— Н-нет, не совсем так, — смутился тот, удивившись про себя проницательности Адитов а.
— Фамилии все равно называть придется. Материал не должен быть безликим. Надо о конкретных людях писать.
— Вы правы, Мэтин Петрович. У меня есть идея написать очерк об одном замечательном человеке из вашего отделения.
— Это интересно. О ком же, если не секрет?
— О Кадаре Болгитине, — с готовностью ответил Сибиряков.
Управляющий промолчал, нахмурился.
— Вы разве против, Мэтин Петрович? — удивился Сибиряков. — Ведь это же Кадар Болгитин!
— Лучше напишите-ка об увиденном и, кстати, о том же Гене Умтичане, — чуть помедлив, ответил Адитов. — Расскажите читателям об организации у нас предубойного откорма оленей. Для этого хорошо бы встретиться с оленеводами, поговорить с ними. Неплохо бы показать, какие у нас теперь большие потенциальные возможности. Реальность улучшить породу наших оленей. Давайте вернемся к этому разговору года через три. Уверен, в нашем совхозе вы увидите только красивых, рослых оленей. Те, которые так понравились вам сейчас, полтора месяца назад были до того худы, что вызывали только жалость. Если б не Гена, они вряд ли выдержали зимнюю стужу, стали бы добычей волков и принесли бы нам одни убытки. Скажешь это теперь, глядя на них? Люди называют этих оленей — оленями Умтичана. Раньше все говорили «олени Кадара», а теперь видите как? Хотя настоящие его олени, конечно, там, в стаде, где он пасет их. Вот об этом и напишите.
Управляющий взглянул на часы. Рабочий день давно закончился. На улице ярко мигали звезды.
В темноте их было почти не видно. Только алчно горели пять пар злых волчьих глаз. «К моим оленям спешат… Ненасытные твари! Только бы Кадар и Кеша оказались на месте, только бы не спали сейчас. Я быстро вернусь. Скажу Миичээну о матери — и обратно». Первый испуг прошел. «Жаль упряжку. Там карабин… Хорошо еще, что не обронил хорей… — Гена покрепче сжал его в руке. Левой нащупал нож на боку. — Упряжку найду, догоню. Никуда не денется. Потом быстро к Орану и назад к своим. А сейчас важно отогнать этих тварей. А вдруг нападут? Что ж…» Он живо представил себе, как его олени бегут к нему, ища поддержки и защиты. Олени в трудную минуту всегда спешат к людям.
И Гена, собрав всю свою силу воли, превозмогая страх, громко крикнул. Уверенный, зычный голос ударил в склоны сумрачных скал и, словно оттолкнувшись от них, могучим эхом наполнил окрестность.
Человек шагнул навстречу волкам…
Уямканы идут на Север
1
…Уямканы медленно шли по крутому склону белой скалы. Это было небольшое стадо, голов пятнадцать самок и их детенышей. Впереди всех гордо ступала старая однорогая самка-важенка. Важенку снежного барана эвены называют «сутээнчэн» и этим словом определяют все: и возраст, и наличие у нее детенышей. Когда же важенка бездетна, ее зовут «эмири». Но такое определение к Однорогой не подходило. За нею, время от времени шаловливо подпрыгивая, спешил ее маленький лобастенький сын-бочикан, а чуть отстав, бодро шагал годовалый уямкан, «ганипа» — прошлогодний детеныш. У баранов этот возраст переходный от младенчества к поре взросления, когда появляется тяга к самостоятельности. Вот и теперь ганипа часто оборачивался к идущей позади молодой самке. Большими выпукло-ледяными глазами озорно поглядывал на нее, потом легкими прыжками догонял мать и братишку. Снег белыми брызгами летел из-под точеных копыт.
Подойдя к краю последней котловины, Однорогая остановилась, крепко уперлась ножками в снежный наст и замерла. Порывистый ветер волнами ходил по ее густой светло-серой шерсти. Остальные самки, сбившись в кучу, тревожно озирались вокруг, то и дело поворачивая свои заиндевелые головки в сторону Однорогой. Во всем облике этих снежных красавиц угадывалась настороженность.
Однорогая вытягивала морду навстречу ветру, подставляя ему нежные ноздри в надежде уловить нужный им дух. О, этот дух ей хорошо знаком. Его не спутать ни с чем. Он тяжелый, этот человеческий дух. Как обдаст им, так обожжет все нутро до самой печенки. Среди прочих запахов Однорогая чуяла своих сородичей. До них далеко, рогачи бродят сейчас по ту сторону скал, в снежных кручах. В брачные дни от этого запаха она пьянела, теряла покой. Теперь же он был ей противен. Пусть самцы пасутся сами по себе. Ей важно другое: как бы не проморгать двуногого. Вот что волновало ее. Она еще долго выстаивала в своем беспокойном ожидании. Но ничего подозрительного не обнаружила. Значит, двуногого поблизости нет. Она облегченно вздохнула. Пожалуй, опасаться теперь нечего. Если только сзади догонит. Она оглянулась и охватила цепким взглядом окрестность. Только узор их следов уходил далеко назад, в скалы. Можно спускаться в котловину. Там, внизу, они скроются от зоркого глаза двуногого, отдохнут в тишине, в безопасности, пощиплют ягеля…
Однорогая двинулась вниз, уводя за собою стадо. Она хорошо знала эти места, эти скалы, подпирающие острыми зубьями высокое небо. Тут рядом имта — солонец, сольник, где всегда можно полакомиться вкусной солью. Особенно весной, когда почему-то так сильно тянет к соленому. Имта — это черная, испещренная морщинами скала. На ней выступают бурые пятна — заплесены. Так выглядят солонцы. Никогда не зарастает мхом баранья тропа к имте. Издалека они спешат сюда, преодолевая на своем пути множество хребтов. Иногда уямканы дважды за один день наведываются на солонец — и ранним утром, и перед закатом. Придут и лижут, лижут бараны эти холодные камни, забыв обо всем на свете, со смаком глотая горько-кислую слюну, зажмурив от удовольствия глаза. Только мелко-мелко дрожат черные кончики хвостов-отростков.
