— Слушаю?
И я вдруг понял, что не знаю, о чем говорить. Я даже толком не понимал, зачем сюда приехал, помимо того, что ищу Эллиота. При этом внутренний голос шепнул мне, что спор, свидетелем которого я невольно стал, безусловно выходил у них за рамки работы и между ними было нечто большее, чем просто отношения адвоката с клиентом. Одновременно с тем, впервые увидев ее вблизи, я утвердился еще в одном своем подозрении: она носила траур. Добавить шляпку с вуалью, и облик вдовы будет завершен.
— Прошу прощения, что отвлекаю, — выговорил я. — Меня звать Чарли Паркер. Частный детектив.
Я полез было в карман за удостоверением, но меня остановило движение ее лица. Нельзя сказать, что выражение смягчилось, но что-то в нем неуловимо мелькнуло; так иногда дерево под ночным ветром пропускает сквозь ветви лунный луч, и тот на мгновение выхватывает из темноты и озаряет голую землю.
— Так это, видимо, вы и есть? — спросила она тихо. — Тот, которого он нанял?
— Если вы имеете в виду Эллиота Нортона, то да. Он меня нанял.
— Это он послал вас сюда?
Враждебности в ее тоне не было. Напротив, я даже вроде расслышал что-то похожее на печаль.
— Нет, просто я вас видел… как вы с ним пару дней назад разговаривали вечером в ресторане.
Лицо ее тронула улыбка.
— То, чем мы занимались, разговором можно назвать с большой натяжкой. Он сказал вам, кто я?
— Честно говоря, я не сообщил ему, что видел вас вместе. Но я запомнил номер вашей машины.
Она чуть насупилась.
— Как предусмотрительно с вашей стороны. Вы всегда так поступаете: следите за женщинами, с которыми не знакомы?
Если она рассчитывала меня этим смутить, то ее ждало разочарование.
— Иногда, — признался я. — Пытаюсь с этим покончить, но слабоволие иногда сильнее нас.
— Так зачем вы здесь?
— Подумал, не видели ли вы Эллиота.
На ее лице мелькнуло беспокойство.
— Нет, как раз с того вечера. Что-нибудь случилось?
— Не знаю. Можно, я зайду, мисс Фостер?
Она удивленно моргнула:
— Откуда вы знаете, как меня зовут? Постойте, дайте-ка угадаю… Точно так же, как вы узнали, где я живу? Боже мой, вообще ничего нельзя утаить: всё на виду.
Я ждал, вполне готовый к тому, что она закроет передо мной дверь. Но она посторонилась и жестом предложила войти. Я шагнул следом за ней в переднюю, и дверь тихо затворилась.
Здесь не было никакой мебели, даже вешалки для шляп. Впереди лестница уходила на второй этаж, к спальням. Справа от меня находилась столовая, где посередине стоял непокрытый стол в окружении десяти стульев; слева гостиная. Я прошел за хозяйкой туда. Она присела на уголок бледно-золотистого дивана, а я опустился в кресло. Где-то тикали часы, но вообще в доме стояла тишина.
— Эллиот… пропал?
— Я этого не говорил. Где мог, я оставил ему сообщения. Просто он пока не ответил.
Чуть наклонив голову, она усвоила информацию. Судя по всему, услышанное ее не вполне устраивало.
— И вы решили, что я могу знать, где он находится?
— Мне подумалось, вы с ним, вероятно, друзья.
— Друзья? Какие именно?
— Такие, которые ужинают вместе. А что я должен был сказать, мисс Фостер?
— Не знаю. И я миссис Фостер.
Я начал было извиняться, но она отмахнулась.
— Да ладно… Вы, наверное, хотите знать о нас с Эллиотом?
Я не ответил. Соваться без надобности в их отношения у меня не было желания, но если ей хочется выговориться, послушать не мешает: вдруг да прольет свет.
— Вот ведь черт. Вы видели, как мы с ним скандалили, так что остальное можно домыслить. Эллиот был дружен с моим супругом. Покойным.
Она методично оглаживала на себе юбку — единственный признак нервозности.
— Я сожалею.
— Все теперь сожалеют, — кивнула она.
— Могу я спросить, что именно случилось?
Она отвлеклась от юбки и посмотрела на меня в упор.
— Он покончил с собой.
Миссис Фостер кашлянула, потом безудержно заперхала, все сильнее и сильнее. Я встал и через гостиную прошел на ярко освещенную модерновую кухню, пристроенную, видимо, к дому специально. Там я взял стакан, налил воды из-под крана и принес ей. Она попила и, более-менее успокоившись, поставила стакан перед собой на журнальный столик.
— Спасибо, — сказала она. — Я не знаю, отчего это произошло. Мне все еще тяжело об этом говорить. Муж мой, Джеймс, покончил с собой месяц назад. Задохнулся в машине: присоединил шланг к выхлопной трубе и сунул его в салон. Говорят, не он первый.
Таким голосом — нарочито нейтральным, сдержанным — обычно рассказывают о каком-нибудь пустячном недомогании вроде простуды или сыпи. Она еще раз пригубила из стакана.
— Эллиот был юристом моего мужа, а также его другом.
Я ждал.
— Мне бы не следовало вам этого говорить, — сказала она, — но уж коли Эллиот ушел…
То, как она произнесла это самое «ушел», меня невольно покоробило, но я не перебивал.
— Эллиот был моим любовником, — сказала она наконец.
— Был?
