ю воду. Часа три он и еще несколько парней-добровольцев провозились с этой машиной, пока наконец не вызволили ее из ледяного плена.
Наколов дрова Тумээ, пообедав, Гена снова пошел в контору. Может, на этот раз управляющий будет один, и он сможет высказать все, что на душе наболело.
Мэтин Петрович, как всегда, поднялся ему навстречу, воскликнул:
— Легок на помине! Садись, поговорим.
— Оленей проведали. Все на месте. Пасутся кучно, — сказал Гена, присаживаясь.
— Остерегайтесь собак. Поселковые гоняют оленей.
— Там волки травят, здесь собаки… Бедные олешки! — вздохнул Гена. — Да еще мы, люди…
— Да, трудно им. Ну, Гена, порадуйся вместе со мной. Мы не только выполним план, но еще и поможем району, — не без гордости сообщил управляющий. — По-моему, мы идем с опережением…
— В таком случае я отгоню своих оленей обратно!
— Как это? Ваши олени уже учтены.
— Об этом, Мэтин Петрович, я и зашел поговорить… Думаю, Кадар не прав, отправляя на забой лучших из лучших. Я понимаю — план… Но не такой же ценой! — Гена разволновался, лицо покрылось красными пятнами.
Мэтин Петрович взглянул на него с удивлением.
— Лучших оленей пригнали сюда! Лучших, вы понимаете? — с отчаянием сказал Гена.
— А это разве плохо? — Мэтин Петрович улыбнулся.
— Плохо! Это очень плохо! План мы, конечно, выполним, но с чем останемся? Кадар опять из других стад хороших оленей себе заберет, а доходяг в откормочное отправит? Будь моя воля, Мэтин Петрович, я бы таких оленей не трогал. — Гена помолчал, потом протянул управляющему несколько листов бумаги, исписанных мелким, убористым почерком: — Вот, прочтите, я тут написал свои соображения…
«Северянин без оленя никто и ничто. Без своего друга, о котором поются песни и слагаются стихи, я не мыслю нашей жизни. Без него, без нашего чудесного оленя, обеднел бы мир. И я благоговею перед людьми, которые по-настоящему преданы оленю, понимают его и оберегают, видя в нем надежную свою опору. И в то же время всем своим существом я ненавижу тех, кто истязает животных, не любя их.
Верю, что олени на Севере никогда не переведутся. Они будут радовать людей, пока есть на земле жизнь. Но меня волнует вопрос, каким станет наш олень с годами.
…Помню себя маленьким. Помню и тех оленей, которые тогда окружали нас. Какие это были олени! Все как на подбор рослые, стройные, на редкость сильные и выносливые. А нынешние? Я мысленно сравниваю их с оленями моего детства и с грустью замечаю огромную разницу. Из года в год олени мельчают — вырождаются. На них верхом далеко не уедешь, на нартах быстро не преодолеешь большого расстояния, особенно по снежной целине, потому что низкорослые, хилые животные слабы. Для успешной охраны оленьего стада необходимо иметь надежных, выносливых верховых и упряжных. А их-то как раз и мало у нас в совхозе. Это наша беда. Почему мы не сохранили оленей нашего детства? Почему мы гоним на забойный пункт самых лучших, самых крупных и сильных? Мы живем интересами только одного сезона, не заботясь, о будущем, уподобляясь человеку, который рубит сук, на котором сидит.
Возьмем, к примеру, наше прославленное стадо. Болгитин — работящий, сильный человек. Но в стаде большинство оленей мелкие, хилые. Вот бы их откормить по всем правилам, отнестись к этому делу с душой. И сдать. Я говорил об этом Кадару, а он и слушать не хочет. Передам, говорит, этих оленей в нагульные стада, пусть там их откармливают. Вот и погнали на забой самых лучших, главное для него — выполнить план, удержать первенство. Разве так настоящие оленеводы поступают?..»
Адитов оторвался от записей.
— Гена, мне нравятся твои мысли, твое беспокойство за судьбу оленей. Все это хорошо… И мы, конечно, обсудим это с дирекцией, может, даже на исполкоме… Но… сейчас, понимаешь… мы должны выполнить свои обязательства… В районе нас не поймут…
— Мэтин Петрович, вы сначала взгляните на моих оленей! Убедитесь сами, убедите район, если нужно!
— Ишь какой упорный! — улыбнулся Адитов. — Никто нам не разрешит оставить оленей сверх планового поголовья… Ведь пастбища нашего совхоза тоже небеспредельны. Можем ли мы обеспечить кормом лишнее стадо?
— Зачем лишнее? Давайте всех худых, мелких, какие остались, откормим и сдадим, а этих сохраним, — продолжал наступать Гена. Адитов встал из-за стола, принялся нервно ходить из угла в угол.
— Олени твои далеко стоят? — спросил вдруг.
— Рядом, в верховьях Сятанжа, — просиял Гена.
— Давай! — Адитов резко взмахнул рукой. — Только я домой сбегаю, переоденусь.
— Я за вами заеду, Мэтин Петрович!
К дому Гена летел словно на крыльях. Может, еще удастся отстоять этих красавцев!
В дверях Адитов столкнулся с Урэкчэновым.
— Архип Степанович, я наведаюсь к оленям, которых пригнали от Кадара. Посмотрю…
— Что там смотреть?! Олени — во! Высший класс! — Урэкчэнов поднял вверх большой палец. — Сам отбирал… вместе с Кадаром!
