— Эллиот пропал?
— Я этого не говорил. Я оставил ему сообщения на автоответчиках. Он пока не ответил.
Она обдумала информацию. Казалось, это ее не устроило.
— И вы предположили, что я могу знать, где он?
— Вы встретились с ним за обедом. Я предполагал, что вы друзья.
— Друзья какого рода?
— Того, что обедают вместе. Вы что-то хотите сказать мне, миссис Фостер?
— В общем, нет, и я мисс Фостер.
Я принялся извиняться, но она махнула рукой:
— Это не так важно. Полагаю, вы хотите узнать о нас с Эллиотом?
Я не ответил. К чему мне копаться в ее отношениях с Нортоном больше, чем это необходимо? Впрочем, если мисс Фостер чувствует потребность выговориться, я послушаю в надежде, что сумею узнать от нее что-нибудь.
— Черт, вы видели, как мы дрались? Могли бы додумать все остальное. Эллиот был другом моего мужа. Моего покойного мужа, — она теребила блузку, и это было единственным знаком того, что она волнуется.
— Мне жаль.
Она кивнула:
— Всем жаль.
— Могу я спросить, что произошло?
Она перевела взгляд с блузки на меня и сказала мне прямо в лицо:
— Он убил себя.
Женщина кашлянула, и мне показалось, что она не сможет продолжить. Она закашлялась. Я встал и прошел через всю гостиную на яркую современную кухню, которая располагалась в пристройке к дому, нашел стакан, налил воды из-под крана и принес ей. Она сделала глоток, потом поставила стакан на низкий столик перед собой.
— Спасибо. Я не знаю, почему это случилось. Мне все еще тяжело говорить об этом. Мой муж Джеймс покончил жизнь самоубийством месяц назад. Он заперся в машине и пустил выхлопной газ по трубке, присоединенной к выхлопному отверстию, прямо в салон через окно. Это не самый обычный способ свести счеты с жизнью, как мне объяснили.
Казалось, миссис (все-таки миссис) Фостер рассказывает о таких мелочах, как простуда или сыпь. Ее голос был совершенно спокойным. Она сделала еще один глоток.
— Эллиот был адвокатом моего мужа и его другом.
Я ждал.
— Мне не стоит говорить вам об этом, — добавила она. — Но если Эллиот ушел...
То, как она произнесла «ушел» заставило мой желудок содрогнуться от спазма, но я не стал ее прерывать.
— Эллиот был моим любовником, — сказала она наконец.
— Был?
— Это закончилось незадолго до смерти моего мужа.
— А когда началось?
— Почему вообще происходят такие вещи? — спросила она, пропуская вопрос мимо ушей.
Миссис Фостер хотела рассказать, и она расскажет об этом, но в привычном для себя темпе.
— Скука, неудовлетворенность, муж, слишком уставший на работе, чтобы заметить, что его жена сходит с ума. Вы понимаете?
— Ваш муж знал об этом?
Она помолчала, перед тем как ответить, как будто бы впервые задумалась об этом.
— Даже если и знал, он ничего не говорил. По крайней мере, мне.
— А Эллиоту?
— Он понял намеки... Их можно было понимать по-разному.
— И как же их понял Эллиот?
— Что Джеймс знает. Это Эллиот решил положить конец нашим отношениям. Мне не оставалось ничего другого, как смириться.
— Итак, почему вы поругались за обедом?
Она принялась разглаживать какую-то несуществующую складочку на юбке.
— Кое-что произошло. Эллиот знал, но делал вид, будто не знает. Они все притворяются.
Тишина в доме вдруг показалась зловещей. В таком доме должны быть дети, подумал я. Он слишком велик даже для двоих, а уж тем более для одного. Такие дома строят богатые люди в надежде, что здесь поселится их большая семья, но я не видел даже следов семьи. Здесь была только эта женщина во вдовьем платье, методично разглаживающая складки на своей юбке, как будто она могла разгладить рукой прошлые ошибки.
— Кто это «все они»?
— Эллиот, Лэндрон Мобли, Греди Труэт, Фил Поведа, мой муж и Эрл Ларуз-младший — вот кто.
— Ларуз? — я не мог сдержать удивления.
Снова на лице Адель Фостер появилась тень улыбки:
— Они росли вместе, все шестеро. Теперь что-то начало происходить. Смерть моего мужа была началом, Греди Труэта — продолжением.
— А что случилось с Греди Труэтом?
— Кто-то ворвался в его дом через неделю после смерти Джеймса. Греди привязали к креслу в его холостяцкой берлоге, а затем перерезали горло.
— И вы полагаете, что эти смерти связаны между собой?
— Вот что я думаю: Марианна Ларуз была убита десять недель назад. Джеймс умер через шесть недель после этого. Греди Труэта убили спустя неделю после смерти моего мужа. Теперь мертвым найден Лэндрон Мобли, а Эллиот пропал.
— Кто-нибудь из них был в близких отношениях с Марианной Ларуз?
— Нет, никто, если вы имеете в виду интимные отношения, но, я же сказала, они росли вместе с ее братом и хорошо знали ее окружение, да и сами входили в него. Хотя, может быть, за исключением Лэндрона Мобли. Но все остальные — наверняка.
— И что, как вы полагаете, произошло, мисс Фостер?
