Урочная система создала среди рабов иерархию. Самыми важными в ней считались надсмотрщики, которые являлись посредниками между плантатором и рабсилой. Под ними стояли обученные ремесленники: кузнецы, плотники и каменщики. Именно эти квалифицированные работники слыли в невольничьей среде естественными лидерами и, как следствие, за ними был особый догляд, чтобы не устроили смуту или не сбежали.
Однако самая важная задача лежала на плечах того, кто отвечал за орошение, поскольку в руки ему — так называемому водоливу, — вверялась судьба урожая. Рисовые поля по мере необходимости затоплялись пресной водой, хранящейся в расположенных над полями резервуарах. Поступающая с приливами морская вода вызывала подъем пресной воды в прибрежных реках. Когда были построены низкие, широкие шлюзы, появилась возможность заливать пресной водой поля, а потом через вспомогательные ворота питать систему орошения. Любая брешь в плотине или поломка шлюза пропускала на поля губительную для урожая соленую воду, поэтому на плечи водолива ложилась задача огромной сложности и ответственности — поддерживать всю эту махину в рабочем состоянии.
Генри, муж Энни, был главным водоливом плантации Ларуссов. Его дед (тогда уже покойный) попал в неволю на севере Гвинеи и в январе 1764-го был доставлен на факторию Барра Кунда. Оттуда в октябре того же года его перевезли в Джеймс-Форт на реке Гамбия — основную перевалочную базу, откуда черных рабов отправляли в Новый Свет. В 1765-м он прибыл в Чарльзтаун (так сначала назывался Чарльстон), где был куплен семейством Ларуссов.
На момент кончины у него было шесть сыновей и дочерей и шестнадцать внуков, из которых Генри был старшим. За шесть лет до этого Генри завел себе молодую жену Энни, и у них родилось трое своих детей. Лишь одному из них, Эндрю, довелось дожить до зрелых лет; у него в свою очередь тоже родились дети, и так далее, вплоть до начала двадцать первого века, когда родословная уперлась в Атиса Джонса.
Однажды в 1833 году Энни, жену Генри, привязали к «пони» и принялись охаживать кнутом. Били, пока тот не сломался, начисто содрав кожу на спине. Потом ее перевернули и пустили в ход новый кнут. Хотели не убить, а примерно наказать — все же Энни была ценным товаром. Ее выследила команда, возглавляемая Уильямом Руджем, чей потомок позднее на северо-востоке Джорджии прилюдно вздернет на дерево человека по имени Эррол Рич, а затем сам примет смерть от рук темнокожего на ложе из пролитого виски и опилок. Рудж был «ищейкой» — охранником, который вылавливал беглых рабов. Энни сбежала после того, как некто Кулидж застал ее на окольной дороге за продажей говядины (корову накануне велел пристрелить старый хозяин). Кулидж привязал Энни к пню и пытался изнасиловать сзади. Пока охранник терзал женщину, та изловчилась подобрать с земли сучок и ткнуть им насильнику в глаз, частично ослепив. А затем она убежала, ведь никто не стал бы выяснять истинную причину случившегося. Кулидж потом утверждал, что подвергся неспровоцированному нападению негритоски, которую подловил у дороги за распитием краденого спиртного. «Ищейка» и его люди пустились по следу и вскоре приволокли беглянку к старому хозяину. Ее привязали к «пони» и выпороли, заставив мужа и детишек на это смотреть. Женщина не выдержала экзекуцию и скончалась в судорогах. Через три дня Генри, муж Энни и водолив, затопил плантацию Ларусса соленой водой, погубив весь урожай.
Его пять дней разыскивал вооруженный до зубов отряд, так как Генри прихватил с собой хозяйский, напоминающий мортиру шестиствольный пистоль, способный любого из преследователя отправить к Создателю, да еще и в виде решета. Поэтому конников вернули, а вместо них послали цепочку рабов-нубийцев: если кого убьют, не жалко. Тому, кто поймает, обещали дать золотую монету.
Наконец Генри прижали к краю болота Конгари, неподалеку от того места, где сейчас стоит бар «Болотная крыса» — это там пила в ночь своей кончины Мариэн Ларусс (голос настоящего содержит в себе отзвуки прошлого). Раб, обнаруживший беглеца, пал замертво с рваными дырами в груди.
Тремя пробоотборниками для почвы — трубками с заостренным концом и Т-образной рукоятью — Генри выгнали из укрытия. Его распяли на болотном кипарисе и оставили там с собственными яйцами во рту. Но прежде чем он умер, на телеге подкатил старый хозяин, а позади него сидели трое ребятишек. Последнее, что увидел Генри, пока не закрыл глаза навеки, это как его младшего сына, Эндрю, старый хозяин уводит в кусты. Под крики мальчика Генри испустил дух.
Вот так и была посеяна вражда между Ларуссами и Джонсами, хозяевами и рабами.
Урожай означал богатство. Урожай означал историю. Его надо было оберегать. Проступок Генри какое-то время жил в памяти семейства Ларуссов, но понемногу стерся; грехи же Ларуссов передавались у Джонсов из уст в уста. И прошлое переносилось в настоящее, от поколения к поколению, распространяясь подобно вирусу.