Сейчас Однорогая не только из-за солонцов привела сюда свое стадо. Надо было переждать опасность. Отсюда рукой подать до стойбища людей. Однорогая знала, что люди никогда не ищут уямкана вблизи своих жилищ, они уверены, что гордые звери обитают высоко в поднебесных отрогах, там, где белеют ледники и гуляют буйные ветры. Конечно, они правы. Но можно иногда спрятаться и у них под носом. Обычно, когда наступают большие холода, люди оставляют баранов в покое.
Уямканы не раз укрывались на этой речке, зажатой с обеих сторон гольцами. Отдыхали тут, набирались сил и уходили дальше на север. Так будет и сейчас. Выгребут они в долине из-под снега поздние зеленые травы и сухие, опавшие с тополей листья, поедят ягеля на крутых склонах и уйдут…
2
Шел осенний пересчет совхозных оленей. Не только оленеводы, даже люди, далекие от оленеводства, с любопытством ждали вестей со стойбищ. Все разговоры сводились к оленям. Делились новостями в магазинных очередях, в клубе.
Осенний пересчет — это годовой итог, зеркало труда оленеводов. Тут ни прибавить, ни убавить, как ты работал в течение года, так оно и покажет. Вот уже около десяти лет оленеводы отделения постоянно выходили победителями соревнований всех рангов — от совхозных до всероссийских. И люди стали воспринимать свои трудовые победы как должное, само собой разумеющееся. Но в этот раз грянул гром среди ясного неба. Один за другим возвращались представители совхоза, проводившие пересчет. Оказалось, что во многих бригадах большие потери. Куда исчезли олени? Куда они могли деться? Эти вопросы волновали всех. В одном седьмом стаде недостает около двухсот голов. «С ума сойти!» — ахали люди, слыша такое. «Не может быть!» — не верили в конторе совхоза. «Неужели?!» — недоумевали в районе. Но так оно и было. Передовое отделение оказалось на грани катастрофы.
Председатель сельсовета Степан Николаевич Романов собрал исполком. Уполномоченные по пересчету оленей рассказали о положении дел в стадах. Еще до пересчета всем бригадам строго-настрого запретили охотиться на снежных баранов, предлагали организовать поиски отбившихся от стада оленей. Теперь Романов с недоверием посматривал на людей, сидящих в кабинете. «Не до оленей вам было, за уямканами небось гонялись!» — неприязненно думал он, не признаваясь себе, что завидует им: он сам был заядлым охотником.
Заседание исполкома ничем не кончилось. Романов попросил бригадира Василия Кунина остаться и резко спросил его:
— Ты знаешь, во что может обойтись совхозу твоя беспечность?
— Знаю, — Кунин обиженно поджал губы. От напряжения последних бессонных дней глаза его покраснели.
— Раз знаешь, почему потерял столько? — спросил Романов начальственным тоном.
— Ну что я поделаю, когда так вышло, — Кунин беспомощно развел руками и повернулся, намереваясь уйти.
— Да постой, куда торопишься?!
— В контору, к управляющему пойду.
— Я тебя пока не отпустил. Сейчас ты передо мною отчитываешься!
— Я кто, по-твоему, арестант, что ли?
— Вот отпущу, тогда пойдешь. Отвечай: когда найдешь оленей?
— Постараюсь, конечно, найти. Не хочу я, чтобы столько оленей висело на моей шее.
— А то ведь придется снимать тебя с бригадиров, имей в виду…
— Тебе виднее. Ты на пне стоишь, — еле сдерживая злость, ответил Кунин и вышел.
«Снимать с работы!.. Ну и пусть! Сидел бы я на пенсии, ни о чем бы не думал. Да вот не могу без оленей. А он, как медведь, злопамятный. Пора бы забыть уже. Сами постарели. Дети выросли». Так думал оленевод, подходя к совхозной конторе. Еще в молодости оба они были влюблены в молодую охотницу Дюскэн. Романов был напористее, добиваясь благосклонности девушки. Но она выбрала Василия. С тех пор Романов и невзлюбил Кунина.
…— Василий Петрович, скажи по-честному, в чем, по-твоему, главная причина таких потерь? — при всех спросил управляющий Адитов, когда Кунин пришел к нему.
— Главная причина? — бригадир замялся, подыскивая нужные слова. — По-моему, снег помешал. — Ему самому не понравился этот ответ. Несерьезный какой-то…
— Какой снег?
Люди зашевелились, заерзали на стульях. На лицах многих появились улыбки.
— Вы знаете, какая у нас осень была…