— Съезжу, — согласился бригадир.
12
Мэтин Петрович улыбнулся и встал из-за стола:
— Привет, таежник!.. Ну, как дела? Оленей-то не растерял?
— Здравствуйте, Мэтин Петрович, — Гена слегка смутился.
— Загорел-то как, а?! — Управляющий крепко сжал его руку. — Ну, проходи, проходи, садись… Рассказывай, что там у вас.
— Да у нас все вроде бы ничего… — тихо ответил Гена.
— Это хорошо, если дела в порядке. А как здоровье?
— Здоров. Не болею.
— Со стадом что?
— Волков опять много. Оленей травят.
— Знаю… — Адитов нервно выдернул из пачки папиросу. — Тонн пять-шесть мяса вы потеряли. Это много.
— Много, конечно, Мэтин Петрович, — вздохнул Гена.
— А сколько вы на забой пригнали?
— Триста сорок три.
— Хорошо. По дороге не растеряли?
— Нет, не потеряли.
Гена вспомнил, с каким трудом далась им дорога в поселок. В иные дни приходилось гнать и гнать оленей, почти не останавливаясь — места вокруг были сплошь вытоптаны, кормить животных было нечем. Но зато, когда попадали на ягельники, стояли там сутками, день и ночь оберегая стадо. Время от времени пускали в воздух ракеты, жгли костры, чтобы отпугнуть хищников. От бессонницы, от постоянного напряжения болели глаза, руки, ноги… Но об этом Гена сейчас ничего не сказал управляющему.
— Ты с кем приехал, Гена? — спросил Мэтин Петрович.
— С Кешей.
— Соскучился небось по дому?
— Еще как, — улыбнулся Гена. — Спасибо, Мэтин Петрович, за заботу.
— Ничего, ничего, — замахал руками управляющий. — Тут благодарить не за что.
— Спасибо. — Гена знал, что Адитов помогал Клаве с дровами, и вообще совхоз обеспечивал их с сыном всем необходимым.
— Когда по графику у вас забои?
— Через два дня. Кадар просил до нашего возвращения послать ему в помощь хотя бы одного человека. Волков боимся.
— Урэкчэнову я уже дал задание, чтобы подумал насчет подмоги.
— Мэтин Петрович, пусть Кеша возвращается в стадо, — предложил вдруг Гена. — У него там жена все-таки…
— А с тобой кто?
— Мне любого дайте. Думаю, справлюсь.
— Это слова настоящего оленевода, — улыбнулся Адитов.
— До настоящего мне далеко, — смущенно ответил Гена.
— Почему? По-моему, из тебя толк будет, — Мэтин Петрович подмигнул парню. — Оленей ты любишь, с делом быстро освоился, трудностей не боишься… Что еще надо?
Гена промолчал. Он все ждал подходящего момента, чтобы рассказать управляющему о том, что мучило его в последнее время. Но Мэтин Петрович опередил его:
— Слушай, Гена, что ты думаешь о Степане?
Гена чуть замешкался с ответом, хотел сказать что-то весомое, убедительное. Но вместо этого пробормотал:
— Степа неплохой парень…
— Чем неплохой? Он же отказался в трудное для бригады время работать?
— Чем неплохой? — переспросил Гена, пропуская последние слова управляющего. — Он добрый, — выпалил он, и ему вдруг вспомнились Мойто, Степины книги, оставленные им Кеше на память.
— А почему уехал?
— Значит, у него на это серьезная причина. С Кадаром-то нелегко работать, — осторожно заметил Гена.
— Допустим. А пьет зачем?
— Стало быть, тоже есть причина. Но душа у него добрая. Надо бы поговорить с ним, Мэтин Петрович…
— Хорошо, Гена, что ты так считаешь. Я рад за тебя, — управляющий как-то посветлел лицом, ласково взглянул на Гену. — Я тоже верю в Степана. В самом последнем человеке всегда надо суметь найти хорошее. Пусть другие не замечают, а ты высмотри.
Дверь распахнулась, и в кабинет управляющего вошли два старика. Оба держали под мышками какие-то мешки. Легкие меховые тужурки ладно сидели на них. Вошедшие, как по команде, стянули потертые тарбаганьи шапки, обнажили седые головы.
Это были дед Семен и его давний друг Апанас. Из письма Клавы Гена знал, что дед Семен уезжал в тайгу, на охоту. Вернулся, значит.
Мэтин Петрович встал, поздоровался с каждым за руку.
— Оон бидьэс? Как поживаете? — Оба старика заулыбались, корявыми пальцами пригладили косматые бороды.
— Живем помаленьку, — сказал управляющий. — Вы-то как себя чувствуете?
— Неплохо, однако, себя чувствуем, — ответил дед Семен и обернулся к Геннадию: — Когда приехал, сынок?
— Вчера. А вы?
— Только попили чаю с дороги и прямо сюда. — Дед Семен вытащил свою неизменную трубку, закурил. Апанас заложил за щеку щепоть табаку и принялся жевать.
— Как вас тайга встретила? — Мэтин Петрович достал папку, куда записывал приход пушнины, и с нетерпением поглядывал на мешки, лежащие на коленях у стариков.
— Постарели мы, — тихо проговорил Апанас и покачал головой. — Постарели, однако…
— Тайга любит тех, у кого глаза зоркие, руки сильные да ноги быстрые… — вздохнул дед Семен.
— Ну, вас-то тайга давно любит, — улыбнулся Мэтин Петрович. — Без добычи не отпускает, так ведь?
— Остальные охотники с чем приехали? — спросил Апанас, будто не расслышав слов управляющего.
— У кого три, у кого пять соболей. Но многие еще не вернулись.
Старики переглянулись.
— Маатак[20] Петр тоже не приехал?