— Я не сомневаюсь. Но посмотреть надо. Тут идея одна возникла. Возьми на столе телеграмму, ответь. Материалы я приготовил…
Увиденное поразило Адитова. Кто-кто, а он-то понимал толк в оленях. Не только потому, что тоже, как и Гена, с детства рос рядом с оленями, на их молоке, можно сказать, поднялся, но и потому, что был по образованию ветеринарным врачом. И дело свое знал, животных любил, жизни своей без них не мыслил. И вот сегодня молодой оленевод Умтичан преподал ему настоящий урок. Ведь когда Мэтин Петрович стал управляющим крупного оленеводческого совхоза, он мечтал из года в год улучшать породу. Кое-что уже было сделано. Увеличили поголовье, создали племенное стадо, но пока ощутимой отдачи нет. Оленеводы не зря жалуются, что скоро не на ком будет ездить. Всех лучших оленей ежегодно сдавали на мясо.
А он-то целиком доверился Урэкчэнову. Дал тому право решать, каких оленей гнать на забой, каких оставлять. Положился на его опыт. А что получается? Они могут в итоге остаться ни с чем. Молодец Гена. Вовремя забил тревогу. Олени-то и правда завидные. Широкая грудь, сами рослые, спины длинные. Не только быки такие, но и важенки. Выносливость, сила, красота. Эти три качества присущи только крупному оленю. Вот о каких, видимо, думал дед Семен, когда говорил о любви к этим северным животным…
…Наутро Мэтин Петрович шел в контору и думал о предстоящем разговоре с заведующим фермой. Он шагал медленно и посматривал на печные трубы на крышах домов. Из них спиралью выходил густой пепельно-сизый дым. «С чего начать разговор? — думал Мэтин. — Не годится, наверное, сразу с упреков. Все-таки Урэкчэнов намного старше. Вчера я ничего определенного не ответил Гене, хотя сразу понял, что он прав. Сказал, посоветуюсь, мол, с Архипом Степановичем. Так будет справедливо. Урэкчэнов должен понять, в чем его оплошность. Но постой… Оплошность ли это? И только ли его? Я-то сам поддался текучке. То заготовка дров, то механизаторы с их проблемами, то охотники… А про оленей почти забыл. Редко бываю в стадах. Но разве Гена первый, кто заговорил о вырождении наших оленей? Тот же Оран не раз жаловался, и другие тоже… А мы все план гоним, ни о чем больше не думаем. Как бы в передовых удержаться… Да… Не оплошность это — ошибка, самая настоящая ошибка! И в первую очередь — моя! Как там Гена сказал? «Олени нашего детства»? А что… неплохо… Только где они, олени нашего детства? Все под нож идут. Какая уж тут оплошность…»
Мэтин Петрович не успел сесть за свой рабочий стол, как зашел Урэкчэнов.
— Как настроение? — спросил Адитов, протягивая ему руку.
— Нормально!
— Звонил в район?
— Да. С Чайновым говорил.
— Что он сказал?
— Напомнил о нашем обещании досрочно выполнить план, — хитро ухмыльнулся Урэкчэнов. Адитов сморщился, будто кислое проглотил. «Не я обещал. Это ты летом болтал, о чем не следовало говорить раньше времени», — захотелось ему вдруг упрекнуть своего заведующего, но он сдержался.
— А ты что, сомневаешься в наших силах? — удивленно спросил Урэкчэнов. — Все идет как по маслу, какие тут могут быть сомнения?
— Как дела в откормочных стадах? — Адитов не принял легкого, непринужденного тона. Лицо его оставалось серьезным, сосредоточенным.
— Нормально, — Урэкчэнов старался уловить, чем нынче недоволен управляющий.
— Архип Степанович, я вчера, как вы знаете, ездил к оленям, которых пригнали на забой. До чего же они хороши! Один лучше другого.
— Да, олени добротные. Я сам с Кадаром отбирал. Не зря, однако, лучшие годы жизни отдал оленям, — не удержался, прихвастнул тот.
— Знаешь, — Мэтин Петрович тяжело вздохнул. — Этих оленей нельзя забивать.
— Как?! — воскликнул Урэкчэнов и даже вскочил со стула.
— Вот так. Пусть гонят их обратно.
— Как же так? Я ничего не понимаю… Что случилось, Мэтин Петрович? — засуетился Архип Степанович. — А как же план?!
— Оленей, которых пригнал Кадар, трогать не будем!
— Почему?
— Это олени наших отцов, наших дедов.
— Каких отцов? Каких дедов? — Урэкчэнов вытаращил глаза. Одутловатое лицо его медленно багровело.
— Знаешь, какими были олени у наших предков? Видными. Рослыми. Сильными. Вот таких нам и следует выращивать, Архип Степанович. На то мы с вами тут и поставлены. Люди нам не простят, коли мы красу земли северной под корень вырубим…
— Люди! Нам Чайнов не простит, ежели мы план им сорвем! Тогда уж точно не до красы будет!
— План мы не сорвем. Району поможем, как обещали, — твердо заверил Адитов.
— Мелочь, что ли, сдавать станем? — усмехнулся Урэкчэнов.
— Почему, нормальных сдадим.
— А где же их взять, нормальных, если мы отказываемся от упитанных, тяжеловесных оленей?
— Откормим перед убоем, доведем до кондиции. Нужно тебе еще раз съездить к Кадару, взять там самых тощих, а этих назад отогнать.
— Не успеем, Мэтин Петрович.
— До конца года полтора месяца. Надо успеть. Все силы на это бросим.
— Выходит, зря я потратил целую неделю на поездку в стадо Болгитина? Я что, уже вышел из доверия? Сколько оленей прошли через мои руки! Скольких оленят я вынянчил, скольких от верной гибели спас! А тебя послушать, я ни черта не смыслю в оленях. Мы ведь собирались план досрочно выполнить. Раструбили на всю республику, всем наобещали. А что получится в итоге? Одно пустословие. Так же нельзя! — голос Урэкчэнова дрожал от сильной обиды.