Свет пошел на убыль. Люди из Джорджии уехали обратно в свой штат. У разлапистого дуба за окном бесшумно стригла воздух летучая мышь, охотясь за москитами. Некоторые из них пробрались в дом; теперь они жужжали над ухом, дожидаясь возможности напиться крови. Я тщетно отмахивался от них. Эллиот нашел и протянул мне полупустой баллончик с репеллентом; я обрызгался.
— Но ведь в родне Джонсов были и другие, кто гнул спину на Ларуссов даже после этого события? — спросил я.
— Гм, да, — ответил Эллиот. — Рабы умирали и в других семьях. Эка невидаль. И стар и млад — хозяйство-то вон какое большое. Только эти семьи, в отличие от Джонсов, не принимали гибель своих так близко к сердцу. Хотя и среди Джонсов были такие, кто считал: что было, то было, нельзя же вечно точить зуб. А были и те, которые считали по-другому.
В Гражданскую войну чарльстонской аристократии заметно поубавилось, как и зданий в городе. Ларуссов некоторым образом защитила их прозорливость (сродни измене: свое богатство они хранили в основном в золоте, лишь малую часть держа в облигациях и валюте конфедератов). Тем не менее их, как и многих других побежденных южан, заставили присутствовать на параде уцелевших солдат 54-го Массачусетского полка (известных как «ниггеры Шоу»). Среди них по улицам Чарльстона маршировал и Мартин Джонс, прапрадед Атиса Джонса.
И вновь пути этих двух семей готовы были жестоким образом сойтись.
Ночные всадники движутся сквозь тьму. Пройдет еще много лет, прежде чем мулатка с рабскими клеймами на ногах расскажет, какими их видела — будто на негативе, белые фигуры на фоне черной дороги; лошади укрыты попонами, о седла, покачиваясь, глухо постукивают приклады и толстые плети. Ночные всадники — воплощенные кошмары семидесятых годов позапрошлого века — держат путь в глубь Южной Каролины, неся, по их разумению, справедливость в виде кары на головы несчастных негров и республиканцев, которые тех поддерживают, и отказываясь повиноваться четырнадцатой и пятнадцатой поправкам к Конституции. Они — символ страха, который испытывают изрядная часть белого населения по отношению к черным. Уже действуют против реформ «Черные кодексы», запрещая цветным владеть оружием, занимать положение выше фермера или слуги — да что там, даже самовольно покидать свое подворье или принимать гостей без разрешения.
В свое время Конгресс нанесет контрудар «поправкой к реконструкции», «принудительным законом» от 1870 года и законом против ку-клукс-клана от 1871 года. На выборах в 1870-м губернатор Скотт сформирует для защиты голосующих черную милицию, чем лишь сильнее разозлит белое население. В итоге положения хабеас корпус будут заморожены в девяти провинциальных округах, что приведет к аресту без суда сотен членов куклуксклана, но в настоящее время закон едет на сплошь укрытом попоной коне и несет с собой месть, а действия федерального правительства последуют слишком поздно и уже не спасут жизнь тридцати восьми человек, не предотвратят изнасилования и избиения, не воспрепятствуют уничтожению ферм, посевов и скота.
Слишком поздно для Мисси Джонс.
Ее муж Мартин, невзирая на террор и насилие, бесстрашно выступал на выборах 1870 года за права цветных. Он отказался отречься от республиканской партии, за что подвергся публичной порке. Но и это его не остановило, и всю свою поддержку и невеликие средства он отдал нарождающейся черной милиции, во главе которой, как когда-то на параде, солнечным воскресным днем прошелся по улицам своего городка. Из его людей оружие имел от силы каждый десятый, но все равно этот поступок был расценен как неслыханная дерзость борцами с набирающей мощь эмансипацией.
Первой приближение всадников заслышала Мисси. Она приказала мужу бежать, потому что на этот раз, если его найдут, ему не жить. Ночные всадники в округе Йорк прежде никогда не трогали женщин, а потому, хотя Мисси и испугалась вооруженных людей, у нее не было оснований ожидать расправы над собой.
Она ошибалась.
Ее схватили четверо: лишенные возможности разделаться с мужем, они могли нанести ему удар опосредованно. Изнасилование не было зверским — просто надругательство, не более; совершавшие его даже не получили особого удовольствия. Характер у деяния был сугубо функциональный, все равно что поставить тавро корове или свернуть голову курице. Последний из насильников даже помог ей прикрыться одеждой и дал руку, помогая встать и переместиться на кухонный стул.
— Передай ему, чтобы взялся за ум, — сказал он. — Поняла меня?
Он был молод и недурен собой. Было в нем что-то от его отца и деда: характерный ларуссовский подбородок и светлые волосы. Звали его Уильям Ларусс.
— Нам бы не хотелось наведаться сюда снова, — предостерег он напоследок.
Спустя две недели Уильяма и еще двоих на выезде из Дельфии подкараулила группа людей в масках и с дубинами. Товарищи Уильяма бежали, а он остался, свернувшись под градом ударов в комок. После избиения у него сохранила подвижность лишь правая рука, а пищу, чтобы попала в пищевод, теперь приходилось растирать в кашицу.
Но Мисси Джонс сделанное ради нее не оценила. С мужем, когда он возвратился из своего укрытия, она даже толком не перемолвилась; она вообще почт