— Это закончилось незадолго до смерти мужа.
— А когда началось?
— Ну, как такие вещи обычно начинаются? — видимо, нечетко расслышав мой вопрос, вздохнула она. — Скука, неудовлетворенность, муж постоянно прикован к работе и не замечает, что жена сходит с ума. Выбирайте, что вам больше нравится.
— Ваш муж знал?
Прежде чем ответить, она сделала паузу, словно задумавшись об этом впервые.
— Если и знал, то ничего не говорил. Во всяком случае, мне.
— А Эллиоту?
— Так, намеками. Их можно было интерпретировать по-разному.
— И как интерпретировал Эллиот?
— Что Джеймс знает. Как раз Эллиот и решил положить нашим отношениям конец. Мне было все равно, так что я и не возражала.
— Тогда почему вы спорили с ним за ужином?
Она опять сосредоточенно наглаживала юбку, выщипывая пушинки хлопка, которые и глазом-то не различить.
— Что-то происходит. Эллиот знает, но делает вид, что это не так. Они все делают вид, притворщики.
Казалось бы, ни с того ни с сего, но безмолвие подействовало откровенно угнетающе. В этом доме должны были резвиться дети. Он был чересчур велик для двоих, а уж для одного и вовсе невыносимо огромен. Такой дом покупают богатые люди в надежде создать большую семью, но семьи здесь не чувствовалось. Вместо нее была лишь эта женщина в черном вдовьем одеянии, методично щиплющая свою юбку, как будто этим она могла исправить непоправимое.
— «Они все» — это, простите, кто?
— Эллиот. Лэндрон Мобли. Грейди Трюэтт. Фил Поведа. Мой муж. Эрл Ларусс — в смысле, младший.
— Ларусс? — Я не сдержал удивления.
И опять на лице Адель Фостер отсветом мелькнула улыбка.
— Они все вместе росли, вшестером. И тут что-то стало происходить. Начало положила смерть моего мужа. Потом был Грейди Трюетт.
— С ним тоже что-то случилось?
— Кто-то вломился к нему в дом, примерно через неделю после того, как не стало Джеймса. Его нашли у себя привязанным к стулу, с перерезанным горлом.
— И вы думаете, эти две смерти между собой связаны?
— Я думаю вот о чем. Два с половиной месяца назад погибла Мариэн Ларусс. Через полтора не стало Джеймса. Спустя неделю убили Грейди Трюетта. Теперь вот нашли мертвым Лэндрона Мобли, а Эллиота нигде не доискаться…
— Кто-нибудь из них был близок с Мариэн Ларусс?
— Нет, во всяком случае, не в интимном плане. Но как я сказала, они росли вместе с ее братом и неизбежно общались с ней в компаниях. Мобли, может, и нет, но остальные наверняка.
— А что, миссис Фостер, может происходить — именно на ваш взгляд?
Она вскинула голову и, трепетнув ноздрями, сделала глубокий вдох и медленный выдох. В порывистости движений проглянуло нечто, приглушенное до поры черной одеждой; пожалуй, можно было догадаться, что влекло к ней Эллиота.
— Мой муж покончил с собой, потому что боялся, мистер Паркер. Что-то содеянное им возвращалось и мучительно преследовало, не давало ему покоя. Он сказал об этом Эллиоту, но тот не поверил. И мне Джеймс не рассказывал. Вместо этого он делал вид, что все нормально, — вплоть до того дня, когда отправился в гараж с куском желтого шланга. Эллиот тоже пытается делать вид, что все в порядке, но ему-то видней.
— Чего, по-вашему, мог бояться ваш муж?
— Не чего. Он, судя по всему, боялся кого-то.
— У вас нет предположений, что это за человек?
Адель Фостер встала и жестом позвала за собой. Мы поднялись по лестнице и прошли мимо помещения, которое раньше, вероятно, служило для приема гостей, а теперь представляло собой большой и поистине роскошный будуар. Остановились мы перед дверью с торчащим ключом, который хозяйка повернула и, открыв дверь, посторонилась. При этом к помещению она стояла спиной, а мне давала возможность его оглядеть.
Судя по всему, здесь раньше была небольшая спальня или гостевая, которую Джеймс Фостер переоборудовал в кабинет: офисный стол с компьютером, функциональное кресло, кульман, вдоль стены полки с книгами и папками. Окно выходило на передний двор; над уровнем подоконника за стеклом виднелась верхушка кизила, роняющего свои последние белые соцветия. На самой верхней ветке сидела голубая сойка. Наши движения ее, похоже, спугнули, она стремглав вспорхнула и исчезла, мелькнув напоследок синим закругленным хвостом.
Хотя сойка — это так, для секундного блезира, поскольку взглянуть здесь и без того было на что. В частности, на стены. Разобрать их цвет было невозможно, поскольку их сплошь, снежным вихрем, покрывали завитки бумажных листков и листов — как если бы комната кружилась волчком, а их распределяла и удерживала на местах центробежная сила. Листы различались размером — одни крохотные, другие покрупнее, третьи стандартные А-4, а некоторые больше, чем стоящая здесь чертежная доска. Наряду с белыми были и желтые, и темные, и линованные, и всякие. Рисунки на них варьировались — от нечетких, сделанных наспех карандашных набросков до тонко проработанных, обстоятельных, чуть ли не портретных изображений. Джеймс Фостер был, оказывается, неплохим художником, только тема у него фигурировала преимущественно одна.