокрый насквозь от пота.
Впереди Сергиев Погост, но он еще в 9 верстах, а теперь мы должны взять дачи. На протяжении 9 верст они стоят отдельными усадьбами недалеко друг от друга. Оттуда-то и идет стрельба, упорная и сильная. Это засели коммунары. Пленные в Владимировке показали, что их три тысячи. Сначала они сделали такой предательский маневр: вышли навстречу с белым флагом, подняв руки кверху, и, когда наши, не подозревая их уловки, подошли поближе, то красные бросились в канавки и оттуда начали стрельбу. За ними был спрятан пулемет, из которого открыли огонь. За свою доверчивость мы поплатились двумя убитыми и несколькими ранеными.
Видя такой оборот, наши озверели. Сломив сопротивление предателей, бросились в штыки на первую усадьбу. Наш батальон бежит уже сейчас бегом на помощь.
Первая усадьба очищена от коммунистов нашим 1-м головным батальоном, несмотря на сопротивление. Они настолько упорно держатся, что приходится брать каждый дом отдельно и вытаскивать прямо за шиворот стреляющих в упор и бросающих гранаты коммунистов. К сожалению, нам приходится видеть только эту картину, не принимая в ней участия непосредственно.
Подбежав к первым домам, мы видим только валяющихся убитых около мостика, в канавах и на дороге. В стороне санитар перевязывал одного нашего раненого. Осколок гранаты разорвал ему живот. Сквозь бинт кровь проступает алыми пятнами. Кишки, вывалившиеся наружу и наспех сложенные обратно, в нескольких местах торчат из-под бинта, как розовая гофрированная бумага. Бедняга сильно страдает. Лицо искажено от боли.
Таща за собой прыгающий «максим», бежим с потными лицами к следующей усадьбе, отделенной от первой ровным полем, перерезанным в двух местах канавами, наполненными водой. Перескакивая через одну, я видел брошенный туда пулемет, но поднимать его нет времени. Успеем потом.
Из усадьбы летят роем пули. Иногда земля взлетает от разорвавшегося снаряда, но в жаре ничего не замечаешь. Скорей бы, скорей добраться до усадьбы. Чем ближе к неприятелю, тем больше шансов на успех.
По полю тоже лежат мертвые. Это бежавшие из первой усадьбы и застигнутые нашими пулями. Около дач маленький лесок. Каждый домик – крепость. Пулеметы работают с крыш, из окон, из-за всякого прикрытого места и угла.
В одном из окон видна фигура стреляющего «товарища», но вот он, как-то глупо кивнув, исчезает – убит.
Наши «Ура» не кричат. Работают с крепко сжатыми зубами. По-моему, без криков должно казаться гораздо страшнее. Сопротивление также встречаем упорное. Работают иногда штыками. С одной крыши снимаем забравшегося с пулеметом «товарища». Один из них с пробитым черепом падает вниз.
Около дач, на шоссе, где больше всего было засевших, убитые лежат один на другом. О взятии в плен никто не заикается. Их нет.
Вот из одного дома вытаскивают нескольких упирающихся коммунистов. Их тут же кого расстреливают, кого прикалывают. Ни звука о пощаде, ни звука о помиловании. Видно, что сошлись смертельные враги, и пощады ждать нечего. Не просят.
Приехал с броневиком полковник Дыдоров.
– Что, братцы, жарко? Ого, сколько навалено, – говорит он, увидев кучи трупов.