— Нет еще. Но по рации сообщили, что он сейчас в седьмом стаде. Двенадцать соболей, говорят, добыл!
— Умелые охотники в нашем поселке, — с одобрением отозвался дед Семен, берясь за свой мешок. Не торопясь развязал его и стал выкладывать на стол связки беличьих, горностаевых и соболиных шкурок. Апанас тоже последовал его примеру.
— Вот это да! Вот так шкурки! — Гена не удержался и провел рукой по темному соболиному меху. — Черные-то какие!
— Белку теперь редко встретишь, — словно оправдываясь, проговорил Апанас. — Там, где соболь живет, белок нет.
— Сосчитай-ка, сынок, сколько там, — попросил Гену дед Семен. Тот быстренько перебрал шкурки, Мэтин Петрович пересчитал связки Апанаса.
— Ничего себе слабые старики, — засмеялся управляющий, записывая против фамилии деда Семена семь соболей, три десятка горностаев, сто сорок белок. У Апанаса было чуть меньше.
Мэтин Петрович велел приготовить чай. Он ни за что не хотел отпускать стариков, не оказав им высокого уважении — чая и разговора. Гена на чаепитие не остался, заспешил домой.
13
Старик Тумээ колол на дворе дрова. Чурки были здоровенные, как двухсотлитровые бочки, только покороче. Сам старик — сухонький, низкорослый; казалось, он с трудом поднимал над головой тяжелый чугунный колун на длинном березовом топорище. Изо всех сил, с надрывным кряканьем опускал колун на круглый лик чурки, но тщетно. Чурка не поддавалась. Старик тяжело вздыхал, тыльной стороной рукавицы отирал вспотевший лоб и снова заносил над головой колун.
«Постарел дедушка Тумээ. Разве с такими дровами справится? Как только сумел заготовить?» Гена подошел к нему и тихо окликнул:
— Здорово, абага!
Тумээ вздрогнул, выронил колун и оглянулся. Узнал Гену, улыбнулся, обнажая беззубый рот.
— Олусладьин![21] — вместо приветствия воскликнул старик.
— Что, никак? — спросил Гена, тоже радуясь встрече. Когда он был маленьким, его родители вместе с Тумээ пасли колхозных оленей, кочевали по перевалам, коротали ночи у вечного спутника оленеводов — костра. Гена помнит, словно это было только вчера, как Тумээ подарил ему рослого, темной масти оленя и сказал: «Вот кто станет истинным пастухом. Пусть мой учах понесет его на своей спине, пусть станут они друзьями». Мальчик назвал оленя Чукичан, что означало «птица». Быстроногим был тот олень. Сильным был, как сохатый, не знал, что такое усталость. Вот какого оленя подарил ему когда-то добрый Тумээ. Когда умер отец Гены, Тумээ, как мог, помогал и поддерживал их семью. Часто привозил им в поселок то баранину, то сохатину, но чаще всего оленину. Теперь Тумээ постарел.
— Не колется. Слабым я стал, сынок, — старик печально улыбнулся.
— Чурки больно хороши, — сказал Гена. — Где только достал такие?
— Это Степка привез. Сам. Я и не просил его, — объяснил Тумээ.
— Степан?! — с радостным удивлением переспросил Гена.
— Он хотел сам прийти наколоть, да Мэтин его в лес лесорубом отправил…
Гена помолчал, раздумывая об услышанном. Потом принялся за дрова. Он колол, а старик складывал поленницу.
— А люди говорят, абага, что Степан пьяница… — сказал Гена, остановившись передохнуть. — Правда — нет?
— Э-э, — махнул рукой старик. — Люди-то как слепые. Ничего не видят. Сошел парень маленько с круга, так ему подсобить надобно… Душа-то у него чистая, как дюскэн[22], А люди… злых у нас много стало, вот что тебе скажу… Так и норовят укусить, ежели чуток споткнулся. Того же Урэкчэнова взять — ведь хуже зверя таежного на Степку накинулся, Мэтину спасибо, поддержал парня. — Старик вздохнул, помолчал немного, потом спросил: — Сам-то ты как? Когда оленей в кораль погонишь?
— Дня через два.
— Жирные, поди, олешки-то? У Кадара, как помню, всегда такие.
— Да, олени хорошие.
— Не забудь, сынок, меня на забой пригласить. Хоть чалмы себе раздобуду.
— Знал бы ты, абага, как жалко мне этих оленей. Все на редкость могучие, сильные, как мой Чукичан.
— О, Чукичана я помню, — смуглое лицо старика вновь озарилось довольной улыбкой.
— Разве можно таких забивать, абага?
Старик долго молчал, думал о чем-то, наконец сказал, тихо вздохнув:
— Не знаю, сынок. Раньше вроде бы так не делали…
После обеда Мэтин Петрович получил телеграмму. «Срочно телеграфируйте ожидаемое мясо тоннах. Председатель райисполкома Чайнов». «Как же так, — удивился управляющий, — три дня назад районный инспектор со всеми данными от нас уехал. Правда, после него еще двести десять голов забили. Надо подсчитать, что там у нас получается…»
Урэкчэнова, как назло, на месте не оказалось: уехал в какое-то стадо. «Ладно, по делу ведь, не зря же. Сам подсчитаю», — решил управляющий. Он достал из портфеля все бумаги по сдаче мяса и стал считать. Выходило, совхоз перевыполняет план. Такая перспектива, конечно, радовала. Мэтин Петрович вдруг вспомнил Гену. Тот утром что-то хотел сказать, но ему помешали. Наверное, беспокоится за Степана. Нет, Степан не конченый человек, как думает Урэкчэнов. Недавно машина с дровами в ущелье просела в наледь и заглохла, так Степан первым полез в ледяну