Она сделала глубокий вдох, ее ноздри дрогнули, голова поднялась, затем медленно опустилась. В этом движении была такая сила духа, еще более подчеркнутая ее вдовьим нарядом, что я понял, что могло привлекать Эллиота в ней.
— Мой муж убил себя, потому что боялся, мистер Паркер. Что-то, что он сделал когда-то, пришло, чтобы поймать его. Он рассказывал Эллиоту, но Эллиот ему не поверил. Муж не стал рассказывать мне о том, что это было. Напротив, делал вид, будто все идет нормально до того дня, когда пошел в гараж с куском желтого шланга и убил себя. Эллиот тоже старался делать вид, что все в порядке, но, я думаю, он знает больше, чем говорит.
— А чего, по вашему мнению, боялся покойный мистер Фостер?
— Не чего — он боялся кого-то.
— У вас есть какие-то соображения по поводу того, кто бы это мог быть?
Адель Фостер поднялась и движением руки попросила меня следовать за ней. Мы поднялись по лестнице наверх, прошли через то, что в прежние времена служило в качестве комнаты ожидания для пришедших с визитом, а теперь было превращено в роскошную спальню. Мы остановились перед запертой дверью, она повернула ключ, торчавший в замке, и отперла ее.
Эта комната служила когда-то небольшой спальней или гардеробной, но Джеймс Фостер превратил ее в кабинет. Здесь стояли компьютерный стол и кресло, а также чертежная доска и ряд шкафов вдоль одной стены, заполненных книгами и папками. Окно выходило во дворик перед домом; верхушка цветущего кизила была видна в нижнем его уголке, последние белые цветы увяли и осыпались. Сойка сидела на верхней ветке кизила, но наше движение за стеклом потревожило ее, и она внезапно исчезла, махнув на прощание голубым хвостом.
По сути, птица лишь на мгновение отвлекла мое внимание, от стен этой странной комнаты. Не могу сказать, в какой цвет они были покрашены, потому что краски не было видно под чешуйками листов белой бумаги, приклеенными к стенам. Комната как будто пребывала в постоянном движении, потому что листы трепетали на сквозняке. Листы были самых разных размеров: некоторые с почтовую открытку, другие больше чертежной доски Фостера. Одни были желтыми, другие темными; одни гладкими, другие разлинованными. Детали менялись от рисунка к рисунку. Моментальные наброски, сделанные короткими точными штрихами карандаша, соседствовали с тщательно прорисованными изображениями. Джеймс Фостер был почти художником, но, казалось, у него есть только одна тема, воплощенная в десятках рисунков.
Каждый рисунок изображал женщину с загадочным выражением лица. Ее тело закутано белой тканью с головы до ног. Ткань стекала с ее тела, как вода с ледяной скульптуры. Это не было ложным впечатлением, потому что Фостер старался показать, что ткань, в которую завернута незнакомка, мокрая. Белая ткань облекала ее ягодицы, ноги, грудь и узкие, тонкие, как клинки, пальцы рук: каждый сустав пальца отчетливо проступал сквозь ткань там, где женщина сжимала ее в кулаке.
Но что-то неправильное было в ее коже, что-то порочное и отвратительное. Казалось, вены на ее теле находятся не под слоем кожи, а располагаются поверх нее, образуя сеть пересекающихся каналов по всему телу, словно каналы на затопленных рисовых полях. В результате казалось, что женщина под вуалью как бы покрыта плотной чешуей, словно аллигатор.
Бессознательно вместо того, чтобы подойти ближе и лучше рассмотреть рисунки, я отступил назад от стены и почувствовал, как рука Адель Фостер мягко похлопала меня по плечу, успокаивая.
— Ее, — сказала она, — ее он боялся.
Мы перешли к кофе. Некоторые из рисунков лежали на кофейном столике перед нами.
— Вы показывали это полиции?
— Эллиот велел мне не делать этого, — покачала она головой.
— А он объяснил вам, почему?
— Нет. Он сказал только, что будет лучше не показывать им рисунки.
Я рассортировал наброски, откладывая изображения женщины в сторону, и обнаружил серию из пяти пейзажей. Каждый из них изображал одно и то же место: гигантскую яму в земле, окруженную деревьями, похожими на скелеты. На одном из рисунков из ямы поднимался столб огня, но и в нем легко угадывался силуэт женщины, обернутой языками пламени.
— Это место существует?
Миссис Фостер взяла у меня рисунок и принялась его изучать, потом вернула его мне, пожав плечами:
— Не знаю. Вам надо было бы спросить Эллиота. Он мог знать.
— Я не смогу сделать этого, пока не найду его.
— Боюсь, с ним что-то случилось, может быть, то же самое, что произошло с Лэндроном Мобли.
На сей раз, я услышал неприязнь в ее голосе, когда она произносила имя Мобли.
— Он вам не нравится?
Она нахмурилась.
— Лэндрон был скотиной. Я не знаю, почему они позволили ему оставаться с ними. Нет, знаю. Когда они были молодыми повесами, он мог доставать для них разные вещи: наркотики, спиртное, а может, и женщин. Он знал места, где это искать. Мобли был не такой, как Эллиот или другие. Не имел ни денег, ни внешности, ни колледжа за спиной, но всегда был готов отправиться в те места, куда благополучные мальчики ходить боялись, по крайней мере, в первый раз.